Альпинисты Северной Столицы  

Ушла легенда...

Вальтер Бонатти (1930-2011) – Получил неофициальное звание «Альпинист № 1» в пятидесятые - шестидесятые годы XX века. Умер 13 сентября 2011 г. в Риме.

Бонатти Вальтер

По материалам Игоря Ивашура (Германия)

Золотой ледоруб «За достижения длиною в жизнь» был вручён 78-летнему Бонатти 24 апреля в итальянском городке Курмаёр, у подножия Монблана.

Бонатти Вальтер родился 22.06.1930 в Италии. Профессиональный альпинист. Далее – писатель и фотограф.

В феврале 1965 года в возрасте 35 лет Вальтер Бонатти распрощался с большим альпинизмом, но сделал он это ярчайшим образом, закончив свою звeздную карьеру труднейшим соло-первопроходом по холодной и страшной С стене Маттерхорна!

Ему понадобилось для этого всего 5 дней, в течении которых все информационные агентства Европы держали сотни тысяч слушателей репортажами из Церматта в напряжении. Но только горстка из этих сотен тысяч была в состоянии представить себе всю силу холода и не человеческое напряжение, необходимое для прохождения столь сложного маршрута глубокой суровой зимой. Сэр Френсис Чичестер, совершивший первое кругосветное плаванье на яхте в одиночку, высказал по этому поводу следующее: «…не физическая сила и не отточенная альпинистская техника являются залогом успехов Вальтера Бонатти, а только его неcдающийся прямолинейный характер и глубочайшие волевые резервы!».

Вся альпинистская карьера (1948-1965) этого альпиниста прошла в лучах ауры «невозможного», будь то соло-первопроход на Пти Дрю, где он прошел ключевые участки стены с помощью сумасшедшей по своей смелости и исполнению серии маятников, будь то серия маршрутов на суровых стенах Гран Пилье де Анжель Монблана, большинство из которых всего несколько раз повторены, или холодная ночевка на К-2, которую он пережил без каких либо обморожений (!). Объяснение лежит, пожалуй, в трудном детстве, лишениях военного времени, необходимости обходиться тем минимумом, который нужно было ещё заработать тяжёлым детским трудом. Именно эти качества позволили ему стать, тем, чем он был: АЛЬПИНИСТОМ №1 50-60 гг., да и наверно, вообще всех времён, если сравнивать его достижения с теми средствами, которыми он пользовался.

Ну, и естественно, он был самым экстремальным альпинистом среди экстремалов: прямолинеен, склонен к радикальным решениям, иногда неумолим. Эта твёрдость отчетливо прослеживается во вновь изданной книге «Вершины моей жизни», которая недавно появилась на книжных прилавках западной Европы. Над его рассказами постоянно висит холодное облако суровости, это невесёлые рассказы о приятных восхождениях «куда ни будь» нет, это серьёзные свидетельства сильного Мужчины, осмысленно отодвигающего границы «невозможного» дальше и дальше.

Свою карьеру он начал в окрестностях Лекко, на скалах «великолепной Гриньи», где, примерно в 1948 г ., он предпринял несколько скальных восхождений. Бонатти был от этой горы форменным образом «электризирт»: «…я пожертвовал мою душу и моё тело этим тёплым, шершавым скалам с навесами и карнизами. Меня невероятно окрыляло чувство нахождения на лезвии бритвы, я просто наслаждался…», пишет он в своей автобиографии.

Год спустя, он повторил ряд сложнейших маршрутов на крутых альпийских стенах: Дирретиссиму на Кроц дель Альтиссимо в районе Бренты, маршрут Кассина на СВ стене Пиц Бадилле, маршрут Кассина на З стене Иги нор ди Пьетри, маршрут Вокрер на С стене Гран Жорасса.

Гранд Жорасс

И весь это ряд перечисленных 5-ок и 6-ок он прошел будучи 19-ти летним мальчишкой!

В горах открыл он «ПРИКЛЮЧЕНИЕ»: стиль жизни, который прошел красной нитью через всю его жизнь. Его подъём как альпиниста и личности был головокружителен, быстр и непрерывен – до 1954 года, когда он довольно неожиданно, в возрасте 24 лет, был приглашён в итальянскую экспедицию на К-2. Холодная ночёвка на вершинном гребне в районе 8 тысяч с пакистанцем Махди (который при этом отморозил себе все пальцы на руках и ногах) изменила его кардинально: его вынужденно поставили в это положение. Лачиделли и Компаньони, которые через днеь станут первовосходителями на К-2 (Чогори), поставили палатку не на том месте, где это было обговорено и, кроме того, на крики Махди и Бонатти не отреагировали. Двойка утомлённых альпинистов, поднявших жизненно необходимый кислород на высоту 8000 м боролась со смертью на холодном ветреном гребне Абруццкого, а два «героя» первопроходца спокойно наслаждались покоем в палатке так близко от места трагедии. На следующий день они, заметьте, с помощью занесённого Бонатти и Махди кислорода, совершают первовосхождение на К-2, входят в анналы истории и становятся ГЕРОЯМИ…! В это же время Бонатти один, без помощи ушедших на штурм «героев», плюнув на свой вершинный шанс, спасает никому не знакомого пакистанца, спуская его по сложному «гребню Абруццкого» вниз. Это к теме о возможности спасения на 8000 и морали высотного альпинизма… Официальная версия в корне отличается от версии Бонатти – и только совсем недавно, 40 лет спустя после событий, было официально признанно, что с ним поступили в высшей степени по-свински.

