Альпинисты Северной Столицы

Виктор Андриенко

 Сигнал бедствия в горах… Кто-то нуждается в помощи. Ты бросаешь все свои дела и выходишь наверх, на помощь. Но бывает и по другому. Бывает, что сигнала нет…

 Случилось это на Кавказе, В Безенги. Мы были участниками питерских сборов молодых, еще зеленых, альпинистов, которыми руководил Саша Колчин. Стояли мы тогда на третьей ступени ледопада, или, проще говоря, на “три девятьсот”. Здесь был базовый лагерь, и отсюда мы “делали” свои горы.

 Накануне наша группа прошла маршрут на Уллуауз, и теперь мы отдыхали.

 Так вот, сыплет потихоньку снежок, мы забились по палаткам и занимаемся своими делами: кто носки штопает, кто чай пьет, а кто и просто спит. И тут слышим – заскрипели шаги по снегу, кто-то подошел к палатке. Ну, думаем, опять соседи пришли – менять чай на тушенку, мы это уже проходили. Лежим в спальных мешках, тепло, уютно: “Сейчас немного поторгуемся, для приличия, а там может и в гости сходим, у них и гитара есть…” Проделали щелочку на входе в палатку и видим: нет, не гости, это гетры Колчина, а тут и голос его сверху, - “У кого глаза получше, посмотрите на гребень Уллуауза, что-то мне там не нравится.” На Уллуаузе была в это время одна из лагерных групп.

 Поворчали мы со Степановым, но делать нечего, просьба тренера все равно что приказ. Можно конечно и в демократию поиграть, мол, у нас день отдыха… Но ведь так Колчин в следующий раз и на гору не выпустит. Делать нечего, выползаем из теплых мешков и начинаем натягивать ботинки. Неспеша одеваемся, вроде бы даже с ленцой, и думаем: “Ну, какого черта! Радиостанция у группы есть, ракеты тоже есть, если бы что случилось – вышли бы на связь и сообщили, а тут ведь ничего нет, и Колчин вроде бы от дури мается: на горы не ходит, все больше внизу сидит – нас караулит, вот и выдумывает: чем бы это нас занять.” Бормочем мы все это, но на всякий случай негромко, чтобы Колчин не разобрал. Вот уже вроде бы и одеты, больше сидеть нельзя, нужно вылезать под падающий снег.

 Выползаем, смотрим на гребень, - вчера ведь только ходили этот маршрут, и видим: столпилась группа в районе желтого жандарма. Это ключевой участок, там примерно две веревки вертикального лазания, а потом попроще… Так вот, группа собралась у этого желтого жандарма, а движения вперед нет. “Ну и что?” Мы молча смотрим то на гребень, то на Колчина и ничего не понимаем. Тут снег повалил сильнее, и стало совсем плохо видно.

 - Какие будут мнения? - спрашивает Колчин.

 - А какие у нас могут быть мнения? Наверное, решают: идти дальше, или спуститься вниз по кулуару на 3900, погода там на гребне не очень, там и вчера задувало, а сегодня похуже, но палатка у них есть, могут и на ночевку стать, если что, – думали мы.

 - Что делать будем? – опять за свое Колчин.

 - Что делать, что делать?…да ничего не делать, ждать нужно. Если у них что-нибудь случилось, дадут сигнал бедствия, а так – что зря нервы трепать?” – мы уже собрались обратно в палатку, но тут Колчин посмотрел на часы и говорит: “Светлого времени – часа три, потом можем не успеть… Если выходить, то сейчас”. Мы переглянулись: “Куда выходить, зачем? Кто звал? Ведь никто же не звал… Засмеют потом”. “Эй, горе-спасатели, вы зачем сюда приперлись, от скуки что ли?”. Чего-чего, а острых на язык в горах всегда хватало – вот будет смеху! Но Колчин не шутил: “Возьмите акью, каждый по половинке, и по кулуару – наверх… Подойдете под скальный выступ… Но так, чтобы группа вас не видела… Если у них все в порядке, также незаметно спуститесь вниз”. Он опять посмотрел наверх, но снег падал уже так плотно, что даже темных скал в начале кулуара не было видно.

