Альпинисты Северной Столицы  

ГЛАВА II

В ПУТИ

26 августа

Я назначил выезд в семь часов утра, но, конечно, выехать в семь часов нам не удалось. Лошади из Сталинабада — верховая и вьючная — пришли только для меня. Для доктора лошади не оказалось, и ее пришлось доставать. Затем не оказалось веревок для вьюков. Пришлось будить людей и добывать веревки. Мы тронулись только в восемь часов.

Так как путь был известен, сравнительно безопасен и мы   ехали   налегке,   мне  хотелось за день  пройти как можно больше. Поэтому ночлег ориентировочно был назначен в следующем районном центре — в городе Тавиль-даре, уже в долине реки Хингоу, километров за шестьдесят от Гарма. Это было далеко не мало, тем более, что от долины реки Хингоу нас отделял перевал около трех тысяч метров высоты. Как раз на этом перевале отряд Макеева потерял своих двух лошадей. Путь оказался впрочем достаточно интересным с точки зрения быта горного Таджикистана 1931 года.

Не успели мы выехать из Гарма, как неожиданно отряд наш увеличился. На пути нам попались два всадника, из которых один оказался моим старым знакомым — курдом Муссой, встречавшим меня в 1931 году, когда мы возвращались из Пашимгара в Девсиар через перевал Гардани-кафтар1. Мусса ехал теперь в Тавиль-дару в качестве проводника местного уполномоченного Наркомвнешторга по заготовке пушнины. Он заявил, что дальше поедет вместе со мною, так как его спутник едет только до Гарма, откуда дальше полетит на самолете.

Наш отряд, таким образом, вырос до восьми человек— четыре красноармейца, я, доктор Пислегин, Мусса и пограничник Назаров. В таком составе мы скоро свернули от долины Сурхоб и стали подыматься в горы по широкой, сплошь избитой копытами лошадей тропе к перевалу Камчурак.

Жара очень скоро дала себя знать. К двенадцати часам мы все уже измаялись, а подъем шел все выше и выше.

Вдоль тропинки шли телеграфные столбы, и, как правило, на каждом из них сидели, отливая всеми цветами радуги, по две, а то и по три сизоворонки. Тропинка пошла почти по самой грани перевального хребта. Хотя кругом шли все еще заселенные районы, только три встречи остались у меня за весь день в памяти. Сначала навстречу нам попалась одиноко ехавшая молодая девушка, видимо русская, а не таджичка. То, что она ехала одна, либо должно было характеризовать местность как спокойную, либо свидетельствовать о недюжинной храбрости путешественницы.

Вторая встреча была с уполномоченным ОГПУ Тавиль-дары, ехавшим вместе с милиционером, — оба были вооружены. Это уже более соответствовало характеру района.

Третья встреча была еще с каким-то русским, — эта встреча произошла уже по ту сторону хребта. Других встреч не было...

Но туземцев мы не встретили никого, как и не нашли наверху ни хороших горных пастбищ, ни больших гуртов скота. Только в одном месте натолкнулись мы на десяток яков и, может быть, полсотню овец.

Это пустынная картина резко изменилась, когда мы подъехали к начавшемуся сразу крутому спуску вниз. Это был как раз тот спуск, где произошла катастрофа с лошадьми макеевского отряда. Спуск шел по узенькой каменистой тропинке, чрезвычайно крутой, по самому краю пропасти, куда скатиться действительно было очень легко. Спуск шел сначала очень круто вниз, к лощине реки Чиль-дары и затем уже совершенно полого вдоль реки, до ее впадения в реку Хингоу, по которой дальше шел наш путь.

Бросив товарищей, я выехал один далеко вперед, желая как можно скорее выбраться в широкую лощину к кишлаку, чтобы найти место для остановки и обеда.

Кишлак оказался расположенным уже в долине Хингоу — бурной и мощной реки, с обеих сторон сжатой крутыми, высокими, скалистыми хребтами. В небольшой фруктовой роще приютилась чайхана. Среди деревьев приветливо шипел самовар, и местные таджики чинно расположились перед ним прямо на земле. В глубине белели две больших походных палатки. Последние меня заинтересовали.

В белых палатках могли быть только европейцы. Кто это были? Я нашел в палатках пять человек, из которых только один сидел, а остальные лежали вповалку в жестоком приступе малярии. Это была партия работников по прокладке шоссе. Малярия скосила их всех до одного. Начальника партии вовсе не было. Его месяц назад, по словам оставшихся, отправили в больницу...

Подъехавший за мною доктор взялся за выполнение своих обязанностей по оказанию помощи больным, остальные расположились в чайхане. Однако отдыхать решили только час, чтобы сегодня же добраться до намеченного пункта. Но мы рассчитывали, что оставшиеся тридцать километров пройдем гораздо скорее, так как никаких гор по дороге не предполагалось, а самая дорога шла по широкой равнине вдоль реки.

