Альпинисты Северной Столицы  

ГЛАВА II

ПЕЧАЛЬНЫЙ ФИНАЛ

На этом месте прерываются мои записки по экспедиции 1932 года, которые я вел регулярно каждый вечер. Резко усилившаяся после двадцать шестого сентября болезнь, роковым образом сорвавшая в самый решающий момент окончание работ экспедиции, лишила меня возможности продолжать и ведение дневника. За продолжение записок пришлось сесть только почти год спустя. В итоге невольно изгладились из памяти все детали, и лишь в основном удалось восстанавливать то, что было дальше.

Мало веселого представляет собой это дальнейшее. Помимо моей болезни, ближайшие дни принесли нам не разрешение поставленных задач, а еще большую неясность, окончательно перемешали все карты и завязали Гармо в еще более, казалось, неразрешимый узел.

Чтобы дать возможность читателю ориентироваться в происшедшем, мы должны несколько восстановить в его памяти основные вехи наших исследований и изысканий.

Читатель помнит, что наша попытка найти подход от ледника Гармо к пику Евгении Корженевской и перевал через хребет Петра Первого с юга на север окончилась неудачей. Причем этим пиком мы считали громадную белую вершину, возвышавшуюся непосредственно над ледником Беляева, являвшимся северным рукавом ледника Гармо. Мы не смогли, таким образом, разрешить задачу — связаться с группой Москвина, работавшей над той же проблемой, но не с юга на север, а с севера на юг.

По существу ничем окончилась и наша разведка северного плеча пика Гармо",*хотя мы и взошли на это северное плечо седьмого сентября. Поисками перевала через хребет Академии с запада на восток мы хотели разрешить вторую нашу задачу — найти путь с ледника Гармо на ледник Федченко, чтобы связать в одну карты — на восток и на запад от этого хребта. Мы были седьмого сентября на хребте Академии.

Мы видели спуск вниз с хребта Академии, как мы полагали, на Бивачный ледник, но тогда на этот ледник не спустились. Пиком Гармо, как читатель помнит, мы считали громадную снежную вершину, замыкавшую собой южный рукав ледника Гармо, так называемый Вавиловский ледник.

Ничем окончилась затем наша попытка найти подход с запада к южному плечу пика Гармо по леднику Ванч-дара и более удобный перевал на Бивачный ледник с хребта Академии. Но так как мы были все же убеждены, что мы правильно пытаемся пересечь хребет Академии именно  у пика Гармо,  то для того, чтобы разрешить нашу задачу — связать данные карты немецкого исследования 1928 года с данными наших исследований 1931 и 1932 годов, — нам во что бы то ни стало было необходимо взойти на такую точку хребта Академии, с которой мы могли бы увидеть обе знакомые нам картины — и картину по эту сторону хребта Академии на восток и картину по ту сторону — на запад, известную нам по нашим экспедициям. Для этого, и только для этого, мы предприняли обходное движение через Пулковский перевал по Ванчу через перевал Кашал-аяк, по леднику Федченко и к Бивачному леднику.

И мы, казалось, были у цели. Мы находились уже на Бивачном. Оставалось только подняться по Бивачному до перевальной точки, найти и взять ее. Обе половинки карты будут тогда связаны, загадка разгадана, круг завершен. Тогда оставалось бы только связать исследование северного склона хребта Петра Первого, произведенное группой Москвина, с исследованиями по Малому Танымасу, куда мы послали Цага и Стаха Ганецкого. И все.

Но так только  казалось.