 - На спуске держитесь ближе к скалам, - добавил он, - по кулуару к вечеру может сойти лавина…

 Тут уже нам стало совсем не до смеха – рисковать без надобности? – таких причуд у тренера мы до сих пор не замечали. Тихо матерясь про себя, мы привязали по половинке акьи за плечи, взяли ледорубы, веревку и двинулись вверх. Раз уж пришлось выйти, нужно быстрее пройти кулуар, подойти к группе, убедиться, что у них все в порядке, и – вниз, пока снега еще не навалило, а то потом и не выберешься – таковы были наши планы…

 Стараемся идти быстро, по очереди пробивая следы в снегу, и вот уже прошли нижнюю часть кулуара. Акья как парус, порыв ветра – и ты уже лежишь на снегу, и только воткнутый по головку ледоруб не дает уехать вниз. Нам со Степановым жарко, но пуховок не снимаем, под таким снегом сразу промокнешь, да и рюкзаков мы не взяли, чтобы легче было идти, так быстрее. Пятьдесят шагов и в сторону, смена. Пятьдесят дырок в снегу, и ты ложишься грудью на ледоруб, чтобы немного отдышаться… Уже осталось по нашим расчетам, недалеко: веревки три – четыре, не больше, и тут мы услышали выстрел и шуршание ракеты… Ракету мы не видели из-за снега, но выстрел услышали оба. Молча посмотрели друг на друга… Тут уж не до разговоров, да и дыхание сорвано – не поговоришь… Так, молча, и рванулись наверх. Стало не до смеха насчет горе-спасателей, в горах любая ракета – сигнал бедствия…

 Когда подошли к группе, картина была безрадостная. На снегу под скалой кто-то лежал, вокруг понуро толпился народ. Коротко расспросили о том, что случилось.

 - Подошли под стену, началась непогода, стали решать: идти ли вниз или продолжать маршрут. Замятин стоял под стеной. Стало сильно задувать и он снял каску, чтобы под нее надеть капюшон пуховки , ну, тут камень и прилетел, откуда-то сверху свалился и прямо – в голову… Много крови потерял… Глаза не открывает, но еще живой, дышит… Пробовали сразу на связь выйти, но не получилось – питание село, а про ракеты вспомнили уже потом, когда его из-под стенки оттащили и в спальник упаковали… Раза два пытались по кулуару, но снег едет – может лавина сойти, а по гребню нам его не спустить…

 Быстро со Степановым собираем акью. Просим ребят оставить нам максимум веревок, а самим спускаться вдоль скал вниз. Они как-то не сразу начали двигаться, видимо на них все это сильно подействовало. Но тут Степанов как заорет: “Вниз! Я кому сказал? ” И добавил: “Веревка одна на всех, остальные нам!”

 Тут неожиданно снизу выплывает Колчин. Он, оказывается, тоже поднимался и был пониже нас и, когда услышал выстрел ракеты, пошел быстрее. В отличие от нас он шел с небольшим рюкзачком. Мы со Степановым уже упаковали пострадавшего в акью и готовили страховку для спуска. Колчин подошел к руководителю группы Якубовичу и спросил что произошло.

 Плохо, Саша, сам видишь, - вид у него был растерянный.

 Ты его колол? – быстро спросил Колчин.

 Нет… Боюсь. Ведь у него травма головы, а вдруг помрет, ведь затаскают потом по судам, сам знаешь…

 Колчин молча и зло сбросил рюкзак, достал аптечку.

 - Найди ампулы, быстро! - это он уже мне, а сам стал готовить шприц. – Нож есть? Надо штаны разрезать!

 Ножа под рукой не было, порвать ткань рукой мы не смогли, и тогда Колчин сделал укол прямо через штаны, Потом он достал радиостанцию, развернул антенну и стал что-то передавать вниз.

 А что если заражение? Ведь штаны грязные… - мелькнула мысль, но Колчин уже спрятал рацию и крикнул нам:

 - А теперь вниз, и как можно быстрее, – он посмотрел на понуро стоявшую группу, - потом вниз на кулуар. Вдвоем справитесь? – Мы молча кивнули. - Тогда я пошел вперед, буду бить крючья по левой стороне кулуара, если крючьев не будет – значит бить некуда, тогда организуйте страховку через ледорубы, забивайте в снег по три-четыре штуки и спускайте на них. Ну, ребятки, только аккуратнее. Дело, по всей видимости - дрянь, но, может быть, вытащим. На три девятьсот уже роют пещеру. Наши вернулись с Крумкола и выходят наверх… Вам спустить только по кулуару. Внизу на плато вас сменят… Все, я пошел.

 Концы страховочных веревок привязаны к акье, снежный склон, по которому ее нужно спускать, довольно крутой, поэтому тащить акью не нужно, требуется только травить веревки, что мы и делаем: Витя с одной стороны, я с другой.

