Альпинисты Северной Столицы

 Альпинисты Северной столицы. Выпуск 329. 

Анонсы новостей и публикаций
(по состоянию на 24.01.2009г.)


ЕЩЕ РАЗ О РИСКЕ, «РОМАНТИКАХ» И БЮРОКРАТАХ. Юрий Слезин. Фотографии из архива Германа Андреева, главного редактора «АСС». 

По поводу комментариев В. Смирнова и Ю. Ицковича (редакции) к моей статье о риске в горах ЕЩЕ РАЗ О РИСКЕ, «РОМАНТИКАХ» И БЮРОКРАТАХ).

Кассин Риккардо (02.01.1909) – Италия. Подростком приехал на работу в г. Лекко. Его маршруты: 1934 – по ЮВ стене Пикколиссима ди Лаваредо. 1935 – по ЮВ ребру Торре Триесте. 1936 – С стена Чима Овест в массиве Лаваредо. Провёл 60 часов на стене, преодолевая технически сложные участки.

ПУТЬ БЕЗ ВОЗВРАЩЕНИЯ. Утром 27 августа 1959 г. начальник экспедиции Иван Иосифович Антонович нашел в пустой палатке, где жил завхоз отряда московский инженер Юрий Кассин, записку. В начале тон записки показался Антоновичу беззаботным: «Хочу немного поохотиться с фотоаппаратом. Уверяю вас, что буду крайне осторожным и вернусь здоровым и невредимым...». 



Кассин Риккардо (02.01.1909) – Италия. Подростком приехал на работу в г. Лекко. Его маршруты: 1934 – по ЮВ стене Пикколиссима ди Лаваредо. 1935 – по ЮВ ребру Торре Триесте. 1936 – С стена Чима Овест в массиве Лаваредо. Провёл 60 часов на стене, преодолевая технически сложные участки. 1937 – суровая и мрачная СВ стена Пиц Бадиле. Второй день - труднейшее лазанье, Ночью - шторм и сильный дождь. Третий день - град, снег, вершина. На спуске погибли двое. 1938 – С стена Гран Жорас. Одно из сложнейших восхождений за 82 часа, из них 35 ходовых. Сложное лазанье по скалам и льду, припорошенным снегом. После войны 1958 – его исключили из числа участников итальянской экспедиции на К-2 (по возрасту), но доверили руководство экспедицией по стене Гашербрума IV. Полный успех экспедиции. До сих пор на вершине Гашербрума IV побывало менее 10 человек. 1961 – прошел новый маршрут по Ю стене Мак Кинли. Альпинисты получили поздравление от президента США Кеннеди. В Андах руководил восхождением на Хиришанкаа (6126 м). 1987 – совершил восхождение в честь 50-тилетия своего первого восхождения на Бадиле (в возрасте 78 лет). Он не был соло-альпинистом, но воспитал таких великих соло-восходителей, как Карло Маури и Вальтер Бонатти, своих земляков по родному городу Лекко. Проложженные им маршруты в Доломитовых Альпах, на Гран Жорас, на Мак Кинли пользовались и пользуются неизменным успехом у выдающихся соло-восходителей, таких как Катрин Дестивель, Валерий Букреев, Томас Бубендорфер. Эти маршруты стали культовыми для солистов, в связи с чем его можно считать одним из основоположников соло-альпинизма. Является почетным президентом отделения Итальянского Альпинистского Клуба в Лекко, инструктором альпинизма, почетным членом Итальянского Альпинистского Клуба, Французской Группы Высоких Гор, Американского Альпинистского Клуба, Испанского Альпинистского Клуба, Швейцарского Альпинистского Клуба. За свои достижения он был награжден четырьмя золотыми медалями.

По поводу комментариев В. Смирнова и Ю. Ицковича (редакции) к моей статье о риске в горах
(читайте статью ЕЩЕ РАЗ О РИСКЕ, «РОМАНТИКАХ» И БЮРОКРАТАХ).

В седьмом выпуске «Альпинистов Северной Столицы я опубликовал статью, посвященную проблеме риска в горах, где, в частности, коснулся опять и трагедии на пике Коммунизма в 1977 году. На этот раз за моей статьей последовало два комментария участников того восхождения – Юрия Ицковича, члена редакции сборника с которым я полемизирую по вопросам отношения к горам и риску при восхождениях, и Владимира Смирнова. И мне хотелось бы кое-что ответить моим критикам, особенно Владимиру Смирнову, который выступил в сборнике впервые.