Двадцать седьмого сентября наша тройка — я, Бархаш и Воробьев — вышла из «чортова гроба» и отправилась вверх по Бивачному леднику. Погода была сначала очень хорошая, да и идти было легко. Мы шли по хорошо разработанной дороге, постоянно натыкаясь на лошадиные следы. Время от времени мы встречали туры с подложенными под них записками. Оказалось, что еще до Горбунова восьмого-девятого сентября здесь прошла киногруппа экспедиции. Она засняла весь ледник и, дойдя до разветвления ледника на два рукава, вернулась. Около двенадцати часов мы неожиданно встретили людей, возвращавшихся от Горбунова, доктора Розенцвейга и двух альпинистов — «Гогу» и «Птенчика» (прозвища тт. Тимашева и младшего Харлампьева). Горбунов направлял их обратно через тот же Кашал-аяк на Южный Памир в Хорог с каким-то поручением. А доктор Розенцвейг шел вообще вниз. Они сообщили, что сам Горбунов находится впереди нас в двух днях пути, убежденный, что мы идем ему навстречу через перевал. Сам он решил отправиться по правому рукаву Бивачного ледника с тем, чтобы по нему попытаться взойти на пик Гармо. Далее Розенцвейг сообщил, что через несколько часов мы выйдем на площадку, где будут брошены три полушубка и стоит палатка, специально приготовленная для нас. Это место, известное с тех пор у нас под названием «у трех полушубков», расположено как раз против разветвления Бивачного ледника, у поворота направо, которым ушел к пику Гармо Горбунов.

Общий вид Бивачного ледника.

Воспользовавшись случаем, я просил их поискать и подобрать бинокль, забытый нами на стоянке против перевала.

Теперь нас занимал только один вопрос: Горбунов, следовательно, пошел не только нам навстречу, он пошел еще за тем, чтобы подняться на пик Гармо. Но мы решили не менять ни в чем наших планов, искать нужную нам перевальную точку совершенно независимо от ее высоты.

Новое препятствие встало на дороге.

К пяти часам мы действительно подошли к «трем полушубкам». Тут снова меня схватил приступ лихорадки, и резко усилился кашель. А к вечеру я совсем занемог. Погода, тут опять испортилась и пошел снег.

Так как Горбунов пошел направо и нам не было никакого смысла его догонять, мы решили пойти по левому рукаву. Вдали было видно, что рукав кончался новым разветвлением, оба конца которого упирались в снежные замкнутые цирки. Правый был круче левого. По немецкой карте высота обоих не превышала пяти тысяч четырехсот метров. Мы решили направиться в левый цирк, взять перевальную точку в пять тысяч триста восемьдесят метров и с ее высоты ориентироваться на запад. Так мы легко могли связать обе половинки карты. Потом мы решили вернуться и пойти навстречу Горбунову. На все это мы думали потратить от трех до четырех дней. Горбунов за это время должен был тоже повернуть назад.

Двадцать восьмого сентября мы двинулись в поход в прескверную погоду. Снег шел с утра не переставая, мы двигались очень медленно и около пяти часов остановились. Между тем болезнь начала меня мучить теперь и днем, жар был все время, кашель мучил беспрестанно. Бархаш тоже шел с трудом, — нога у него, видно, сильно болела.

Двадцать девятого сентября к этому прибавился еще крайне трудный профиль ледника. Терраса, по которой мы шли, окончилась. Пришлось перейти на лед. Ледник же представлял собою сплошной и бесконечный ледопад. С большим трудом пробирались мы к середине ледника, где тянулась черная морена. По обеим сторонам морены ледник нагромоздил чудовищные глыбы, величиной в хорошие двухэтажные дома. Глубокие трещины и пропасти разделяли эти глыбы, ледяные иглы в человеческий рост торчали на дороге. Идти было крайне трудно. А снег все продолжал сыпать и сыпать, и болезнь делала свое дело, отнимая последние силы.

Около двух часов дня мы остановились в полном изнеможении. Еще двадцать восьмого на стоянке Бархаш и Воробьев уже подняли вопрос о том, что в таком состоянии дальше идти нельзя, и предложили вернуться. Я предложил им идти дальше без меня. До начала цирка оставалось не больше трех-четырех километров, или несколько часов ходу. Я мог их подождать дня два, но они категорически  отвергли  мое   предложение.  Мы пошли опять.

