Альпинисты Северной Столицы

ПОБЕДА НАД ВЕРШИНОЙ

Сэр Эдмонд П. Хиллари – первовосходитель на Эверест (печатается впервые).
Перевел с английского Валерия Беркова – физика, доктора наук, КМС СССР.

В этой статье два человека, взошедшие на Эверест, собственными словами рассказывают о последних часах подъема, который привел их к вершине мира.

Штурмовая группа, состоящая из Тензинга и меня, достигла лагеря №7, расположенного на высоте 24.000 футов (7300 м) на склоне Лхоцзе, после 3:15 часов подъема от передней базы лагеря №4, расположенного на 2.800 футов (850 м) ниже. Мы застали нашу вспомогательную группу - Джорджа Лоу и Альфреда Грегори, уже на месте вместе с тремя носильщиками-шерпами Анг Нимой, Анг Тембаром и Памбером, - которые, как мы надеялись, должны были поднять для нас лагерь высоко на юго-восточный гребень. С нами также было пятеро других шерпов, которые должны были донести груз до Южного Седла (см. карту), а затем вернуться в нижний лагерь.

Хорошо выспавшись ночью - четверо из нас спали в кислородных приборах, - на следующее утро мы бодро вышли к Южному Седлу. В 9.30, когда мы были почти в самой верхней части ледника Лотзе, мы впервые заметили крохотные фигурки на юго-восточном гребне. Это были Чарльз Эванс и Том Бурдильон, совершавшие свой первый штурм вершины, а также полковник Хант, руководитель экспедиции, и Да Намгьял, носильщик-шерп, несшие для нас продовольствие и запасы кислорода на верхнюю часть гребня. Мы могли следить за их продвижением почти все время, пока мы пересекали большой траверсовый участок под Лхоцзе и двигались к Южному Седлу. В чаc дня мы были очень взволнованы, увидев, что Эванс и Бурдильон исчезли выше южной вершины, прежде чем их закрыли обладав. К этому времени Хант и Да Намгьян уже медленно спускались к лагерю на Южном Седле и, поскольку они казались утомленными, мы вышли им на встречу, чтобы помочь. Они были совершенно измучены. Хант, который в течение всей экспедиции совершенно не щадил себя, выполнил колосальную работу, подняв груз на высоту приблизительно 27350 футов (8350 м), примерно на 150 футов (45 м) выше лагеря на гребне стартов швейцарской экспедиции. Затем они оба спустились без кислородных приборов, чтобы сберечь запас кислорода для штурма. В 3 часа дня Эванс и Бурдильон появились из тумана на юго-восточном гребне и начали медленное движение вниз по крутому кулуару, ведущему к Южному Седлу. Они очевидно, очень устали после своей страшной работы, и мы вышли на встречу им с горячим питьем и проводили их назад в лагерь. Они утверждали, что успешно достигли Южной вершины 28.720 футов (8760 м) и были значительно выше, чем люди когда-либо до них. Они сообщили, что гребень, ведущий дальше к вершине, представляется трудно разрешимой задачей. Южное Седло вряд ли может считаться веселым местом, однако ночь 26 мая была особенно трудной для всей группы. Дул исключительно сильный ветер и, конечно, было очень холодно. Немногие из нас поспали как следует. Утром ветер по-прежнему дул о ужасной силой, и было очевидно, что отважиться выйти на юго-восточный гребень не будет возможности. Даже двигаться между нашими палатками во всей нашей теплой одежде было суровым испытанием. В течение утра ветер немного утих, хотя все еще оставался очень сильным. Хант, Звано и Бурдильон были все очень слабы после работы предыдущего дни, однако готовились к спуску в лагерь №7. Ант Тембар заболел, и было очевидно, что он не в состоянии больше нести груз вверх, так что мы решили также послать его вниз. Лоу и я помогли совершенно измученной четверке пройти склоны над лагерем, а затем наблюдали, как они начали свой медленный и утомительный спуск к лагерю № 7.

