|
|
|
|
|
|
| Альпинисты Северной Столицы |
|
ХАН-ТЕНГРИНочь перед уходом на ледник — все
равно что ночь перед атакой. Затаенное
волнение и страстная тяга намеряться
силами. Вера в себя вместе с чувством
риска. Сквозь сон слышны обвалы в горах. Солнечным утрам выступили в
сопровождении Абдрая. По гладкому
аллювию к леднику подошли на рысях. У
языка спешились. По строению поддонной морены можно
заключить, что ледник Мушкетова
отступает. Язык засыпан камнями. Геологический
молоток пошел в ход. Обломки известняков
и сланцев. Весть о том, что из этих пород
состоят хребты в верховьях ледника.
Каменная пелена не пропускает света, и
прозрачный лед там, где он обнажен,
кажется черным. Ледник лежит на плоском
дне долины как черная крепость. Мы находим пологий подъем и, ведя
лошадей в поводу, взбираемся наверх.
Сначала лошади несут наш груз по леднику.
Они чертят подковами по льду, срываются с
ледяных бугров, бьются в острых камнях и
разбивают ноги в кровь. Капельки крови
ложатся следами. Чем дальше, тем лошадям
труднее. В конце концов Абдраю с лошадьми
приходится вернуться. Последнее пожатие руки перед уходом
в горы — особенное. В нем — сила и
нежность, безмолвно напоминающие об
опасностях, которые нас ждут. Абдрай
уехал, и мы одни... Ледник не молчит. Он тихонько поет,
шуршит и звенит. Сползают камни по
склонам. Падают капли. В промоинах журчат
ручьи. Временами прошумит обвал или,
взвизгнув, треснет лед. Сыро. За плечами по В нижнем течении ледника трещины
шириной напоминают овраги. Они лежат
замысловатым лабиринтом, и пробраться
через ледник все равно, что выиграть
партию в шахматы. На стратегию уходит
бездна времени, и мы движемся вперед со
скоростью километра в час. Каждый камень — враг. За каждый
уступ — борьба. Борьба увлекает, и день
проходит как миг. Вечером ищем ровную
площадку для палатки среди ледяных
холмов и рытвин. Ни сантиметра плоскости.
Лагерь будет покатым. Связанные по паре ледорубы — шесты.
По углам палатки камни — устои. Под
спальные мешки на лед кидаем щебень.
Бокам жестко, но мешки не сыреют от льда. Стены дома трепещут. В щели
врывается ветер. Пламя спиртовки
колышется. Вместе с огоньком в палатку
приходит дух жилья. Мы ведь у себя дома.
Рыжов поет смешную песенку, а Гусев
заводит разговор об архитектуре Эрнеста
Мая, как будто на леднике для этого самое
подходящее место. Ночью цепенеют ручьи. Последняя
четверть луны зажигает на льдах синие
блики. Через горы ползет тень. Среди
морозной тишины ухнет ледник, скатится
камень, разобьет ледяную корку на
замерзшей лужице и булькнет... К утру на воротнике иней.
* В начале второго дня вышли на чистый
лед. Далеко впереди в разрезе долины —
высокие фирновые поля у вершин, самая
высокая из них — пик Семенова. С далеких фирновых полей по дну
горного коридора вьется на десятки
километров с востока на запад измятая
белая лента — ледник. Направо — хребет Сары-Джасын-Тау.
Вереница снежных пиков по шесть тысяч
метров. Ветер взвивает на вершинах
снежные флажки. За хребтом — белое пятно и подножье
Хан-Тенгри. Сары-Джасын-Тау рассечен ущельями.
Из ущелий выползают леднички, вынося на
ледник Мушкетова длинные, черные, узкие
нити морен. Леднички эти не названы. Мы зовем их
«Азмасами» — Первым, Вторым, начиная от
языка ледника Мушкетова. В верховьях одного из Азмасов надо
найти перевал. Первые четыре Азмаса не годятся.
Тупики. Перед коричневым утесом поворот на
Пятый Азмас. Он впадает в ледник
Мушкетова как переулок в улицу. Боковое ущелье, занятое гладким,
чистым ледником, заканчивается цирком,
окруженным острым гребнем. В гребне —
седло. Рассматриваем в бинокль. Пожалуй,
можно испробовать, если не найдем лучше. На морене Пятого Азмаса — основной
лагерь. Отсюда идти на штурм. А пока обследовать Шестой, Седьмой,
Восьмой… Идем вверх по леднику Мушкетова. Веером расходятся трещины. В
провалах синеют озера. На воде лежат
льдины. В гротах ревут водопады. Скользим биноклем по контуру хребта.
Крутизна, обрывы, ледяные навесы... Ущелье
одно за другим. Тупик. Тупик. Дошли до фирновых полей. Широкая
белая гладь горит в лучах солнца. Дальше
идти не нужно. Дальше — Мраморная Стена,
которую не мог преодолеть Мерцбахер. Единственная возможность — Пятый
Азмас. Перед вечером проносятся тучи со
снегом. От лагеря снова исследуем в бинокль
седло Пятого Азмаса. До перевальной точки по полету орла
— километров пять. По вертикали — не
меньше километра. Сначала испещренный трещинами Азмас,
затем крутой снежный подъем и наконец —
ледяная стена. Ее высоту и наклон в
бинокль определить трудно. По-видимому,
она отвесна. Вечер ясный. Скользнуло солнце по
снегу. Рядом с лагерем четвертый Азмас —
крутой и растрескавшийся ледник,
переходящий в ледопад. Время еще есть. На четвертом Азмасе
сейчас будет тренировка. На кошках перешли подгорную трещину.