Комментарий непосредственных участников описываемых и обсуждаемых событий всегда интересен и важен. Поэтому спасибо Смирнову, но, по-моему, он кое в чем не совсем прав, критикуя написанное мной. Я могу согласиться лишь с одним обвинением Смирнова в мой адрес – в излишней эмоциональности, которую он называет злостью по отношению к Владимиру Ицковичу. Я не дипломат, к сожалению. Некоторые мои слова в его адрес продиктованы эмоциями, но суть претензий к его поведению тогда это не меняет. Почему к нему в первую очередь? Потому, что он был руководителем того восхождения, и на нем лежала главная ответственность. И то, что это была дружная команда, дела не меняет. А вообще то, что я написал, относится не столько к поведению Ицковичей тогда, сколько к тому, что писал Юрий Ицкович в АСС уже в недавнее время как о тех так и о других событиях и альпинизме и туризме вообще.

Владимира Ицковича уже нет, и он после той аварии сменил стиль жизни на более соответствующий, как мне кажется, его натуре, его типу личности. И поступил правильно, ответив не словами, а своими действиями на вопросы, поднятые той аварией. Таким людям, как он и тот же Космачев, для удовлетворения своих внутренних потребностей лучше действовать в одиночку, максимум вдвоем с подобным себе, напарником-фанатиком. Владимир это понял и осуществил, за что ему честь и хвала, а Космачев – нет. Хотя, возможно первый звонок, тогда на Птыше, был для Космачева слишком слаб – подумаешь, руку сломал участник, зато двое забежали на вершину, когда никто больше туда в тот день не пошел, - а после гибели Мышляева, возможно, и он сменил как-то свой взгляд на жизнь – я не знаю.

Смирнов сам впал в грех зла (излишней эмоциональности, я бы сказал), приписываемый им мне, назвав меня сторонним наблюдателем, подобным зрителю на стадионе, потягивающему пиво из банки. Я, конечно, не был участником того восхождения, но сам я восходитель, был участником экспедиции по поиску тел погибших, и информацию обо всем получил не из каких-то слухов, а от начальника этой экспедиции Ивана Благово, который меня и пригласил в нее, как родственника погибшей Лены и опытного альпиниста. Никакой другой информации я не имел. Благово, конечно, тоже не был участником того похода, но он был членом коллектива, в котором разбирался этот несчастный случай.

Кстати, чтобы понять причины такого печального конца восхождения, и уцелевшим участникам полезно попытаться взглянуть на себя и своих товарищей со стороны. Хотя бы через 2-3 десятка лет. Именно это я пытался довести до сознания Юрия и других своих оппонентов и в первой статье о пике Коммунизма, и в последней о риске вообще. Не только «игроки» и «зрители» по-разному оценивают одни и те же события, но и сами игроки. Более того, почти всегда заметно меняются оценки и у одного и того же «игрока» по прошествии времени, необходимого для спокойного осмысления всего.

Конечно, в альпинизме и туризме всегда есть риск, и всегда бывают ошибки. И у меня их было достаточно. В 1960 году я падал вдвоем с Литваком с гребня Джанги-Тау в сторону Безенгийского ледника примерно 250 метров, по похожему, но чуть более страшному склону, чем у Лены и Юрия на пике Коммунизма. В полете, зная откуда и куда лечу, я успел про себя распрощаться с жизнью, удивляясь лишь тому, что продолжаю что-то ощущать, и уцелел лишь чудом, сумев остановиться в нескольких метрах от нависающего стометрового края-откола висячего ледничка. Погибших и покалеченных там не было – очень повезло, но я не горжусь, а стыжусь этого события, я мог и должен был избежать того падения. И главную вину я признаю за собой, так как я был там старшим и более опытным (совсем не намного), хотя первый сорвался и сдернул меня Литвак. На следующий год мы спускали по гребню Коштан-Тау в бессознательном состоянии, заболевшую пневмонией Люсю Самодурову. Мы успели спустить ее, но бывший тоже в наше группе врач Юра Шевченко, который ее и спас непрерывными уколами, антибиотиками и стимуляторами, потом много лет не мог простить себе, что он не заметил во-время ее состояния и позволил ей добраться до вершины, не завернул всех назад. Да, болезнь - это случай, не повезло. Но в горах 99 процентов несчастных случаев не фатальны, а – следствие тех или иных ошибок, и могли бы быть предотвращены.