Весь день дул страшный ветер, и мы готовили грузы для устройства лагеря на гребне на следующий день в довольно скверном настроении. Неистовый ветер был причиной еще одной беспокойной ночи, но как раз под утро он значительно стих, и выход стал возможным. Однако, над ждал еще один удар. Памберу вою ночь очень сильно нездоровилось, и он чувствовал себя не в состоянии идти дальше. Из нашей первоначальной тройки оставался только один носильщик шерп Анг Нима для того, чтобы нести для нас груз. Единственной альтернативой для нас было либо нести лагерь самим, либо отказаться от попытки, а это последнее было немыслимо. Мы перепаковали груз, выкинув все, не являющееся жизненно необходимым, и не имея иного выбора, урезали наши запасы кислорода. В 8:45 Лоу, Грегори и Анг Нима вышли, неся каждый свыше 40 фунтов и дыша кислородом по 4 литра в минуту.

Тензинг и я погрузили нашу личную одежду, спальные мешки и надувные матрасы, а также немного продовольствия на станки наших кислородных приборов и в 10 часов утра вышли, неся по 50 фунтов каждый. Мы медленно прошли вверх по длинным склонам к началу каждый. Мы медленно прошли вверх по длинным склонам к началу Большого кулуара и затем поднялись по настоящей лестнице, которую Лоу вырубил в крепком, крутом снегу. В полдень мы достиг­ли гребня и присоединились к другой группе, отдыхавшей около рваных клочьев -палатки швейцарской экспедиции прошлой весны. Это - замечательное место, с которого открываются изумительные виды во всех направлениях, и мы устроили настоящую оргию фотографирования. Затем мы подняли свой груз и продвинулись вверх по гребню еще на 150 футов /45 м/ж складу, сделанному Хантом двумя днями раньше.

Теперь мы находились на высоте 27.350 футов (8340 м), но решили, что это было еще очень и очень низко для обеспечивающего успех предвершинного лагеря. Нам всем шлось исключительно хорошо, так что мы решили прибавить этот дополнительный груз к нашему и так уж большому грузу. Грегори взял еще немного кислороду, Лоу – немного продовольствия и топлива, а я привязал сверху палатку. Кроме Анг Нимы, который нес немногим более 40 фунтов, у нас у всех был груз 50-60 фунтов. Мы продолжали подниматься по гребню с несколько замедленной скоростью. Гребень здесь был совсем крутой, но идущий вверх склон скал служил нам хорошей опорой для ног. В некоторых местах требовалась некоторая рубка ступеней, но в общем идти было легко, хотя рыхлый снег на крутых скалах требовал внимательности. В 2 часа дня мы начали чувствовать усталость от наших тяжелых нош и начали искать место для лагеря. Гребень, казалось, не имел вообще ровных участков и тянулся вверх непрерывным взлетом. Мы медленно и с трудом поднимались, безуспешно ища площадку, и начали уже слегка отчаиваться, пока Тензинг, помня эти места по прошлому году, не предложил траверсировать крутые склоны влево, что, наконец, привело нас к относительно ровному месту под скальной стенкой.

Было 2.30 дня, и мы решили разбить лагерь здесь. Мы определили высоту в 27.900 футов (8500 м). Трое наших "носильщиков" - Лоу, Грегори и Анг Нима, с облегчением скинули на площадку свои грузы. Они устали, но были вполне удовлетворены достигнутой высотой, и успешным поджимом следующего дня мы во многом обязаны им. Не теряя времени, они поспешили назад к Южному Седлу. Тензинг и я сняли свои кислородные приборы, чтобы сохранить запас кислорода, и начали работать ледорубами, желая расчистить крохотную площадку. Мы счистили весь снег и обнажили скальный склон крутизною примерно 30°. Скалы сильно смерзлись, но через пару часов основательной работы нам удалось добыть достаточное количество отдельных камней для того, чтобы выравнять две полоски, каждая шириною в ярд и длиною в 6 футов, но с разницей в уровнях почти в фут. Это была самая лучшая площадка, какую мы сумели сделать. Мы поставили палатку на этой двойной площадке и растянули её, как смогли.