Эту трагическую историю Бонатти не смог переработать за всю жизнь – а тогда она лишила его всех возможностей вернуться в нормальную альпинистскую жизнь, что привело его к форменной нищете. По его словам история на К-2 сломила Бонатти как личность. Той ночью он потерял веру в людей, окружавших его, что стало огромной проблемой в последовавшей за этим альпинистской жизни.

Подавлен и разочарован – именно таким он вернулся из экспедиции на Чогори. Его ответом на кризис души стало брильянтовое соло прохождение юго-западной стены Пти Дрю в 1955 году.

 
Пти-Дрю.

Это стало «Достижением» того времени и помогло Бонатти вернуть себе титул непревзойдённого маэстро вертикалей. Такие восхождения очень чётко передавали сущность его души и способность достичь всего самому, без помощи извне. Свою учёбу на автотехника он бросил, а диплом проводника он получил после Пти Дрю, как подарок. Правда, он сам о себе говорил как о «негодном» гиде потому, что он так и не смог научиться мереть стены не верёвками, а как положено порядочному проводнику дензнаками…

Почему Бонатти так неожиданно отвернулся в 1965 году от большего альпинизма? «Это не было неожиданно» – говорит он сам об этом. «Я находился в роли волка, загнанного частью альпинистских кругов и уличной прессой, но даже не это стало толчком к принятию решения. Главное было то, что я просто больше не знал чего большего можно достичь с тем снаряжением и той техникой лазанья, которой я владел в Альпах – а для переноса своей активности в Гималаи у меня просто не было денег». Этим высказыванием Бонатти ещё раз показывает масштабы, скрытые в его душе: он всегда отодвигал границы возможного, ориентируясь при этом на легендарный альпинизм тридцатых годов. По возможности, минимум снаряжения, абсолютное игнорирование шлямбуров, отказ от радиосвязи, тяжёлые вибрамы… Только так, считал он, можно узнать истинную цену своих сил и способностей. И когда он увидел, что при этих установках трудно привнести в альпинизм что-то новое, не повторившись, он красиво ушел со сцены, спев своё прощальное соло. Находясь в абсолютном зените славы, он перенес своё: «Приключение – жизнь из вертикального измерения в горизонтальное».

Бонатти начал путешествовать. С той же одержимостью, с которой он покорял страшные стены, изучал он самые отдаленные клочки земли. Он публиковался в иллюстрированном журнале «Epoca», чем завоевал итальянскую известность и признание как талантливый писатель и фотограф. Приключения в самых диких странах, чаще всего в одиночку, и без какого либо оружия, было ни чем иным, как последовательным продолжением его альпинистской морали. Наряду с Африкой, Антарктидой и Океанией, он побывал и на полюсе холода в Оймяконе в Сибири, привезя как сувенир, шапку ушанку. Он очень тепло отзывался о русских людях, способных жить даже там, где выдыхаемая влага тут же опускается на плечи шелестящими кристаллами.

Путешествуя по всему миру, он отвечает своим оппонентам, критикующим его за уход: «…вместо того, что бы использовать горы как инструмент для расширения наших горизонтов, многие представители альпинистских кругов видят ТОЛЬКО горы; они добровольно натягивают на глаза шоры. Как жалко, что они становятся настолько бесчувственными, ведь именно постоянный контакт с природой и связанное с этим восприятие может приносить столько приятных и неожиданных моментов в жизни альпиниста. Нет же, они говорят только о горах, видят только горы, не видя за ними ни людей, ни природы. Горы нужны человеку так же, как спорт, так же, как искусство для возвышения над самим собой!».