Вот это и есть, наверное, единственная моя претензия к Юрию Ицковичу: что он оказался в данном случае неспособен к самокритике, неспособен, даже через много лет, проанализировать и попытаться понять свои и брата ошибки тогда и покаяться в них. Может быть это кому-то помогло бы их не повторить. Да, я, возможно, делю восходителей на «черных» и «белых», если хотите (это мне инкриминирует Смирнов). «Черные» - это восходители, неспособные признавать свои ошибки и учиться на них и учить этому других. Но я верю, что большая часть «черных» еще могут превратиться в «белых», и Юрий Ицкович в том числе. Но надо бы, чтобы это происходило во-время, прежде, чем….

Вообще – забавно! Меня укоряют в «постыдной» правильности! Как отличника в школе его разгильдяи-товарищи. А 50 лет назад меня с друзьями не на много старшие товарищи – Саввон, Павлова с компанией - публично обвиняли в опасном авантюризме, который неминуемо приведет к авариям. Я не родился «правильным», но общение с горами и с людьми в них воспитывало меня. То, что Смирнов называет «правильностью» (с отрицательным оттенком), я называю уважением к горам и к своим товарищам. Необходимость думать и анализировать свои действия, пытаться предусматривать результаты вытекает именно из такого уважения, а не из бюрократического желания, чтобы все было поглаже. Восходителю, который не учится уважать горы, не эволюционирует в сторону «правильности», лучше оставить восхождения, а если ходить – то в одиночку.

Насчет хвастовства Ицковичей, я, наверное, не совсем прав. Тут, видимо, дело в примечаниях редакции, которая требует и сообщает сведения об авторах (и это правильно). И о моей докторской степени упоминает редакция, запросившая у меня в свое время анкету, а об Ицковиче, например, сообщается не только, что он кандидат технических наук, но и точное количество полученных им патентов на изобретения (слава Богу, у меня не запрашивали сведения о моих печатных публикациях). За это я не думаю обвинять Ицковича в хвастовстве – он тут не причем.

Кстати, я не просто доктор, а вулканолог, и моя научная работа связана с горами и с изрядным риском. Четверо моих сотрудников трагически погибли во время работы на извержениях. Так что моя научная работа тоже дает мне и материал и право обсуждать проблему риска в горах.

Очень странными мне кажутся замечания Ю. Ицковича. Как он сумел увидеть ёрничание в моих словах о том, что он пытался задержать Лену, схватив за шиворот? А как иначе можно задержать падающего, когда идут развязанные? За шиворот, или за рюкзак. В давние времена я именно так задержал свою поскользнувшуюся жену на крутом снежнике, догнав ее глиссером. (Конечно, на пике Коммунизма такое было не возможно).

И насчет трагически нелепой гибели Владимира. Юрий, видимо, просто плохо знает русский язык. Цитирую толковый словарь русского языка Ожегова: «НЕЛЕПЫЙ. Не оправдываемый здравым смыслом, странный, несуразный». «Нелепо» не имеет ничего общего с «некрасиво», а тем более с «от водки и от простуд». К сожалению, нелепо гибнут многие, в том числе и замечательные и выдающиеся люди. Точно также трагически нелепо погибли выдающиеся альпинисты – мой лучший друг, мастер спорта международного класса, замечательный тренер Саша Колчин и его самый знаменитый ученик, альпинист №1 в России - Володя Балыбердин. Они были сбиты нарушившими правила автомобилями на дороге – один в Токсове, другой в Ленинграде. А Владимир Ицкович был сбит на стандартной лыжне случайным лыжником, тоже нарушившим правила, поехавшим против хода. Иначе, как нелепыми, все эти несчастные случаи назвать просто нельзя.