 Затем, когда Тензинг нажал разогревать суп, я произвел учёт наших ограниченных запасов кислорода. Они оказались значительно меньшими, нетели мы надеялись. Для штурма у нас было по 1 /3 баллона на каждого. Было очевидно, что для полной гарантии в дальнейшем мы не могли пользоваться 4 литрами в минуту, как мы первоначально планировали, но я рассчитал, что если сократить наш запас до 3 литров в минуту, мы еще смогли бы надеяться на успех. Я приготовил аппараты и все необходимое. В нашу пользу было также то обстоятельство, что Эванс и Бурдильон оставили два баллона, на 1/3 наполненные кислородом, в нескольких сотнях футов над нашим лагерем. На этом кислороде мы собирались добраться назад до Южного Седла.

Вечером ветер почти полностью утих, если не считать периодически них сильных порывов каждые 10 минут. Мы выпили огромное количество жидкости и съели сытный ужин из нашего запаса деликатесов - сардин с галетами, консервированных абрикосов, фиников, бисквитов, джема и мёда. Несмотря на большую высоту, у нас было почти нормальное дыхание пока какое-нибудь внезапное усилие не вызывало у нас одышку. Тенцинг положил свой надувной матрас на нижний уступ, вися наполовину над крутым склоном под ним, и спокойно улёгся спать. Я устроился как можно удобнее, полусидя-полулёжа на верхнем уступе и упираясь ногами в нижний уступ. У этого положения, хотя и не особенно удобного было одно решительное преимущество. Когда я слышал предостерегающие звуки приближающегося порыва ветра, я мог упереться ногами и спиной и помогать нашим тонким растяжкам удерживать палатку, которая временами сотрясалась и трещала весьма угрожающим образом.

Нашего запаса кислорода хватало лишь на четыре часа сна яри расходе один литр в минуту. Мы использовали его в два периода по два часа с 9 до 11 вечера и с 1 до 3 ночи. В кислородных приборах мы дремали вполне сносно, но как только запас кончался, мы начинали мёрзнуть, и самочувствие сразу ухудшалось. В течение ночи термометр показывал 16 ниже нуля, но ветер стих почти полностью.

В 4 часа утра погода была прекрасной, и когда я открыл палатку, вид был неописуемо красивым: далеко под нами ледяные пики, вздымающиеся над ещё тёмными и спящими долинами, ярко пламенели в лучах восходящего солнца. Тензинг радостно указал на едва видный монастырь Тьянгбоч, расположенный на заметном уступе горы в 16.000 футов (4.800 м)  под нами. Мы развели кухню и в решительном стремлении воспрепятствовать слабости, возникающей от обезвоживания организма, выпили огромное количество лимонного сока с сахаром, съев вслед за этим нашу последнюю банку сардин с галетами.

Я втащил в палатку наши кислородные приборы, счистил с них лёд, а затем снова полностью проверил их и испытал, поверх наших костюмов из гагачьего пуха мы надели ветронепродуваемую одежду, а на руки натянули 3 пары рукавиц: шёлковые, шерстяные и ветронепроницаемые. Наконец, в 6.30 утра мы выползли из палетки на снег, подняли на спину свои 30-фунтовые кислородные аппараты, соединили их с масками, повернули краны, открыв доступ животворного кислорода к легким. Несколько хороших, глубоких вздохов - и мы были готовы идти.

Тензинг начал движение, выбивая глубокую линию ступеней от скальной стенки, защищающей нашу палатку. Мы шли по крутому склону, покрытому порошкообразным снегом, налево от главного гребня. Гребень сейчас купался в лучах солнца, и мы могли видеть наш первый объект - южную вершину - далеко над собой. Настойчиво продвигаясь вперёд, Тензинг бил ступени, идя длинным траверсом назад на гребень. Мы вышли на гребень как раз в том месте, где он образует большой, отчётливо видный снежный купол на высоте примерно 28000 футов /8540м/.

От этого места гребень стал узким, как лезвие ножа, и я пошёл первым. Мы двигались медленно, но имели все время в резерве много сил. Мягкий непрочный снег наверху гребня делал движение по нему и затруднительным и опасным, так что я двигался несколько ниже, по крутому левому склону, где ветер образовал тонкую корочку. Ветер порой был такой сильный, что на него можно было ложиться грудью, но гораздо чаще его внезапные порывы не давали возможности идти, нарушая наше равновесие и деморализуя нас. Через несколько сотен футов гребень внезапно стал проще, и в маленькой ложбинке мы наткнулись на два баллона с кислородом, оставленных Эвансом и Бурдильоном при их попытке восхождения. Я соскоблил лёд с указателей и испытал большое облегчение, найдя, что в них еще оставалось несколько литров кислорода - достаточного, чтобы при экономном расходовании спуститься до Южного Седла.