Почта и радиостанция в Гарме.

На всякий случай я послал т. Назарова вперед, предупредить в Тавиль-даре об организации надлежащего ночлега. Повторять сцену гармского приема не хотелось.

Но только к девяти часам вечера, т.е. через пять часов пути, мы добрались до Тавиль-дары. Как ни была сравнительно легка дорога, первые тридцать километров по хребтам и скалам сказались, и уже в полной темноте мы подъезжали к мосту через реку, которая нас отделяла от Тавиль-дары. Выехавшие нам навстречу два милиционера сказали, что нас ждут в Тавиль-даре местные товарищи и что нам приготовлены отдых, ночлег и ужин.

Последние два километра, несмотря на темноту, мы проскакали галопом.

Тавиль-дара еще менее заслуживает право называться городом, нежели Гарм. Если в Гарме было, три-четыре каменных дома, здесь их было только два; в одном — райисполком и местное отделение милиции, в другом — контора Южцветметзолота. Затем пять-шесть глиняных домиков —  и это все.

Тавиль-дара расположена исключительно интересно —  непосредственно у подножья гигантской каменной скалы. К этой скале прижимаются домики Тавиль-дары. С другой стороны ее омывает бурная река. Хрупкий, ненадежный мост является единственной связью с проезжай дорогой по долине.

На широкой площадке между скалой и рекой белел круг аэродрома. Но самолет только один раз рискнул здесь опуститься, — поломал шасси и с тех пор сюда не залетал...

В самой Тавиль-даре, в столовой мы встретили почти все местное общество из двадцати двух «европейцев», как себя называют местные пришлые работники в отличие от туземных. К сожалению, это обидное разделение далеко еще не изжито.

О нашем приезде, как оказалось, они знали и нас ждали.

Странное впечатление произвела встреча с местными товарищами. В «столовой ответственных работников», в маленьком, далеко не опрятном помещении, освещенном керосиновыми лампами, в одежде и шапках за столами сидело пятнадцать-двадцать человек. Из разговоров выяснились тяжелые, неприглядные условия работы в этом заброшенном районе, летом отделенном горами, а зимой совершенно отрезанном глубокими снегами, засыпающими долину. Люди тут поневоле дичали, а новые кадры из местного населения подымались и росли очень медленно. Воевать приходилось за элементарную грамотность и изживание самых диких предрассудков. И все же тут люди работают, живут, не складывают рук...

Герои! — хотелось сказать им, несмотря на ряд грубейших иной раз с их стороны ошибок и самых недопустимых перегибов. Подрастающей смене будет уже гораздо легче.

На ночь нас поместили в сравнительно чистенькую комнату управления милиции, но предупредили, чтобы мы береглись комаров (малярия), клещей (персидский тиф), вшей (сыпной тиф), не говоря уже о блохах, крысах, тараканах и т.д. и т.п.

Когда я и доктор остались одни, мы первым делом взялись за хинин. Но как только потушили лампу и легли на койки, со всех сторон послышалось жужжание комаров, шуршание на потолке бегающих крыс, а руки, ноги и   бока начали зудеть от бесконечных укусов.

В конце концов доктор мне заявил, что он желает плевать на всякие мероприятия по самообороне, за полной бесполезностью таковых, и будет спать. Чтобы хоть несколько ослабить атаку злобных насекомых, я соорудил себе ложе из одних голых табуреток. Но и это не помогло.

В пять часов утра мы поднялись, почти не спав всю ночь. Как оказалось после, все меры предосторожности не помогли, и из восьми человек нашего отряда только двое не заболели. Остальные все пали жертвой малярийных комаров Тавиль-дары.

27 августа

На следующий день мы выехали утром, чуть свет, еще при луне. Пунктом остановки я назначил теперь местечко Лянгар, тот самый Лянгар, от которого в прошлом году на обратном пути мы повернули к перевалу Гардани-кафтар. В среднем до Лянгара было также от шестидесяти до семидесяти километров.

И точно так же, как вчера, через какой-нибудь час после того, как мы выехали, нас стала донимать невозможная жара. Новым препятствием для быстрого продвижения, которого я никак не ожидал, явился тут мой собственный кавалерийский отряд.

Начальник отряда был, видимо, глубоко разочарован в своих надеждах встретить во мне покладистого начальника, а во всей своей командировке — увеселительную прогулку. Темпы передвижения, которых я требовал, ему совсем не нравились, и в особенности ему не нравилась перспектива останавливаться один раз в день на два часа, да и то, как я запроектировал на этот раз, — не в кишлаке, а в поле.