Между тем морена окончилась, и дальше идти нужно было по сплошному льду. Он был весь расщеплен большими и малыми трещинами и покрыт иглами и буграми. Приходилось идти, поминутно отыскивая путь, а впереди уже чернели скалы, знаменовавшие начало цирка. Там можно было ночевать, и самый цирк был покрыт ровным фирном без трещин. Чтобы взойти на крутой, но все же возможный подъем, едва ли потребовалось бы больше дня. Но к четырем часам дня двадцать девятого сентября я совершенно выбился из сил и окончательно свалился.

Прямо на льду, среди ледяных игл во впадине мы остановились, несмотря на то, что было так рано. Я лежал пластом. А снег все продолжал сыпать, и раньше времени становилось темно. Гребень перевала был тоже в облаках.

И мы единодушно решили на следующий день повернуть назад. Другого выхода не было. Бросить меня одного товарищи не хотели, а со мной идти было нельзя.

И тридцатого мы двинулись назад. Бархаш снял с меня и разделил между собой и Воробьевым все мое снаряжение: мешок, кошки, провиант. В особенности тяжело было во вторую половину дня, когда мы снова оказались в переплете ледяных трещин. Помню только, что, сидя на льду, когда товарищи искали дорогу, я вслух разговаривал с соседней ледяной скалой о метафизике, о влиянии строения скалы на судьбы мира и о чем-то еще. Бархаш и Воробьев угрюмо молчали.

Мы стали на ночь, не дойдя даже до «трех полушубков».

Ночью мне стало еще хуже. Помню, что Бархаш ушел ночью искать для меня воду и очень долго не приходил. Его самоотвержение и заботы прямо трогали. Ледяную воду я выпил залпом. Температура не падала.

А снег все продолжал идти.

Бивачный ледник. Пик Постышева. Высота 5600 метров .

И еще новая забота пришла утром. У «трех полушубков» мы полагали найти записку от Горбунова, который, как мы рассчитывали, должен был уже вернуться сверху. Записки не было, он не возвращался. Зато мы встретили старшего Харлампьева, альпиниста, который был с Горбуновым и который почему-то вдруг приехал снизу с ледника Федченко. Харлампьев сообщил, что Горбунов тоже отправил его вниз, так как у Харлампьева разболелась нога. Горбунов его отпустил и остался наверху с альпинистом Гетье и двумя таджиками-носильщиками. По словам Харлампьева, он оставил Горбунова три дня назад на высоте шести тысяч двухсот  метров, где

Горбунов пережидал непогоду (а снег все шел). Запаса хлеба у Горбунова было всего на три дня.

Это грозило уже несчастьем. Оставив записку Горбунову с указанием, что я сейчас же снизу вышлю ему в помощь вспомогательную спасательную группу, я сел на лошадь Харлампьева, и мы отправились вчетвером к  «чортову гробу».

Харлампьев сообщил нам еще одну новость. Пислегин, оказалось, тут был, но почему-то решил, что он должен нас ждать не до двадцать четвертого, а до двадцать второго, и ушел к Танымасу, оставив для нас запасы провианта в группе Вл. Ив. Попова. Последний же, как оказалось, стоял на середине ледника Федченко всего в сорока минутах ходьбы от   «чортова гроба».

А мы этого не знали.

Но у нас была теперь только одна забота: помочь Горбунову. Если погода не успокоится еще пару дней, без пищи он должен был там замерзнуть.

Вот почему, наскоро переночевав, мы первого октября рано утром выехали к середине ледника, к стоянке Попова. Она действительно находилась в сорока минутах хода.