 Я продолжал двигаться вверх по гребню, который вскоре стал круче и расширился в опасный снежный склон, образовывающий последние 400 футов Южной вершины. Мы увидели, что снежный условия этого склона представляют значительную опасность но поскольку нам не было видно никакого иного пути, мы упорно продолжали с большим трудом бить ступени в этом склоне.

С облегчением достигли мы, наконец, несколько более плотного снега, лежащего выше, и вырубив ступени в последних крутых склонах, вняли на кошках на южную вершину. Это было в 9 часов утра.

С интересом мы посмотрели на девственный гребень перед собой. И Бурдильон, и Эванс с удручающей определенностью говорили о его проблемах и трудностях, и мы поняли, что он мог представить совершенно непреодолимый барьер. При первом взгляде он производил сильное и даже пугающее впечатление. Справа большие кривые карнизы, нависающие массы льда и снега, подобно скрюченным пальцам, высоту пали над склоном Каншунга высотой 12.000 (3.600 м) футов. Всякое движение по этим карнизам могло бы только принести несчастье. От карнизов гребень круто падал влево до того места, где снег под* ходил к большому скальному склону, идущему от Западного Кума. Ободряло только одно. Крутой снежный склон между карнизами и скальными сбросами был образован, казалось, из плотного твёрдого снега. Если бы мы смогли вырубить ступени на этом склоне, нам бы, по крайней мере, удалось несколько продвинуться.

Наши первые, полные лишь частично баллоны с кислородом были уже израсходованы, так что мы отсоединили их и выкинули. Мы открыли краны остававшихся полных баллонов - 800 литров кислороду, что обеспечивало нам 4 часа 30 минут работы при расходе 3 литра и минуту. Наши аппараты стали теперь намного легче, имея все всего 19 фунтов, и когда и начал рубить ступени для спуска с вершины, я почувствовал отчётливое ощущение свободы и благополучия. Первый удар моего ледоруба по крутому склону оправдал мои самые большие надежды. Снег был кристаллический и твердый. Двумя-тремя ритмичными ударами ледоруба я вырубил ступеньку достаточных размеров даже для наших огромных высокогорных ботинок. И, что было лучше всего, при сильном ударе ледоруб загонялся на пол­древка, обеспечивая надежную и удобную страховку.

Мы двигались попеременно. Я вырубал ряд ступеней длиной и 40 футов, а Тензинг в это время страховал меня. Затем я, в свою очередь, загонял в снег свой ледоруб, закладывал за него несколько петель верёвки, и Тензинг - застрахованный на случай, если ступенька обломится - двигался ко мне. Некоторые карнизы были особенно большими, и чтобы избежать их, я рубил ступени вниз по направлению к тому месту, где снег подходил к скалам: наполовину карабкаясь по скалам и вырубая в снегу карманы для рук, мы сумели миновать эти трудные места.

В одном случае я заметил, что Тенцинг, по-видимому, дышит с трудом, и остановился, чтобы осмотреть его кислородный аппарат. Я обнаружил, что выпускной патрубок его аппарата, имевший около 2 дюймов в диаметре, оброс изнутри льдом. Я сумел вычистить его и дать Тенцингу необходимое облегчение. Осмотрев свой аппарат, я обнаружил, что-то же самое случилось и у меня, и с этого момента начал следить за этим более внимательно.

Погода для Эвереста была действительно прекрасной. Это не значит, конечно, что подобный день был бы идеальным для морского побережья, но нас, одетых в костюмы из гагачьего пуха и ветронепроницаемую одежду, не беспокоил ни холод, ни ветер. Однако, когда я снял защитные очки, чтобы более внимательно просмотреть сложный участок, я был очень скоро ослеплен мелким снегом, который холодный ветер кидал в лицо. Я поспешно надел очки снова.