А в случае с гибелью Мышляева я и не думаю обвинять Космачева в «замышлении убийства» так же как и не думаю сердиться на комиссию, разбиравшую этот несчастный случай. И против выводов комиссии я не думаю возражать, а Юрий Ицкович пытается мне приписать совершено противоположное мнение. Прочтите Юрий Соломонович еще раз мою статью! Сержусь и обвиняю я совсем другую комиссию – ту, которая разбирала несчастный случай, произошедший в группе Космачева на 7 лет раньше - в 1956 году на Птыше, когда его участник не погиб, а ушиб голову и сломал руку. Тогда комиссия неправильно оценила вину Космачева и наказала его чересчур мягко и нелогично, оказав ему этим плохую услугу. И обвиняю я также товарищей-защитников, которые заявляли, что и это неоправданно мягкое наказание есть результат не вины Космачева, а происков «злобных завистников». Адекватное наказание и, главное, общее осуждение Космачева тогда не восстановило бы немедленно сломанную руку, но, возможно, помогло бы предотвратить гибель команды Мышляева. А правильная реакция (общественного мнения, прежде всего) после аварии 1963 года конечно не вернула бы к жизни погибших, но повлияла бы положительно на учеников и последователей Космачева и сохранила бы какие-то жизни в дальнейшем..

Вообще у меня возникает впечатление, что Юрий Ицкович как-то все время уходит от разговора «по сути», уклоняясь на детали и искажая их.

И не надо сваливать все на судьбу и провидение. У провидения почти всегда есть исполнители, и о том, чтобы не стать исполнителем, или помощником судьбы со знаком минус, надо думать. И думать самому. Конечно, безответственным фаталистам легче жить. Конечно, приятнее чаще вспоминать о хорошем. Но когда я думаю о дико и нелепо гибнущих в горах отчаянных юных туристах, я просто не могу спокойно, по-страусиному прятать голову в песок и смотреть, как умудренные опытом старшие товарищи провоцируют их на это, помогая судьбе.

Гедель доказал свою теорему о неполноте, Квантовая механика утвердила положение о принципиальной недетерминированности микромира. Илья Пригожин и его школа создали теорию хаоса и самоорганизации материи. Все это имеет отношение к бытовому понятию «судьба», которое Юрий Ицкович переводит как «суд божий». А вот мудрейший из наших литературных героев – Козьма Прутков – относится к судьбе несколько конкретнее и приземленнее: «Не совсем понимаю: почему многие называют судьбу индейкою, а не какою-либо другою, более похожею на судьбу птицею?» Индейкою судьбу называют из-за рифмы: «судьба индейка – жизнь копейка!». Именно так ценят жизнь фаталисты, любящие ссылаться на судьбу. В свободном мире человек имеет право оценивать в копейку свою жизнь, но чужую – нет! К ней он не имеет права относиться бездумно. Среди альпинистов и туристов нет сознательных преступников, но, чтобы не стать убийцей по неосторожности, по недомыслию, нужно всегда думать, анализировать, делать выводы из любых неудач, а не надеяться на слепую судьбу. К чему и призываю.

Мой совет Смирнову: в разведку иди с тем, кого хорошо знаешь и кому доверяешь, но если хочешь выполнить свою задачу и остаться жить, никогда не противопоставляй умение быстро и точно импровизировать умению продумывать все, что можно, заранее, используя как свой, так и чужой опыт. 

Ю. Слезин

ПУТЬ БЕЗ ВОЗВРАЩЕНИЯ
Н. Колесникова, А. Поляков (МС СССР), «Комсомольская правда», 3.10.1961

Утром 27 августа 1959 г. начальник экспедиции Иван Иосифович Антонович нашел в пустой палатке, где жил завхоз отряда московский инженер Юрий Кассин, записку. В начале тон записки показался Антоновичу беззаботным: «Хочу немного поохотиться с фотоаппаратом. Уверяю вас, что буду крайне осторожным и вернусь здоровым и невредимым...». Но последняя фраза звучала, как крик души: «Я должен, я обязан видеть Кирилла Константиновича и всех его друзей». За два дня до этого, когда ЗМС Кирилл Константинович Кузьмин повел группу на пик Сталина, Юрий Кассин умолял взять и его на штурм. Но Кузьмин был неумолим. За его твердым «нельзя» стояли обросшие белой коркой скалы ледника Беляева, острый гребень – слева пропасть, справа пропасть, колючий ветер и, главное, огромная высота. Высота 7495 м, способная сделать здорового мужчину слабым, как ребенок, и что, быть может, еще страшнее, безразличным, как глубокий старик, к опасностям, к холоду и к голоду. А Юрий Кассин только турист. С альпинизмом он знакомился впервые.