«Возвышение над самим собой» стало для Вальтера Бонатти стержнем жизненной философии: «Шаг за шагом формировал я себя. Я вижу жизнь стремянкой с бесконечным количеством ступенек, по которым мы медленно поднимаемся выше и выше. Выше не в смысле знаменитости, это меня не интересует, а в смысле внутреннего возвышения. Жизнь – это перманентный рост на фундаменте опыта и ценностей, полученных нами в пути». То, что он до сих пор не потерял ни капли от своей фантазии и любопытства, видно по нему с первого взгляда. Он полон мечтаний и планов на будущее. Он часто находится в пути в одиночку, как всегда. Но и так же часто с людьми дорогими его сердцу. Рикардо Кассин и Пьер Мазо часто составляют ему компанию в путешествиях. Последний, будучи министром спорта Франции, бросил свой пост и на неделю уехал как-то в Лекко, где Бонатти был прикован тяжeлой инфекцией на месяц к постели. А отец итальянского альпинизма Кассин приходил ежедневно в полдень и кормил по шею загипсованного Бонатти «желе роялем» из ложечки.

К его дорогим людям принадлежит, в первую очередь, итальянская актриса, а по совместительству и жена – Розанна Подеста. Для переживания приключения ему не надо больше лезть на стены или пересекать пустыни, нет! Приключение происходит в душе и его интенсивность ни в коей мере не уступает прошлым, на грани жизни и смерти. После многих лет прожитых в Милане и Риме он вернулся к своим горам молодости в Лекко, что бы в счастливой жизни пустить побеги в эту благородную землю…

Он был единственным ребенком в семье. Его мать умерла, когда он был совсем маленьким, и его воспитывал отец, фабричный рабочий, который считал, что сын должен научиться быть самостоятельным. По словам близкого друга Бонатти, Карло Маури: «Каждый из них занимался своим делом. Они жили вместе, но у каждого была своя жизнь. Это не была семейная связь, основанная на взаимной любви, дело обстояло так: ты мужчина и я мужчина, так что давай жить без лишних эмоций».

Конечно, юношеские годы Бонатти были полны лишений, характерных для военного времени, и прошли в промышленном городке Бергамо на севере Италии. Оставив школу, он стал работать на местной фабрике, однако именно горы, которые простирались к северу от города, позволили ему уйти от рутины жизни и реализовать его потенциальные возможности как альпиниста физические данные, силу воображения и стремление к созиданию, потому что в альпинизме есть элемент созидания, поиск новых путей по склону горы или скальной стене и способов их прохождения. И всегда существует конфликт между стремлением восходителя обеспечить свою безопасность и добиться успеха и потребностью сохранить элементы неопределенности и риска, эти важные составляющие приключения.

В пятидесятые годы в Европейских Альпах ЮЗ контерфорс Пти Дрюцель, которую преследовал Бонатти. Вместе с друзьями он дважды пытался пройти его, прежде чем задумал предпринять в одиночку, это возможно самое сложное восхождение в Западных Альпах.

Бушевали страсти вокруг использования расширяющихся крючьев. Некоторые маршруты в итальянских Доломитах преодолевались путем выдалбливания в скальных стенах отверстий с помощью шлямбуров и забивания в них расширяющихся крючьев. При такой технике у восходителей появилась возможность проходить где угодно, невзирая на природную форму поверхности скалы. Если восходитель обладал достаточным терпением и выносливостью, он мог таким образом преодолеть любую скальную стену. Бонатти никогда не нравился такой подход к альпинизму, он всегда желал сохранить в нем изначальный дух приключения с использованием минимального количества искусственных средств. Он был максималистом, не признавал никаких компромиссов со своими собственными этическими взглядами и требовал того же от других.

По словам Маури (который в 1958 г . совершил с Бонатти первовосхождение на Гашербрум-IV (7980 м. Прим. ред): для Бонатти все или черное или белое, нет ничего промежуточного. Вся его жизнь, весь смысл существования это преодоление вызова гор, и не только гор, но и лесов, пустынь, чего угодно. Он постоянно занят поисками трудностей, чтобы преодолевать их. Например, когда я в горах, то постоянно думаю о семье, потому что сохраняю эмоциональную связь с ней, для Бонатти же существуют только горы.

Гашербрум-4

В 1951 Бонатти совершил соло, первопрохождение восточной стены Гранд Капуцина со стороны Монблана де Такюль.

Гранд Капуцин

 Это было в то время одним из труднейших скальных восхождений в Альпах, однако сильнее всего его манил ЮЗ контрфорс Пти Дрю. Он высится над Шамони как центр в строю грандиозных гранитных пиков. Он обладает симметрией высокого кафедрального шпиля, и его окраска и строение меняются словно у хамелеона в течение дня. На рассвете, вырисовываясь силуэтом на фоне неба, освещенного восходящим солнцем, он выглядит застывшим и темным, и все его детали затенены, но затем, по мере того как солнце поднимается все выше и выше и начинает освещать лик контрфорса, обнажается его рельефная структура, скорее подчеркивая, чем скрадывая его бескомпромиссную крутизну, выявляя нависающие карнизы и отсутствие полок на гладкой поверхности скалы. Теперь преобладают серые, жесткие, не радующие глаз тона, а затем после полудня, когда солнечный свет начинает смягчаться, контрфорс становится сочного коричневого цвета, а потом почти красным в лучах заходящего солнца. Вот теперь он манит к себе по-настоящему альпиниста-мечтателя.