После упорной часовой рубки ступеней мы подрыли к 40-футовой /12 м/ вертикальной скальной стене - к препятствию на гребне, имеющему самый страшный вид. Мы видели эту стену в бинокль ещё далеко внизу из Тьянгбоча и поняли, что на этой высоте она может решить вопрос об успехе или неудаче всего восхождения. Сама по себе эта скальная стенка, гладкая и почти без зацепов, могла бы быть интересной задачкой для группы квалифицированных скалолазов где-нибудь в Озёрном районе Англии в воскресный день, но здесь это был барьер, преодоление которого было значительно выше наших слабых сил.

Но оставалась ещё одна возможность решения этой проблемы. С восточной стороны имелся другой большой карниз, и вверх на нее 40 футов стены шла узкая щель между скалой и карнизом. Оставив Тенцинга страховать меня так надёжно, как только он мог, я влез в эту щель. Затем, упираясь сзади кошками, я получил сзади в смёрзшемся снегу точку опоры и, как бы рычагом, поднял себя вверх. Используя каждую мельчайшую скальную зацепку и всё трение колен, плеч и рук, которое я мог создать, я, буквально, пятясь на кошках, поднялся по щели, горячо молясь о том, чтобы карниз не оторвался от скалы. Тенцинг выдавал верёвку, и я, продвигаясь медленно, но неуклонно, дюйм за дюймом поднимался вверх, пока я, наконец, не достиг вершины скалы и не смог вылезть из щели на широкий уступ. Некоторое время я лежал неподвижно, стараясь отдышаться. В первый раж я по-настоящему почувствовал непоколебимую уверенность в том, что теперь уде ничто не остановит нас в достижении вершины.

Отдышавшись, я принял надёжную стойку для страховки и начал выбирать верёвку, а Тенцинг, в свою очередь, начал подъем по щели. В изнеможении он шлёпнулся на вершину, как гигантская рыба, которую только что после страшной борьбы вытащили из воды. Я проверил остав­шиеся запасы нашего кислорода и примерно прикинул наши нормы расхода.

Всё шло прекрасно. Тенцинг поднялся довольно медленно, но, тем не менее, продвигался надёжно и хорошо. Его единственным ответом на мой вопрос о том, как он себя чувствует, была улыбка и взмах рукой по направлению гребня. Гребень оставался таким же, как и раньше: гигантские карнизы справа, крутые склоны слева. Я продолжал рубить ступени. Мы не имели представления о том, где была вершина. Гребень поворачивал вправо, и когда я огибал сзади один снежный купол, другой, ещё более высокий, вставал перед глазами. Время шло, и у гребня, казалось, не было конца.

Чтобы сберечь время, я попробовал идти на кошках без рубки ступеней, но вскоре понял, что степень надёжности нашего продвижения по этим крутым склонам на этой высоте была слишком мала, и снова начал рубить ступени. Я уже начал немного уставать. Тенцинг двигался очень медленно. Рубя ступени вокруг ещё одного поворота гребня, я довольно тупо подумал о том, сколько времени мы еще продержимся. Затем понял, что гребень впереди меня вместо того, чтобы все еще повышаться резко оборвался, и далеко внизу я увидел Восточный Ронгбукский гребень образует острую вершину. Ещё, несколько ударов ледорубом по твёрдому снегу - и мы стоим на вершине.

Моим первым чувством было чувство облегчения - облегчения оттого, что больше не надо будет рубить ступени, траверсировать гребни и что больше не будет куполов, которые будут дразнить нас ложными надеждами на успех. Несмотря на вязаный шлем, защитные очки и маску кислородного прибора, покрытые ледяными сосульками, которые скрывали лицо Тенцинга, нельзя было не увидеть его заразительной восхищенной улыбки, с которой он оглядывался, мы пожали ДРУГ другу руки, а затем, отбросив англо-саксонские условности, Тенцинг обнял меня за плечи, и мы хлопали друг друга по спине, пока не были вынуждены прекратить это из-за недостатка дыхания.

Я посмотрел на свои часы: 11.30. Гребень отнял у нас два с половиной часа, но нам казалось, что прошло пять. Я снова проверил наши кислородные приборы - да, кислород расходовался точно по норме /+/. Но если мы собирались оставаться на трех литрах, то при возвращении нам следовало не терять времени, поскольку в нашем распоряжении оставалось всего два часа.