Вл. Ив. Попов, энергичный и живой старик, немедленно, согласился сделать все необходимое. Я условился с ним, что сегодня же отправлю к нему группу товарищей из лагеря, стоявшего у выхода ледника Малого Танымаса. Со своей стороны, он дал в группу двух человек. Харлампьев, знавший путь к месту, где находился Горбунов, должен был повести всю группу. О себе Владимир Иванович сообщил, что он работает на леднике Федченко очень удачно, и неудачно идет лишь постройка метеорологической станции на леднике Федченко против перевала Кашал-аяк. Ни стройматериалы, ни оборудование еще не доставлены из Алтын-мазара, строители же все стоят в лагере у ледника Малого Танымаса. Простившись, мы двинулись от Бивачного ледника вниз к выходу ледника Федченко и Алтын-мазара. На пути мы встретили доктора Розенцвейга. Он выехал опять из Танымаса к Попову и Горбунову. Я включил и его, как доктора, в спасательную группу и велел ждать у Попова остальных.

К шести часам вечера мы уже подъезжали к танымасскому лагерю.                              %В лагере мы нашли сотрудников строительства, Цага, Стаха, Пислегина, людей из геологической группы Д. В. Никитина, работавшей по Муук-су. Четырех человек во главе с Цагом мы тотчас же отправили вверх обратно. Цаг получил наказ за ночь дойти до стоянки Попова и завтра же утром выйти по Бивачному леднику на помощь Горбунову. В случае несчастья он должен был искать его десять дней, и только к одиннадцатому числу ему разрешалось вернуться. Через радиостанцию, стоявшую в Алтын-мазаре при экспедиции, он должен был дать знать мне уже в Ташкент и в Москву о результатах своих розысков.

Несмотря на усталость, мы решили немедленно ехать в Алтын-мазар. Ледник Федченко тут кончился, и всего каких-нибудь пятнадцать километров нас отделяло от Алтын-мазара. Река Муук-су тоже была не страшна, лошадям вода была едва по колено.

В сплошной темноте в одиннадцатом часу вечера мы въехали в Алтын-мазар...

Так закончилась экспедиция. Вернее, закончилась наша экспедиционная работа.

Но напасти и неудачи продолжали нас преследовать и дальше. Правда, Цагу и его группе не пришлось идти спасать Горбунова. Второго октября они встретили Горбунова, благополучно спустившегося с вершины, после того как установилась погода, и направившегося затем прямо через Кашал-аяк в Пой-мазар к каравану. Узнал я об этом только в Ташкенте десятого или одиннадцатого октября. Мы не нашли затем сами своих лошадей в Алтын-мазаре. Назаров, который должен был привести их к первому числу, приехал без них. Моя записка почему-то не была передана Щербаковым в Пашимгар на нашу базу.

Сам Назаров приехал еле живой, с воспалением легких. Я уложил его рядом с собой и поручил заботам товарищей. Нам самим нужно было во что бы то ни стало спешить уехать. Мы выехали четвертого октября утром. Выехали в том же белье и костюме, в которых были на леднике, так как вместе с лошадьми не пришел и наш багаж.

В Дараут-кургане мы застали часть москвинской группы, направлявшейся в Алтын-мазар. Оказалось, что Москвин, который должен был исследовать с севера хребет Петра Первого, тоже не исполнил всего задания и не нашел перевальных точек ни на ледник Гармо, ни на пик Евгении Корженевской. То, что сообщил мне его сотрудник о его открытиях, было нам настолько непонятно, что выяснение действительного положения вещей пришлось отложить до личной встречи.

Ледяной цирк Бивачного ледника — пункт, до которого дошла экспедиционная группа 29 сентября 1932 г.

Только шестого числа вечером мы добрались до Уч-кургана и только седьмого утром — до Ферганы. Собравшиеся врачи констатировали у меня упорную малярию и... персидский тиф. С высокой температурой, сопровождаемый одним Стахом Ганецким, я добрался до Ташкента, где врачи констатировали уже не тиф, а воспаление обоих легких.

Семнадцатого октября я был уже в Москве. Разгадку тайны узла Гармо пришлось отложить до будущего года.