Западная стена Пти Дрю была впервые пройдена в 1952 году французами. В свое время это было выдающимся достижением, однако тогда альпинисты были вынуждены уйти влево от центра стены и уже там лезть к вершине. Огромный бастион в центре стены остался не пройденным, и именно он завладел воображением Бонатти. Он попытался пройти его вместе с Карло Маури в 1953 году, однако им пришлось отступить уже в начале подъема из-за плохой погоды. В 1955 году он предпринял еще одну попытку с Маури и двумя друзьями Оджиони и Аяцци. Им снова не повезло с погодой, и снова они были вынуждены отступить.

Второе поражение привело к серьезной душевной депрессии, которая оказалась последней каплей, переполнившей чашу его разочарования и огорчений, которая и так уже была полна до краев после возвращения с К-2.

«Мой душевный кризис длился уже довольно долго. Можно сказать, что в течение целого года я не верил ни во что и никому. Я стал нервным, раздражительным и нетерпимым к людям, растерял все идеалы, иногда приходил в отчаяние без всякой видимой причины. Я чувствовал, что потерял самого себя и перестал существовать для других. Часто, когда кто-нибудь говорил, что К-2 доконала меня, рыдания подступали мне к горлу, а что я выстрадал в одиночестве трудно вообразить».

Именно в то время, когда Бонатти пребывал в таком состоянии, у него впервые зародилась идея попытаться пройти в одиночку контрфорс ЮЗ стены Пти Дрю.

Одиночное восхождение является своего рода крайним выражением в альпинизме, потому что, совершая его, восходитель ставит на карту свою жизнь, полагаясь только на себя. Несмотря на то, что разработаны методы самостраховки, альпинист все равно полностью зависит от себя самого. Так, он может воспользоваться веревкой на очень трудном участке маршрута, но это очень кропотливый и отнимающий массу времени способ, который к тому же в случае срыва вообще обладает сомнительной ценностью. Большую часть времени альпинист передвигается без веревки, и его жизнь в буквальном смысле находится в его собственных руках. Это в свою очередь дает удивительное чувство свободы передвижения и владения собственной судьбой как раз то, в чем Бонатти тогда остро нуждался. Однако до сих пор всякий раз, когда альпинисты самого высокого класса совершали одиночные восхождения, они поднимались по уже пройденным маршрутам. Бонатти задумал сделать в одиночку восхождение не только по совершенно неизвестному, но, вероятно, и самому сложному технически маршруту из тех, которые когда-либо пытались пройти в Европейских Альпах.

Это был поистине дерзкий вызов, и душевная депрессия Бонатти словно куда-то улетучилась, когда он ушел с головой в приготовления. Он скрывал свои планы, чтобы избежать насмешек, доверившись только одному из своих друзей, профессору Черезе. Решив совершить попытку тем же летом, Бонатти вместе с Черезой прибыл 11 августа в «Монтенвер» отель на западном берегу Мерде Глас, как раз напротив Дрю. Погода не шла навстречу, и дождь лил последующие четверо суток. Напряжение ожидания было велико.

Я был членом группы альпинистов, совершивших пятое по счету восхождение по контрфорсу ЮЗ стены Пти Дрю в 1958 году; нас тоже задержала погода в «Монтенвере», и я хорошо помню, как росло наше нервное напряжение. Однако мы собирались совершить восхождение, которое до нас сделали другие, очень сильной группой из четырех человек. Бонатти же шел один, и перед ним лежала неизвестность.

Наконец 15 августа прояснилось. Бонатти вышел в два часа ночи с грузом продовольствия и снаряжения весом 36 кг. Он пересек по гладкому льду нижнюю часть Мерде Глас, затем начал пробираться в темноте по крутой осыпающейся под ногами морене и, наконец, по каменистым поросшим травой склонам, которые вели к подножию самого контрфорса. К восьми утра он уже был у начала кулуара, ведущего к контрфорсу. Это мрачное, страшное место темный провал между стеной Дрю и изломанными, раскрошенными скалами Флямде Пьер, отходящими словно петушиный гребень от изящной башни Пти Дрю.