За это время нам предстояло вернуться по гребню и опуститься о опасных склонах- южной вершины к двум частично полным баллонам, ожидавшие нас далеко внизу.

Я выключил свой аппарат и снял его. Затем я достал фотоаппарат и начал снимать все, что было видно. Прежде всего, несколько снимков Тенцинга, размахивающего шнурком с флагами - непальским, британским Объединенных наций и индийским. Затем я попытался сфотографировать все гребни, идущие от Эвереста. Я мало надеялся на то, что резуль­таты будут хотя бы частично удачливыми, так как мне было крайне тру но держать фотоаппарат устойчиво в моих неуклюжих рукавицах, но я чувствовал, что по крайней мере они послужат рекордом. Примерно через 10 минут этого занятия я понял, что пальцы у меня шевелятся с трудом, а сам я двигаюсь медленно. Я поспешно снова надел кислородный аппарат и ещё раз испытал стимулирующее действие даже нескольких литров кислорода.

Пока я делал эти снимки, Тенцинг вырыл в снегу небольшую ямку и положил в неё различную еду: плитку шоколада, пачку бисквитов и горсть конфет, т.е. принёс жертву. Дар этот был небольшой, но всё же это был дар богам, которые, как полагают правоверные буддисты, обитают на этой высокой вершине.

Через 15 минут мы отправились назад. Весь мир вокруг лежал, как развёрнутая гигантская рельефная карта, и я мог окинуть, одним взглядом страну в которой мы провели много месяцев во время наших предшествующих путешествий, снимая карты и исследуя ее. Наступала реакция, и нам надо было слезать с нашей горы. Теперь, когда цель была уже достигнута, мы почувствовали слабость в конечностях и недостаток дыхания. Я начал спуск с вершины. Не теряя времени, мы прошли на кошках по нашим следам, подстёгиваемый неотвратимостью уменьшения запасов кислорода.

Быстро сменяя друг друга, один купол следовал за другим. За время, которое может показаться совершенно сверхъестественным, мы достигли вершины скальной стенки. Теперь, с совершенным безразличием старых знакомых, мы спустились по ней, снова упираясь ногами и расклинившись в щели. Мы очень устали, но не настолько, чтобы не быть осторожными. Мы осторожно пролезали траверсовые участки скал, двигались попеременно на участках с ненадёжным снегом и, наконец, выйди на кошках по своим ступеням назад на южную вершину. Всего один час спуска о вершины. Несмотря ни на что, мы шли по графику. Глоток подслащённого лимонада освежил нас, и мы продолжали свой спуск.

Прокладывая путь по большому снежному склону, я рубил каждую ступеньку так тщательно, как будто от неё зависели наши жизни, а так оно и было. Каждая ступенька вниз была ступенькой, приближавшей нас к безопасности, и когда мы, наконец, спустились со склона на гребень под ним, мы оба посмотрели друг на друга и почти явственно стряхнули с себя чувство страха, не оставлявшее нас весь день.

Теперь мы чувствовали очень сильную усталость, но автоматически двигались к двум баллонам с кислородом, спрятанным на гребне. Мы были уже очень недалеко от лагеря, так что мы погрузили цилиндры на рамы, и, продолжая идти по своим следам, достигли нашей палатки на шаткой площадке в 2 часа дня. Даже умеренный дневной ветер оборвал некоторые оттяжки палатки, и она представляла собой жалкое зрелище. Мы очень хотели пить, а нам ещё предстояло спуститься до Южного Седла. Тенцинг зажёг керосиновый примус и начал варить напиток и* лимонада, обильно подслащённого сахаром. Я сменил баллоны у наших кислородных приборов на последние - полные частично баллоны - и срезал расход кислорода до двух литров в минуту. Далеко внизу на Южном Седле мы могли видеть крохотные фигурки и знали, что Лоу с нетерпением будет ждать нашего спуска.