 - У меня конец веревки, - кричу я Степанову, - нужно наращивать!

 - Веревки у паразитов и те разные, не могли вымерять, - ругается он в ответ, организуя тормоз и заклинивая веревку. Я в это время надвязываю следующую: «Готово, можешь отпускать». Теперь он наращивает свою… Так, поочередно тормозя, мы спускаем акью на три веревки, это примерно сто двадцать метров.

 Снизу Колчин свистит, слов отсюда не слышно, но мы знаем, что это означает: он застраховал акью, и теперь мы бросаем веревки и спускаемся к нему, чтобы продолжить спуск акьи дальше. В руках у нас по два ледоруба. Ступени, пробитые Колчиным удобны, мы торопимся, но все же стараемся идти осторожно – снег очень «кислый», и иногда из под ног вниз уезжают небольшие пласты…

 Вот и акья. На пострадавшего стараемся не смотреть, но его лицо, залитое кровью, притягивает наши взгляды и мешает работать. Колчин передает нам концы веревок и тут же уходит вниз. Опять все сначала. Мы уже обогнали спускающуюся группу. Они идут на одной веревке, кое-кто без ледорубов - они ведь у нас на страховке акьи.

 - Не хотел бы я по такой кислятине спускаться без ледоруба, - бормочет как бы сам себе Степанов, - только бы лавина не сошла, а то получится братская могила.

 Неожиданно, уходящая вниз веревка пошла узлом, задрала рукав моей пуховки, порвала рубашку и поехала прямо по руке. «Степанов, - кричу, - стоп!». Но уже поздно, боли пока не чувствую, но вижу, что кожу содрало и идет кровь. Поправил пуховку. «Поехали, - кричу, выдавай!»

 Это уже третья станция… Веревки мерно с жужжанием уходят через ледорубы вниз. «Хорошо, если на этот раз хватит донизу, лишняя станция перестежки – это еще минут двадцать, а кулуар уже заряжен снегом на полную катушку,…когда он выстрелит?… успеем ли?»

 Падающий снег залепляет очки, и нам приходится тыкаться ими в свои пуховки, чтобы хоть как-то смахнуть эту липкую белую кашу. Надо видеть хотя бы свои руки и веревки, хочется делать все быстрее, но сильно разгонять акью нельзя – могут вырваться страховочные ледорубы, и тогда…

 Мысли эти гоню прочь, но они опять лезут в голову. «В конце почему-то всегда страшнее, чем вначале,… а ведь осталось всего ничего… только бы успеть…»

 Я не вижу Степанова, но чувствую, что он рядом, спокойно занимается своим делом. «Он всегда спокоен, даже, наверное, немного медлителен, а ведь, наверняка тоже побаивается… Эх, сюда бы мягкую веревку, не шла бы так узлами…»

 Неожиданно веревки ослабли. «…внизу-у-у!» - доносится голос Колчина.

 «Ну, слава богу,… Теперь бы еще самим быстренько отсюда убраться – тогда будет порядок.». Не сговариваясь, садимся со Степановым на «пятые точки» и едем вниз. Снег рыхлый и глубокий, приходится как бы подгребать ногами, и если бы кто-нибудь мог видеть наш спуск, он бы, наверное, рассмеялся. Смеемся и мы, потому что уже спустились на плато и теперь идем по колено в снегу к своим палаткам… Смеемся, потому что дело свое сделали и все обошлось. Веревки тянем за собой волоком, не сворачивая – нужно подальше уйти из-под кулуара, а там и свернем, там времени у нас будет много.

 Вскоре подошли к палаткам. Рядом уже вырыли снежную пещеру, туда и подтащили акью те, кто сменил нас. Тут же и Колчин. «Пока нормально, по рации сообщили: завтра, в случае хорошей погоды, обещают вертолет, - сказал он, - так что с утра нужно готовить посадочную площадку, это примерно двадцать на двадцать… а вы молодцы, хорошо поработали, прямо как на тренировке… а не страшно было?..».

 Да вообще-то побаивались, - ответил Степанов, снимая каску, и тут я увидел, что голова у него мокрая, как будто он только что из под душа. «Наверное и у меня – такая же».

 Я тоже побаивался, - сказал Колчин, - уж больно много снега нападало… Вон в ту палатку идите, там вас покормят, и спать.