Скалы в этом месте носят следы камнепадов. Находиться здесь ранним утром очень опасно, потому что как раз в эти часы отпускает схваченные морозом камнинаверху. Бонатти продвигался очень медленно. Кулуар был забит снегом, а скалы покрыты невидимой корочкой натечного льда. Это одно из самых опасных мест, в которых мне когда-либо приходилось бывать самому: слева высятся гладкие гранитные стены, а со всех сторон рушащиеся скалы. В этом месте чувствуешь себя совершенно беззащитным и начинает казаться, будто каждый камень, который срывается вниз, нацелен прямо на тебя, и нет тебе ни укрытия, ни спасения. Для одиночки, каким был Бонатти с его непомерно тяжелым грузом, это, должно быть, казалось кошмаром. Однако он выдерживал все вот уже семь часов кряду. За это время он преодолел всего 150 метров . Рюкзак то и дело застревал между скал, и всякий раз ему приходилось спускаться вниз, чтобы освобождать его. Однако когда пошел снег, ему пришлось сдаться. Но временная неудача больше не травмировала его. Он понял, что несет слишком много, и поэтому оставил некоторое количество продовольствия и снаряжения по пути вниз. Он также стал думать иначе о кулуаре. Конечно, намного безопаснее было бы подняться на Флямде Пьер с другой стороны, где склон был не так крут и меньше подвержен камнепадам. Оттуда можно было спуститься по веревке в кулуар на плече, где гребень Флямде Пьер примыкает к основному массиву Игл Дрю.

Он не терял времени даже на отдых. Утром с небольшой группой друзей он отправился в хижину Шарпуа по другую сторону Дрю. На следующий день с помощью профессора Черезы он намеревался занести все свои припасы на плечо, а затем спуститься «дюльфером» на 245 метров ниже, к подножью контрфорса ЮЗ стены. На это ушло гораздо больше времени, чем они думали, и к вечеру они были все еще значительно ниже плеча. Они сложили грузы и спустились в хижину, чтобы переночевать последнюю перед восхождением ночь в постели.

Эти задержки в сочетании с мыслями о завтрашнем восхождении начали сказываться на нервном состоянии Бонатти. Он писал: «Я завидовал профессору Черезе, который уже на следующий день сможет выбраться из этого ада, и вообще завидовал всем, кому не надо было подвергать себя таким испытаниям ради самоутверждения. Полный таких мыслей, я готовился возвратиться в хижину, когда увидел беднягу бабочку, которую заманило в это место дневное тепло и которая, совершенно обессилев, упала в снег всего в нескольких метрах от меня и, умирая, трепетала крыльями. Бедное создание, до чего же не повезло тебе умереть здесь, в этом жестоком мире, о существовании которого ты даже не подозревала. В последнем трепете ее крыльев мне представилась вся человеческая драма. Кто знает, подумал я, с каким ужасом ее крошечные глаза наблюдают за последними лучами уходящего солнца, за неожиданной метаморфозой красок? Кто знает, какой ужас охватил тебя, несчастное создание, при первых жестоких укусах мороза, при первом страшном предчувствии неумолимой смерти, когда, как и мной, тобой овладели смутные сожаления? Жалкое насекомое, мой брат по несчастью в этом логове смерти, я полон сострадания и сочувствия к тебе. Твоя трагедия и моя тоже. То, что я искал при покорении вершины, похоже на то упоение, которое привело сюда и тебя. Дрю, вершина, которой я собирался бросить вызов, была не чем иным для меня, как тем последним солнечным лучом, который всего несколько минут назад исчез для тебя навсегда. И если завтра я не преодолею самого себя, то разделю с тобой подобный конец».

Всю ночь его одолевали предчувствия. В этом нет ничего удивительного. Мне никогда не приходилось бывать в таких экстремальных ситуациях, в какой находился Бонатти, однако мне очень хорошо знаком этот конфликт с самим собой, который, я уверен, переживали и другие альпинисты перед выходом на трудное восхождение. Ночью накануне штурма контрфорса юго-западной стены Дрю или северной стены Эйгера я тоже прочувствовал эту комбинацию ужаса и предстартового возбуждения. При этом неизбежно возникает вопрос, зачем мы делаем это, взвешиваются шансы остаться в живых, сопровождаемые страшно четкими картинами плохой погоды, падающих камней, изуродованных распростертых человеческих тел. На трудной стене вас ведет вперед эйфория, желание стать полным хозяином своего духа и тела. Но Бонатти влекла вперед не просто радость восхождения, ему требовалось нечто особенное, чрезвычайное в виде этого восхождения в одиночку, чтобы унять, успокоить свою внутреннюю боль.

Он вышел из хижины один, преодолел хаос ледника Шарпуа и стал подниматься по склонам Дрю с юга, подобрав по пути свой тяжелый груз.

Оказавшись на перемычке Флямде Пьер, он помахал оттуда рукой друзьям, которые казались ему крошечными точками у хижины Шарпуа, затем повернул к кулуару.

Открывшийся провал был устрашающим, его нарушали только холодныетени и острые очертания головокружительно высокого контрфорса юго-западной стены. В течение получаса, которые я позволил себе для отдыха передспуском, я, вероятно, пережил самый психологически важный момент всего восхождения. До сих пор каждый шаг, который я делал вверх по склону горы, все еще оставлял для меня возможность вернуться, но по ту сторону ущелья этой возможности уже не было.