Мы медленно сложили свои спальные мешки и надувные матрасы и привязали их к рамам приборов. Затем, бросив последний взгляд на лагерь, который послужил нам так хорошо, мы, волоча ноги, пошли вниз поставив себе задачу -  надежно пройти вниз гребень. Нам, при наших слабых силах, казалось, что время шло, как во сне, но, наконец, мы достигли места на гребне, где был лагерь швейцарской экспедиции, и свернули в большой кулуар.

Здесь нас ожидал неприятный сюрприз. Сильный ветер, который дул сейчас, полностью замел все ступеньки, и нашим усталым взглядам открылся лишь крутой твердый склон. Ничего не оставалось делать, как начать рубить ступени снова. Я с трудом вырубил 200 футов ступеней вниз. Порывы сильного ветра почти скидывали нас со ступенек. Тенцинг пошел первым и вырубил другие 100 футов, затем вышел на более мягкий снег и начал бить следы вниз по правой части кулуара.

Две фигуры вышли нам навстречу и встретили нас в паре сотен футов над лагерем. Это были Лоу и Нойс, нагруженные горячим супом и резервным кислородом. Мы слишком устали, чтобы как-нибудь ответить на тот восторг, с каким Лоу принял наше сообщение. Мы поковыляли вниз к Седлу и медленно прошли короткий подъем к лагерю. Сброшены кислородные приборы, мы вползли в палатку и со вздохом истинного наслаждения растянулись в своих спальных мешках. Палатки между тем хлопали и сотрясались под непрерывным, сильным ветром. Южного Седла.

Да, быть может, Южное Седло худшее место на земле, но для нас в тот момент - когда рычал примус и наши друзья Лоу и Нойс суетились вокруг нас - оно было родным домом.

 «Только думаю, что должен достичь вершины… Продолжаю думать, что должен достичь вершины»…1/

Рассказ Тенгиза Норки Джеймсу Берку – это дословная запись описания Тенгизом Норки восхождения на Эверест. Тенгиз дал это описание вблизи Катманду в Непале вскоре после спуска с вершины и того, как какие-либо националисты-советчики начали инструктировать скромного от природы проводника.

Эверест – родное мне место. Мой народ называет Эверест «Чомолунгма». Это значит – «гора, через которую не могут перелететь птицы». Я думаю, не плохое имя, не правда ли? Несколько раз я взбирался на гребень над Нанпа-Ла (перевал высотой 19000 футов) вблизи Тами – родной деревни Тенгиза, чтобы получше рассмотреть Чомолунгму. Затем я сидел и думал над тем, что сказали ламы в Тьянгбоче (это главный тибетский буддийский монастырь в этом районе). Они сказали, что бог Будда живет тем на вершине, и они молятся горе. Я почувствовал желание взобраться на вершину и помолиться поближе к богу Будде. У меня было другое чувство, чем у английских сагибов2/, которые говорили, что хотят «покорить» вершину. Я чувствовал скорее, что совершаю паломничество.

Однажды ночью 1933 года я с друзьями убежал из Тами в Дарджалинг3/, чтобы стать альпинистом. Мы очень боялись тогда. Мы слушали много шумов. Может быть, это был снежный человек потому, что на следующий день мы видели его следы. Вы знаете, что я никогда не видел снежного человека, но другие шерпы видели его. Он никогда не убивает людей, но кусается, если кто-либо побеспокоит его.

Почти двадцать лет я хожу с экспедициями повсюду в Гималаях. Я ходил на Тирич-Мир на северо-западе и на Нанга-Парбат. На этой стороне я бывал на Бандар-Панче, Сатопанте, кедарнате, Нанда-Деви. Я ходил на много больших и маленьких гор. Очень мало времени быавл дома с семьей. Может быть, шесть месяцев в году. В прошлом году всего четыре месяца. Мне это не нравится, но я не выучился никакому другому труду, кроме альпинизма. Я один работаю в своей семье. У меня есть жена и две дочери. Они очень хорошие. Но бедные. Нет ни дома, ни земли, у меня очень мало денег. Если я не пойду в горы, семья будет голодать. Но мне нравится ходить с экспедициями. Все руководители экспедиций дают мне большие возможности. Они говорят: «Иди, лезь на вершину». Я очень стараюсь.