– Нельзя. И довольно об этом...

Антонович несколько раз перечитал записку. Его охватила бессильная ярость: надо бежать за Кассиным, искать, спасать ведь он пошел на верную гибель. Но кому бежать? В лагере остались только трое: он сам, повариха и радист. Идти самому? Еще одна бессмыслица!

– Всем, Всем... – забило тревогу радио.

Не теряя времени, вышла на поиски группа альпинистов, уже возвращавшихся домой. Через три дня к ней присоединился отряд Кузьмина, вернувшийся после успешного штурма пика. Усталые, голодные (кто же знал, что придется так надолго задержаться?), они несколько дней прочесывали ледяные переулки и тупики, кричали, звали. Голоса ударялись о скалы и затихали в пропастях... На леднике Беляева нашли консервную банку, вскрытую толстым кинжалом – такой был только у Юрия, – окурок сигареты... «Его» – определили друзья.

Больше следов не было. Горы молчали. Они были заняты своим, им одним ведомым движением. Пригрело солнце, и подтаявшие ледяные глыбы срывались вниз, открывая новые зияющие провалы трещин и намертво запирая старые. Быть может, в одной из таких ледяных могил погребен человек, неделю назад оставивший на рассвете лагерь...

Странная и бессмысленная человеческая гибель оставила горький тревожный осадок, И хоть альпинисты знали, что сделали все возможное, домой возвращались измученные не только усталостью, но и этим тягостным чувством.

Два года молчали горы...



С вертолёта сбрасывали «подарки» – вниз летели ящики с провизией и газовые баллоны. Каждое новое удачное приземление вызывало внизу ликование. Целая стая неведомо откуда взявшихся тут галок вилась над разлетевшимися по ущелью банками с тушенкой и кусочками рафинада. Крики птиц, стрекот мотора, голоса людей вдохнули живое тепло в необитаемую высоту Памира, На рассвете – в путь. Четырнадцать огромных рюкзаков осторожно поплыли над гребнями скал. Выше, выше... прокладывая новый маршрут к высочайшей вершине нашей Родины.

Всего двадцать восемь лет назад люди впервые поднялись сюда. Их было очень мало. У них не было вертолетов и газовых плиток, да и сложную технику высотных восхождений они тогда только создавали и осваивали. Страна послала их на разведку, и они должны были завершить ее победой во что бы то ни стало. Одного за другим горы выбивали из строя бойцов. В сотне метров от цели остались двое. А потом упавший на снег начальник экспедиции Н.П. Горбунов видел, как ползет вверх, буквально ползет, потому, что встать на ноги и сделать последний шаг уже не было сил, отраженная ледником гигантская тень самого сильного.

Евгений Абалаков полз тогда на вершину. Этот его последний рывок был равен подвигу: он оставил первый след на заоблачной земле.

С тех пор кто бы ни поднимался сюда, находит под камнем короткую записку – эстафету – свидетельство мужества.

Теперь, в августе 1961 года, на пик Сталина шли четырнадцать. Они разделились на связки: за шедшими впереди, менее опытными, наблюдали внимательные глаза старших. Неверный шаг – и... Нет, ничего. Просто рывок – сработала страховка. На высоте 7.200 метров пришлось заночевать. Небо становилось все яснее. Только над пиком висел «флаг» – серое сырое облако. Но чем яснее, тем ветренее. Ветер уже не давал дышать.

– Ставить палатки? На таком ветру? – размышлял начальник группы Евгений Тамм, – Не лучше ли сделать пещеру в снегу?

Рыть пещеру тоже было трудно. Никто не мог вынести больше минуты работы пилой и лопаткой. Но четырнадцать человек, конечно, оказались сильнее самой плотной снежной стены.

Утро встретило их притихшим и ясным. В путь, за работу! Работа – это выбивать в плотном снегу ступени. Несколько ударов ногой того, кто идет первым, и ступенька для одного шага вперед готова. По ней пройдут остальные тринадцать. А обессиленный «первый» валится в снег. Его место занимает товарищ.