Он связал вместе две тридцатишестиметровые веревки, заложил за выступ скалы и, прикрепив свой тяжелый рюкзак к обеим концам веревки, спустил его в пропасть. Затем он спустился по веревке сам. Рюкзак сильно затруднял движения на очень крутом склоне из разрушенных покрытых снегом скал. Это было медленное, действующее на нервы занятие. Рюкзак то и дело застревал, и чем ниже он спускался по кулуару, тем больше становилась опасность угодить под удары падавших камней. Наверное, это была самая гнетущая часть всего во схождения. Насколько было возможно, он использовал выступы скал в качестве точек опоры, одна ко ему пришлось пожертвовать несколькими драгоценными крючьями, которые он забивал, когда под рукой не оказывалось выступов. Не редко он продвигался не больше девяти метров за один прием настолько расчлененной была поверхность скал.

Он был уже на полпути вниз и находился в особенно неудобном положении, заклинившись в узком ледовом камине, когда, пытаясь вбить крюк, промахнулся и угодил молотком по кончику безымянного пальца левой руки. Из него хлынула кровь, а из-за острой боли Бонатти чуть не потерял сознание. И все же он умудрился забить крюк в трещину, пристегнулся к нему и осмотрел рану. Удар был настолько сильным, что на пальце осталось только полногтя и кусок разорванного мяса первой фаланги.

Целый час ушел на то, чтобы остановить кровотечение, а затем он продолжил спуск по кулуару. Было уже далеко за полдень, а он не достиг еще начала подъема по стене, и все восхождение казалось ему обреченным на неудачу.

Однако худшее было впереди. Примерно в семь часов вечера он добрался до заснеженного участка у основания контрфорса юго-западной стены, потянул за конец веревки, чтобы выбрать ее, но она настолько промокла, что никак не продергивалась. Это кошмар всех восходителей, потому что в таких случаях единственный способ высвободить веревку это движение по ней назад при постоянном риске, что она вдруг освободится и ты улетишь вместе с ней по склону вниз. Бонатти решил отложить это дело до утра и принялся разбивать свой первый бивуак на стене. Полки там не было просто гладкий крутой лед.

Он оставил свой ледоруб на перемычке, поэтому ему было нечем вырубить во льду полку, чтобы хотя бы присесть. Он вымок до нитки, а открыв рюкзак обнаружил, что из пробитой крюком фляги вылилось все топливо, испортившее большую часть продуктов. Все, что у него осталось, это две пачки галет, тюбик сгущенного молока, четыре небольших сыра, баночка тунца, баночка печеночного паштета, небольшая фляжка коньяка и две банки пива. Однако самым серьезным было то, что пропало все топливо и теперь он не мог уже растапливать снег или лед для питья во время подъема.

В ту ночь едва ли могла идти речь о каком-то сне или хотя бы отдыхе. Бонатти промок, дрожал от холода и чувствовал себя крайне неуютно; его положение было опасным, но что хуже всего, ему начало казаться, что все шло к очередному фиаско. Ночь тянулась бесконечно долго, но наконец забрезжил рассвет, суливший прекрасный день; за ночь веревка подсохла, и Бонатти сумел ее выбрать. В некотором роде это был еще один случай, чтобы принять окончательное решение. Он мог бы выйти из игры, продолжив спуск по кулуару. В конце концов, он уже делал это дважды во время предыдущих отступлений. Однако подобная мысль даже не пришла ему в голову.

Скалы контрфорса были свободны от снега, и он выглядел теперь чистыми еще более манящим. Бонатти оставил позади все страхи и сомнения прошедшей ночи и начал подъем. Это был медленный, трудный процесс. Скалы были бескомпромиссно крутыми и гладкими, испещренными лишь узкими трещинами единственным, что позволяло лезть вверх. Бонатти пользовался методом самостраховки, привязав один конец веревки к рюкзаку, а другой к себе. Он навешивал веревку и рюкзак на крюк, затем поднимался на небольшое расстояние сам, пропуская веревку через промежуточные крючья, которые использовал в качестве точек опоры и для страховки. Пройдя участок, он пристегивал веревку к самому верхнему крюку, спускался по ней к нижнему, выбивал его и все промежуточные крючья, а затем подтягивал вверх рюкзак. Это было самым трудным, потому что рюкзак то и дело застревал. Ему приходилось спускаться вниз, чтобы освобождать его, подниматься, подтягивать рюкзак, пока он снова не застрянет, и повторять все сначала. В результате к тому времени, когда Бонатти вылез на вершину, он фактически трижды прошел контрфорс юго-западной стены.