 «Двадцать на двадцать… ну что же, топтать так топтать, но только интересно, как же он сядет, высота три девятьсот все-таки, да и разбега для взлета нет, здесь ущелье узкое, рядом вершины за пять тысяч, это все равно что садиться в километровый колодец, да еще на рыхлый снег…» Мы лежим со Степановым в пуховых мешках и думаем о завтрашнем дне. Изредка слышатся гулкие удары: это соседи сбивают снег с палатки. Бьешь ладонью изнутри по скатам палатки, снег и съезжает по сторонам. «Если есть куда съезжать, - думаю я, - а то потом бей не бей, снегу уже некуда деваться, тогда надо вылезать наружу и откапываться, но это часа через два, а пока можно поспать». Вдруг послышался мощный гул. «Лавина!» Мы расстегнули палатку…»Нет , не достанет, до нас далеко, стоянка наша безопасная… А сошла где-то в районе Коштана…» Все опять стихло, и только слышно, как мирно барабанит по палаткам снег…

 Двадцать на двадцать…топчем уже третий час, начали рано утром, еще в темноте, но снег очень глубокий и уплотняется плохо. Топчут все. Вертолетчиков подводить не хочется. Если машина при посадке провалится, она может завалиться на бок, тогда лопасти заденут за снег… в общем пиши пропало. По углам площадки положили красные пуховки, по линиям рюкзаки, такой квадрат должен быть хорошо виден сверху. Несколько раз кому-то слышалось хлопанье, которое издает вертолет, но , немного погодя, понимали, что радость была преждевременной. В эти минуты все останавливались, по гусиному вытягивали шеи и вслушивались… Но нет, ничего, только прерывистое дыхание соседа.

 - Да подожди ты шуметь как трактор, дай послушать!

 Вертолет появился неожиданно и высоко, долго кружил, потом сбросил вымпел. Бортовая радиостанция на вертолете работала не на нашей частоте, поэтому прямой связи с ним не было, приходилось пользоваться вымпелами. В записке было написано: «Буду пытаться сесть, внизу сильный порывистый ветер, посадочный квадрат вижу хорошо, всем отойти на сто метров».

 Долго ждали мы посадки, но так и не дождались. Покружив, вертолет улетел. Позже, уже в лагере, нам рассказали, что произошло. В районе вершины Крумкол вертолет неожиданно попал в воздушную яму. На высоте это событие пилот даже не заметил бы, а у пассажиров пождало бы животы… Здесь же, на бреющем полете над ледником это было опасно. Пилот успел включить форсаж и тем самым задержать падение, но все же машина стукнулась шасси об лед, подскочила и стала заваливаться на бок… С трудом ее удалось выровнять и поднять над ледником. Во время удара начуч лагеря, находившийся на борту вертолета, разбил лицо…

 Мы всего этого не знали и с нетерпением ждали посадки, с тоской посматривая на приближающиеся грозовые облака: «успеет ли посадить, или непогода накроет раньше?..» Ждали мы вертолет снизу – из ущелья, а он появился с другой стороны и высоко…Покружил и опять сбросил вымпел». Посадка на три девятьсот невозможна, буду завтра в ущелье Думала на зеленой поляне в пять утра».

 Все мы сразу притихли. «А какую площадку вытоптали… хоть танцы устраивай, а сколько сил положили?.. Мы устало сели на рюкзаки, получился унылый квадрат из людей.

 Вернул нас к действительности голос Колчина. Он уже принял решение: «Первая группа топчет следы до перевала, вторая – на транспортировку акьи, третья и четвертая несут рюкзаки… На сборы – десять минут…»

 Мы со Степановым попали в группу транспортировки. Тащить акью наверх, это – не вниз. По некрутому склону – просто бурлацким способом. Но под самым перевалом было круто, и там пришлось помучиться. Работали двумя группами по шесть человек. Сначала выходили наверх, тащили за собой веревки, потом забивали по четыре-пять ледорубов, заводили через них веревки и с криками “раз два взяли” бежали вниз, акья медленно ползла вверх. Потом все опять повторялось сначала. Через шесть часов такой работы нас уже качало. Все были мокрые и злые. Хотелось пить, курить, ну хотя бы просто передохнуть. Но нет… Колчин гнал нас дальше.

 На перевал акью затащили только к шести часам вечера. Времени до темноты оставалось три часа, а до зеленой поляны нужно было пройти еще закрытый ледник с трещинами. Ребята, что несли свои рюкзаки и наши, тоже вымотались, на каждого двойной вес, а если учесть, что вчерашняя непогода кое-кого вывела из строя и были больные, то некоторые тащили рюкзаки совсем уж гигантских размеров.