Некоторые люди говорят: «У Тенгиза выросло третье легкое, потому, что мальчиком он  пас яков на высоте 17000 футов». Этого не может быть. Но доктор однажды сказал мне, что от жизни на высоких местах легкие делаются больше. Можно лучше подниматься высоко.

Эверест – не самое трудное восхождение. Эверест не легок, но Нанда-Деви с французской экспедицией 1951 г. для меня была самой опасной. На ледопаде было очень трудно. Крупные обрывы по обе стороны. Я поднимался медленно, по дюйму за раз. Нет зацепов для рук. Очень маленькие уступы для ног. Лед очень скользит.

Во время Щвейцарской экспедиции на Эверест, в прошлом году, мы достигли высоты 27.550 футов. Было так холодно, что мы согревались, хлопая друг друга. Если плюнуть, то плевок превращался в лед и падал, как камень. Дыхание превращалось в снег и оседало на волосах на лице. Была одна маленькая палатка и ни одного спального мешка. На следующее утро из-за мороза не работали кислородные приборы. Я попробовал качать, но не смог этого сделать, выбрал их и оставил там. Мы поднялись без кислородных приборов до 28215 футов. Это – высшая точка. Выше идти не могли. Не ели и не пили 24 часа. Была бы одна чашка чаю, я думаю, можно было бы подняться на вершину. Мы потерпели неудачу, но все были так счастливы оттого, что мы поднялись выше всех. Так как цветов так высоко не было, сагибы дали нам венки из колбас. Мы танцевали счастливые.

После второй швейцарской экспедиции 1952 года я заболел. Вначале я не думал идти снова. Затем подумал, что можно попытаться вновь. Я должен достичь вершины Чомолунгмы. Затем я начал чувствовать себя лучше. Когда я пошел на вершину (с британской экспедицией), примерно на середине пути подъема я перестал чувствовать голод и жажду. Также забыл семью и перестал бояться. Только думал о том, что должен достичь вершины. На 279000 футах, где Хиллари и я остановились на ночь, спал немного. Может быть один-два часа, затем проснулся. Горло было сдавлено. Но продолжал думать, что должен достичь вершины.

На вершине я сначала не думаю ни о чем. Затем я смотрю на Хиллари. Он протягивает мне руку для пожатия. Я пожал ему руку, затем обнял его, и мы похлопали друг друга по спине.

Мы очень счастливы. Я смотрю во все стороны. Хороший день, больше нет ветра. Все холмы внизу похожи на Будд. Я могу видеть очень далеко. На середине в Тибете я вижу Ронгбук Гомпа (монастырь) и Северное седло, где поднималась старая экспедиция. Этот путь выглядит очень трудным. На западе я вижу Тяньгбоч и думаю о том, что ламы молятся там. Я кладу в снег маленькую жертву. Я чувствую себя очень хорошо. Я совершил молитву вблизи бога Будды, как я думал, когда мальчиком стоял на гребне над Нанпа-Ла.

Халлари просит меня поднять флаги на древке ледоруба. Я поднимаю флаги: британский и непальский. Объединенных наций для снимка, а также индийский. Друг в Дарджигинге дал мне индийский флаг. Я спросил полковника Ханта, будет ли правильно взять его на вершину, и он сказал «хорошо».

На следующий день, внизу в лагере я попросил одного шерпа написать письмо моей семье. (Тенгиз не умеет ни читать, ни писать, может только подписываться). В письме говорится:»Это письмо от Тенгиза. Я вместе с одним сагибом достиг вершины Эверест 29 мая. Надеюсь, вы меня извините». И подписался.

Кто достиг вершины первым? Это вызывает много забот. Если я скажу, что Хиллари первый, индийский, индийский, непальский народы несчастливы. Если я скажу, что я первый, то европейский народ несчастлив. Если вы не возражаете, мне хотелось бы сказать, что оба достигли вершины вместе, почти одновременно. Если вы всем так напишите, не будет ни каких забот.

То же самое заботит меня. Некоторые говорят, что я непалец, некоторые – что я индус. Мои сестры, моя мать живут здесь. Но теперь я живу в Индии с моими замужними дочерьми. Для меня непалец, индус – одно и то же. Я - непалец, но я думаю, что я также индус.

Мы все должны быть одно – Хиллари, я, индусы, все.