 Сравнивая предприятие Бонатти с плаванием яхтсмена одиночки, можно отметить, что первый пробыл в одиночестве всего шесть суток, в то время как Робин Нокс Джонстон во время кругосветного плавания 313 дней. С другой стороны, степень опасности у Бонатти была намного выше. Малейшая ошибка, допущенная в любой момент за эти шестеро суток, могла повлечь за собой долгое, ужасающее падение. Жизнь альпиниста зависит от крепости его пальцев и, что страшнее всего, от надежности небольшого клина, загнанного в расщелину; всякий раз, когда веревка неожиданно подается рывком хотя бы на несколько сантиметров, это может означать, что ваша точка опоры не выдержала и вы начали свой последний полет в бездну. Каждый раз, когда такое случается, кажется, будто сердце выпрыгнет из груди, а в организме усиленно выделяется адреналин.

Примерно в двух третях подъема по юго-западному контрфорсу путь преграждает огромный нависающий карниз. Бонатти достиг его на исходе третьих суток. В ту ночь он видел огни Шамони, раскинувшегося далеко внизу, слышал обращенные к нему крики своих друзей из Монтенвера, которые были в 900 метрах ниже, однако сама близость людей и комфорта лишь усиливала обособленность отвесной скальной стены. К этому времени его руки распухли и были все в ссадинах от постоянного подтягивания рюкзака и цепляния за грубый гранит. В поврежденном пальце была зловещая стреляющая боль. Бонатти страдал от обезвоживания организма, мускулы сводило судорогой. После забивки крюка и работы молотком ему приходилось чуть лине зубами расправлять сведенные пальцы.

Карниз нависал над ним целой серией огромных, выглядевших не надежно козырьков. Сама идея борьбы с ними казалась самоубийственной. Он мог живо представить себе последствия отрыва одного из этих гигантских козырьков как он сам, вцепившись в него, полетит в темноту кулуара, из которого выбрался с таким трудом.

Слева от него по гладкой выпуклой стене тянулась трещина, исчезавшая из виду за выпуклостью скалы. По крайней мере, трещина проходила в твердой скальной породе, и Бонатти выбрал этот маршрут. Он стал подниматься по трещине, забивая крючья, крохотная фигурка, затерянная на пустынном лике гигантской стены. Трещина перешла на слегка нависающую стену и наконец стала слишком широкой для крючьев, но слишком узкой для клиньев. Мимо прожужжал небольшой самолет, затем, плавно развернувшись, снова пролетел сначала над ним, а потом ниже, по-видимому, пытаясь отыскать его на необъятной поверхности контрфорса. Присутствие самолета только подчеркнуло одиночество Бонатти.

Трудно сказать, увидели они меня или нет, подумал я. Мной овладело странное чувство, будто самолет был живой частицей меня самого и теперь, покидая, словно разрывал меня на части. Я понял, что предпочел бы полное одиночество. Все, что бы ни происходило вокруг меня за это короткое время, казалось чьим-то последним усилием связать меня с той жизнью, которая, казалось, утратила теперь для меня всякий смысл. Самолет приближался всякий раз неожиданно, подобно дуновению ветра, а затем исчез вдали навсегда, оставив меня в одиночестве здесь, на высоте, словно вычеркнув из жизни, как некий мертвый предмет.

Он был предоставлен самому себе на огромной стене, подвешенный на своем верхнем крюке. Мысль об отступлении к основанию отвеса была невыносимой. В отчаянии Бонатти осмотрелся вокруг и заметил длинную тонкую трещину, вьющуюся по стене справа. Если бы он только мог дотянуться до нее! Однако поверхность скалы между ним и трещиной была отвесной и гладкой. И все же если бы он раскачался маятником на конце веревки, то смог бы преодолеть и это препятствие. Бонатти пропустил двойную веревку через верхний крюк, спустился вниз, выбив по дороге все остальные крючья, и добрался до своего рюкзака. Затем он начал раскачиваться маятником взад и вперед вдоль гладкой гранитной стены, с каждым разом увеличивая амплитуду до тех пор, пока не приблизился к трещине. Однако его заботам еще не было видно конца: когда Бонатти попытался высвободить веревку, она застряла. Ему пришлось возвращаться по веревке, пока не удалось ее выдернуть, а затем прокладывать путь назад. Бонатти был почти у цели; всего только двенадцать метров отделяли его от трещины, однако они казались непреодолимыми. Между ним и этой трещиной пролегала впадина с ровной поверхностью. Он не мог подняться выше, чтобы найти точку опоры длядругого маятника, у него не было способа и вернуться туда, откуда он пришел, потому что он уже выдернул веревку позади себя. Он не мог также спуститься вниз, потому что это закончилось бы тем, что он беспомощно завис над пропастью. Находясь в полном одиночестве после пятидневной борьбы при недостаточном количестве еды и питья, Бонатти находился награни паники, однако ему снова удалось взять себя в руки. Он увидел у основания трещины, до которой пытался добраться, небольшой скальный выступ наподобие человеческой кисти с пятью растопыренными пальцами. Это была его последняя надежда. Если бы только он сумел набросить на эти «пальцы»веревку с затягивающейся на конце петлей, а затем снова применить маятник!