Вскарабкались на ледяную террасу.
Одолели ледниковые трещины — где ползком,
где прыжком. Прошли ледопад, пустив в ход
пальцы рук, ледоруб, веревку, кошки. По высеченной лестнице поднялись на
ледяной откос. На веревке, кружась в
воздухе, спустились в пропасть. Тем же
путем обратно. В результате — несчастье: две пары
кошек при первом же испытании вышли из
строя — у меня и у Рыжова. Их зубья
разогнулись во все стороны и грозное
альпийское орудие приняло вид смешной и
жалкий. Кошки пришлось бросить. Завтра
нас ждет ледяная стена перевала... * «В четыре встаем, в пять выходим» —
это лозунг. Куда там! Утром в палатке так
чудесно опиться. «Еще полчасика!». Долго не могли собраться. То Косенко
бегала на гору смотреть восход солнца, то
Рыжов сочинял письмо к «неизвестным
путешественникам» и запрятывал
консервную банку под каменный тур, то
Гусев занимался утренней гимнастикой:
метал пудовые камни в бездну и скакал
через трещины. Когда взошло
солнце, сушили
мешки. Сырые
— тяжелее вдвое. Вышли поздно. Ледник уже журчит
ручьями. Солнце пылает. Его лучи обливают
блестящий снег, и снег пылает тоже, будто
на вас зеркалом наводят солнечный луч.
Без темных очков идти немыслимо. Нос
давно уж лупится, и, чтобы не сжечь его
дотла, приходится приладить над ним
бумажный колпачок.
Идем. В снегу наконечники ледорубов
скрипят, как зимой скрипят концы лыжных
палок. Трещины. Гладкий наст и вдруг —
черная щель без дна. Срез синего льда.
Частокол сосулек. Если бросить в них
камень — они ломаются, летят вниз и
звенят на все лады: толстые — звоном
низким, тонкие — высоким, пожалуй,
мелодичным. Трещина их пожирает без
всякого следа. В трещине — мрак. Открытую трещину преодолеть просто.
Она где-нибудь да кончится. В крайнем
случае, ее можно перепрыгнуть. Часто
выручают ледяные мостики, повисшие над
бездной. По очереди на веревке их перейти
или переползти нетрудно. Но вот на снегу как бы легкая тень.
Ледорубам щупаем наст. Еще шаг, еще.
Ледоруб проткнул наст насквозь и весь
ушел вниз. Это трещина, занесенная снегом. Теперь все связаны веревкой, и
передний прокалывает ледорубом снег
перед каждым шагом. На случай если
передний провалится, второй втыкает свой
ледоруб до отказа в снег, захлестывает
через него веревку и создает упор. Так мы
отдаем веревке и друг другу свои жизни. Идем. Идем. Сначала лед. Потом фирн.
Потом снег. Сначала полого, потом все круче. Все
жарче и все тяжелее. Подъем почти 45°. Я иду первым и пролагаю следы. Это
тяжело. Я проваливаюсь по пояс и наконец
выбиваюсь из сил. Меня сменяет Гусев. Начинаются лавинные поля. Лавины в горах! Зловещий,
придавленный шорох, шипенье, безудержный,
слепой тяжелый шквал, летучие клубы
снежной пыли... Сила несущихся вниз лавин
вызывает восторг вместе с ужасом. Мы идем по следу лавины:
бесформенные глыбы снега дорожкой лежат
на склоне сверху донизу — здесь она
прошла. Может быть вчера, может быть час
назад. Мы идем и идем, след в след. Нервы
натянуты, мы ждем лавину. Строгое «смотри!», — и сзади нас
рушится обвал, летят камни вперемежку со
снегом. Цепочка наших следов покрыта
лавиной. К двум часам на вершины ложатся
облака. К трем они закутывают ущелье, и
идет снег. До перевала остается каких-нибудь
метров двести, но дальше идти нельзя.
Туман и муть, ничего не видно. Началось
почти ежедневное в этих краях вечернее
ненастье. Мы зарываемся в снег, закутываемся
палаткой и пережидаем бурю под
постоянной угрозой лавины. Буря проходит
только к вечеру. Продолжать подъем поздно,
ночевать здесь нельзя. Мы возвращаемся,
не достигнув перевала, не убедившись даже,
перевал ли это. Уже темно, когда вскипает чай с
клюквенным экстрактом. Завтра начинать
сначала. * На утро из палатки лезем рано. На
леднике лежит туман. Гор не видно. Мы
точно на дне мутного моря. Тепло. Эх, уж
лучше мороз! Надо отсиживаться, может быть туман
поднимется. Сидим и ждем. Не проходит и
получаса, как начинает тяжелыми хлопьями
валить снег. Шуршит по полотнищу,
засыпает горы, ледник, палатку. Все кругом
бело. В этом году у нас две зимы. В палатке тепло, мягко и весело. День
проходит. Но время мы не потеряли даром. Редактор заказывает Косенко очерки
поживее, Гусеву карикатуры посмешнее, мне
— подвал пофундаментальнее. К вечеру газета готова. Листочки
блокнота лежат на спальном мешке. | ||||||
|