«Как так не в кишлаке? Почему не в кишлаке? Зачем так скоро ехать? Почему надо так гнать?» — вот вопросы, которые были все время написаны на его физиономии.

Ровная широкая тропа тем временем превратилась в узенькую тропинку, змеившуюся по довольно крутым склонам, и когда стемнело, ехать стало просто не безопасно. Около восьми часов вечера я решил остановиться на ночь тут же прямо на дороге. До намеченного пункта в Лянгаре мы все же доехать не успели.

Это уж совсем не понравилось моему командиру.

—  Как так, стать на ночь прямо на дороге? Не в кишлаке? Почему?

Тут я окончательно вспылил:

—  Вы баба, а не командир, — сказал я ему. — Я буду ночевать здесь, а вы, если угодно, можете отправляться в  кишлак.

К моему удивлению,  он действительно хотел отправиться. Тогда вмешались в дело Мусса и Назаров.

— Ты охрана, — сказал Назаров командиру. — Изволь оставаться, иначе я сообщу в вашу часть.

Эта угроза подействовала.

Я решил наутро поговорить с ним более серьезно.

Первая ночь в палатках была действительно настоящей походной ночью. Было холодно так, что зуб на зуб не попадал. Только горячий чай скрасил несколько положение. И поднялись мы куда раньше солнца.

28 августа

До Лянгара, как оказалось, мы не дошли всего каких-нибудь четыре километра. До Пашимгара оставалось еще километров семьдесят, т. е. третий день надо было идти тем же аллюром, даже еще более ускоренным. Поневоле пришлось подумать о том, как бы не переборщить. Обычно на такой путь таджики тратят не меньше двух дней. Но я не мог не торопиться, так как, по моим сведениям, последняя часть экспедиционной группы во главе с проф. Щербаковым уже должна была придти в Пашимгар через перевал Гардани-кафтар, у подножья которого мы теперь находились. Либо они уже пришли — и в таком случае мы должны были их догонять, либо они должны были придти сегодня, и в таком случаемы должны были спешить к ним навстречу. Нам   нельзя было медлить.

Сведения, которые мы получили в местечке Лянгар, были неутешительны. Нам говорили о каких-то прошедших партиях, но что это за партии — трудно было выяснить, и мы решили двигаться без остановки до кишлака Лойджирк, где в прошлом году останавливались у фельдшерицы. Никакой фельдшерицы в этом году мы там не нашли. Больница оказалась закрытой, фельдшерица с мужем куда-то уехала. Никого мы не нашли и в кооперативе и в местном совете. Зато по середине кишлака оказалось помещение конторы Южцветметзолота, руководившей старательскими работами по золоту. В этой конторе мы решили остановиться, чтобы поесть и отдохнуть (мы выехали утром, не позавтракав) и окончательно разузнать о партии Щербакова.

Заведующий конторой встретил нас очень приветливо и сообщил, что дальше на запад работает от нашей экспедиции только партия инженера-геолога Вологдина, находящаяся сейчас в кишлаке Арзынг, не доезжая восьми километров до Пашимгара, и что Щербаков не проходил. Сам он работал здесь несколько месяцев.

Успеем ли мы за день добраться до Пашимгара — на этот счет заведующий выразил сомнение, так как до Пашимгара он считал те же семьдесят километров.

—  Первые тридцать пять километров вы проедете, — говорил он, — до кишлака Сангвара, т.е. до поворота, где Хин-гоу поворачивает налево и превращается из Хингоу в реку  Гармо.

— Мы это знаем.

— Ну, а там еще километров тридцать пять. В Сангваре, если вам что-нибудь нужно, обратитесь к некоему Стамлихо. Это местный таджик, очень умный и хитрый, который держит в лапах все население.

— Почему же он держит?

— Как  вам   сказать? Традиции старые в горах еще сильны. Он чуть ли не бывший чиновник эмира бухарского, — во всяком случае его слушаются.

— Странно!

— Что делать: такие тут порядки.

После Лойджирка дорога пошла известной нам узенькой тропкой по самому берегу реки. Склон от реки уходил круто вверх. Оттуда свисали страшные нагромождения гранита. У самого Сангвара тропинка выходила на широкую террасу километра в полтора в поперечнике. Ехать становилось совсем легко. Здесь же кончалась по существу золотопромышленная зона. Дальше река шла в глубоком глинистом ущелье, стены которого подымались от уровня реки иной раз больше чем на сто метров.

Кишлак Пашимгар.

Заведующий конторой оказался прав. Доехать до Пашимгара нам не удалось.

Стало уже совсем темно, когда мы прибыли в кишлак Арзынг, где была расположена партия инженера Вологдина.

— Где урус адам? Бар урус (есть ли русские)? —  обратились мы к первой попавшейся старухе.