Он соорудил нечто вроде индейского болас1, завязав на конце веревки серию петель и прикрепив туда весь свой запас специальных крючков для лесенки «фи-фи» и металлических карабинов, надеясь, что этот веревочный осьминог, наброшенный на выступ, зацепится достаточно прочно, чтобы выдержать его вес. Бонатти сделал двенадцать бросков, прежде чем «болас», по-видимому, надежно зацепился за скальный выступ.

Для проверки он потянул за веревку, и она соскользнула с зацепов. Он снова бросал веревку, и она снова соскальзывала, как только ее нагружали. Наконец она, по-видимому, прочно зацепилась, хотя он не мог дернуть ее со всей силой, потому что стоял в неудобном положении. Надежность страховки можно было проверить только тогда, когда он сам нагрузил бы веревку весом своего тела при движении маятником. Для того чтобы хоть сколько-нибудь подстраховать себя, он продел один конец веревки через крюк, на котором был закреплен сам. Это была мера отчаяния, так как, если бы веревка соскользнула, он пролетел бы вниз метров двадцать, прежде чем крюк принял бы на себя его вес, и при рывке почти неизбежно оказался бы вырванным из скалы.

Последние секунды мучительной нерешительности, последняя молитва, а затем, когда меня пробрала неудержимая дрожь и не дожидаясь, пока ослабнут мои силы, я на секунду закрыл глаза, задержал дыхание и скользнул в бездну, вцепившись обеими руками в веревку. В одно мгновение мне по казалось, что я лечу вниз вместе с веревкой, но затем падение словно замедлилось, и через секунду, другую я почувствовал, что прошел мертвую точку, крепление выдержало.

Ему еще предстояло подняться вверх по веревке, осторожно подтягиваясь на руках, чтобы не расшатать опору сомнительной прочности, державшую его наверху. Критический момент наступил, когда он добрался до этих торчащих скальных «пальцев»: шаря руками в поисках точки опоры, он мог сдернуть с них веревку и тогда полетел бы в пропасть. Его мускулы ныли, руки ослабели. Наконец он мягко ухватился за выступ, осторожно нагрузил и перенес на него вес своего тела опора выдержала его!

Маршрут оставался крутым и трудным, трещина следовала за трещиной. Снова приходилось спускаться по веревке и преодолевать критические ситуации. Кисти рук болели все сильнее и сильнее, на скальных зацепках оставались пятна его крови, однако ничего страшнее того маятника не было.

К концу дня он сумел лишь немного подняться над огромным карнизом, который вынудил его сделать такое отчаянное отклонение от маршрута, однако той ночью шестой по счету он впервые ощутил, что близок к успеху. Теперь, находясь высоко над гребнем Флямде Пьер, он мог взглянуть сверху на ледник Шарпуа, увидеть хижину. До него доносились далекие крики людей, он видел двигающиеся огоньки. Он поджег кусок бумаги, чтобы показать где находится.

На следующее утро он приступил к завершающей стадии восхождения. Несмотря на то что угол наклона в целом несколько уменьшился, то и дело попадались крутые и сложные участки. В довершение всего его руки стали почти бесполезными они распухли, местами гноились и сильно болели. Он слышал голоса своих товарищей, которые поднимались по первоначальному маршруту с другой стороны. Их присутствие ободрило Бонатти, и все же он по-прежнему оставался один. В том изможденном состоянии, в котором он находился, достаточно было одной ошибки, чтобы погибнуть.

Бонатти упорно лез целый день; неподалеку от вершины от стены над ним отвалился солидный «чемодан». Он чуть было не улетел с ним, однако сумел удержаться, заклинив руки в трещине, когда камень загремел вниз, слегка задев его ногу, которая тут же онемела. Но он едва обратил на это внимание успех был совсем близок, и наконец в 4:37 Вальтер Бонатти вылез на вершину Пти Дрю. Никого больше на ней не было. Вершина принадлежала только ему. Бонатти изгнал таки из себя злых духов К-2 и мог теперь насладиться своим необыкновенным достижением.

Матерхорн, 4-й маршрут - Бон

Неизбежно любой, кто доводит приключение до таких крайностей, кто не идет на компромисс, обычно становится мишенью для критики со стороны ревнивых коллег. Бонатти всегда было очень трудно переносить такого рода критику. Именно это и принудило его заявить после экстраординарного одиночного прохождения нового маршрута «в лоб» по С стене Маттерхорна в середине зимы 1965 года о том, что он не будет больше делать серьезных восхождений.

Он продолжает ходить на восхождения, но только с небольшим числом своих близких друзей. Во многих отношениях это печальный и одинокий человек: погоня за крайностью (в риске и физическом напряжении) в приключениях приносит лишь недолгое утешение.