 Спуск акьи с перевала напоминал какой-то сумасшедший бег через полосу препятствий. Вокруг акьи шесть человек, бежишь рядом с ней и управляешь своей веревкой – вот и вся работа. Но если провалился в трещину, выбирайся быстро. Трещины глубокие, можно улететь, поэтому все шесть человек пристегнуты к акье, которая, набрав ход, катит вниз. Хорошо, если проваливаешься прямо, тогда акья сама тебя вытаскивает из трещины, хуже, когда – боком, или заклинит ногу, тут шевелись быстрее, иначе можно получить травму.

 В конце гонка приобрела какой-то азартный характер - кто раньше, темнота или мы? Если не успеем к зеленой до темноты, вертолет прилетит зря, тогда вся наша работа может пойти насмарку, а ведь столько сил потратили, неужели все напрасно?… Мысли эти подстегивали и гнали нас дальше вниз. Появилась какая-то непонятная злость, даже трудно было сказать на кого или на что…

 На поляну мы добрались в темноте. Сил ставить палатку не было, даже есть не стали, хотя день отработали без еды. Жадно напились из ручья, расстелили палатку и в этот «конверт» залезли, не снимая ботинок. Кто-то уже храпел, кто-то постанывал рядом, так под эту музыку мы и заснули…

 Утром нас разбудило чавкающее хлопанье вертолета. Мокрую ткань палатки воздушной струей прижало к лицу. Сразу спросонья не поняли в чем дело, даже ругнулись, но потом сообразили, что это прилетела долгожданная «железяка», и нужно вылезать из «конверта» - встречать дорогого гостя. Начинаем шевелиться… А пилот высовывается из кабины и кричит: «Быстрее, ребятки, туман идет, через десять минут накроет!» В нас как пружина сработала, быстро загружаем акью, а кое-кто успевает бросить в вертолет и рюкзаки, чтобы вниз было легче идти, но нам Колчин это запретил. «Рюкзаки только с собой», - сказал он твердо, и тут мы приуныли: хоть какое-то, а облегчение, ведь до лагеря ходу еще тридцать километров.

 Кто-то кричит «от винта», вертолет зависает над поляной, медленно разворачивает хвост, наклоняется вперед, и вот уже хлопает вниз по ущелью.

 На этом наша работа закончилась, осталось только, как мы говорим, «донести себя до лагеря».

 Жизнь Замятина теперь зависела от пилота, врачей, ну и, конечно, от него самого. Потом мы узнали, что если бы Замятина доставили в больницу часа на два позже, он бы умер.

 Приятно было слышать, что мы спасли человека, но если разобраться, то заслуга в этом – Колчина.

 Я шел по тропе, задавал себе вопросы и пытался на них ответить.

 - Колчин предугадал все, потому что он опытный альпинист?

 - Да.

 - Он не пошел с нами по кулуару, а сзади, и мы этого не знали, наверное, чтобы мы сами все прочувствовали, ведь не всегда же он будет рядом, значит это был как бы урок?

 - Наверное, так.

 - Колчин не боялся сделать укол, потому что понял: Замятин может умереть, и он обязан использовать любой шанс?

 - Да, но ведь иногда это так трудно определить…

 Он не хотел рисковать всеми, и поэтому мы спускали акью только втроем, группа шла рядом…если бы сошла лавина, чтобы было кому откапывать?

 - Наверное, так.

 - Он надеялся на нас, потому что он наш тренер, а ту группу он не знал?

 - ?

 - Он рисковал?

 - Да, но верил, что все обойдется, вернее – надеялся.

 - Почему не дал нам загрузить свои рюкзаки в вертолет? Потому, что впереди еще было тридцать километров по ущелью, и всякое могло случиться…?

 - Колчин, какой человек?

 - Иногда жесткий очень.

 - А может так и нужно? Как он тогда: мы устало бухнулись на рюкзаки, а он как будто знал, что вертолет не сядет, даже в лице не изменился, это у нас морды вытянулись – слишком надеялись, а он – «десять минут на сборы и вперед, на перевал!» Он быстро может оценить ситуацию, не боится принять решение, взять на себя ответственность… Все это так, но самое главное, все-таки, что человек он неравнодушный, не из разряда «это не мое дело», наверное так. Ведь на плато были и другие опытные люди, но затеял все это он…

 Впереди показался лагерь…

 Гатчина, 1971 г