— Бар, бар, — и она указала пальцем в сторону от кишлака, вниз к реке.

У самой реки действительно горели огоньки костров. Мы поскакали. Навстречу нам от костров поднялись люди с винтовками.—  Стоп. Это партия Вологдина?

— Мы. А вы кто? — Свои, свои.

Нас немедленно пригласили ужинать и ночевать. Ехать дальше не было никакого смысла. Мы не доехали в срок до места восемь километров.

29 августа

Партия Вологдина была уже четвертой группой европейцев, которых мы встретили за три дня пути: географический отряд Макеева, малярики-шоссейники в Чиль-даре, контора Южцветметзолота в Лойджиркё и, наконец, вологдинская партия.

Какая огромная разница по сравнению с прошлым годом, когда мы были чуть ли не первыми европейцами после шестнадцати лет перерыва. В этом году, благодаря кипучей энергии, развитой Н.П. Горбуновым, экспедиционные отряды колесили по Таджикистану в самых разнообразных направлениях, и в течение всех последующих месяцев мы либо непосредственно сталкивались с ними, либо натыкались на их следы.

Сам Вологдин, коренастый, крепкий, еще совсем молодой человек вместе с двумя коллекторами работал уже два месяца по Хингоу и ее притокам. Он сообщил мне о своих работах и о тех трудностях, которые приходилось преодолевать, в частности с продовольствием и рабочей силой. Здесь, как и Южцветметзолоту, на помощь ему пришел таинственный Стамлихо из кишлака Сангвара, которого-де удивительно слушались таджики. Только через Стамлихо удавалось доставать и лошадей и баранов по сравнительно сносным ценам. И здесь выявилась далеко еще не законченная борьба старого и нового, двух культур и двух миров. После рассказа Вологдина Стамлихо стал для меня еще более подозрительным, в особенности, когда Вологдин рассказал, что сам Стамлихо называет себя чуть ли не коммунистом и в то же время тесно связан с местным духовенством.

Договорившись с Вологдиным о дальнейшем контактировании работы, рано утром мы с доктором впереди нашей «охраны», которая теперь, по существу, была не нужна, двинулись к Пашимгару, куда мы торопились добраться как можно скорее, чтобы встретить, как я полагал, ожидавшую меня мою группу...

Чтобы не сбиться с дороги, хотя я проезжал ее в прошлом году днем, мы поехали прямо вдоль русла реки, а не по горной тропинке, которая вела по склону. Через два часа мы были в Пашимгаре.

Я добрался-таки до него в три дня.

Тут нас ждало новое разочарование. От первых же таджиков мы узнали, что «урус-адамы» разбили лагерь еще на два километра дальше, за рекой, у самого выхода ущелья Гармо. В прошлом году в половине сентября переправа через эту реку представляла большие трудности, а теперь был только конец августа. Искать броду одним было нелегко.

Не успели, однако, мы подъехать к реке, как заметили еще одного «европейца», ехавшего нам навстречу.

Кто бы это мог быть?

К нашему удивлению и радости всадник оказался Бархашом. Он ждал меня, оказывается, уже с двадцать первого августа. Солидный и предусмотрительный, он решил, что раз меня так долго нет, то что-нибудь случилось, и выехал навстречу.

С двадцать первого августа он уже успел не только организовать прочную базу у выхода в ущелье, но и побывать на леднике Гармо в ущелье Аво-дары, где, как было условлено еще в Москве, должна была быть организована постоянная опорная база всей экспедиционной группы. Перетащив туда провианта на целый месяц, он перебросил туда людей из альпинистской группы и проложил дорогу прямо по леднику для лошадей. Туда же он переправил двух годовалых бычков в качестве живых запасов мяса. Теперь путь по этой дороге, который отнимал раньше два дня, можно было сделать в одни сутки. Там им были оставлены два московских альпиниста — тт. Воробьев и Цаг, а на пашимгарской базе он ждал меня вместе с закавказским альпинистом Маурашвили и поваром Мамаджаном.

Переправа через реку, по его словам, была пустяковой, так как воды в этом году, несмотря на раннее время, было почему-то очень мало.

Неприятным известием, которое он сообщил, было то, что кроме альпинистской группы на базе никого не было. Щербаков со своими геологами, которого я полагал уже найти здесь, еще не прибыл, не прибыла и геодезическая группа. На базе оказывались одни только альпинисты.

Мы должны были теперь либо ждать их, либо пускаться в путь только для элементарных первых разведывательных работ. Моя спешка оказалась излишней. План работ нарушался с самого начала.

Переправа действительно оказалась пустяковой, и через двадцать-тридцать минут мы уже слезали с лошадей в нашем основном пристанище, на пашимгарской базе. Далекий путь окончился. Мы были на месте.