Альпинисты Северной Столицы  

ГЛАВА II

НА САГРАН И ШИНИ-БИНИ

Крепко пожав друг другу руки, мы оставили товарищей и тронулись быстро-быстро вниз к леднику, норовя сегодня же пройти пространство, отделявшее нас от сагранской базы, по нашим расчетам, приблизительно в тридцать-тридцать пять километров.

Теперь, когда мы должны были идти все время вниз и спуститься до двух тысяч семисот метров, нам этот путь представлялся легким, веселым и приятным. После трех недель пребывания в ледниках нам сейчас предстояло идти сплошь по зеленым альпийским лугам, опять вдоль шумящей Муук-су. Путь тоже был знакомый. Все это нас окрыляло, поддавало прыти, толкало вперед. Важно было скорее лишь выбраться из ущелья Хадырши к Муук-су. Еще от места нашей ночевки мы заметили узенькую тропку на противоположной стороне ледника, подымавшуюся вверх к альпийским лугам и зеленым склонам ближайших к Муук-су горных вершин. К этой тропке мы теперь пробирались через лед и камни ледника, надеясь по альпийским лугам пройти весь путь, срезав угол, образуемый ущельями Хадырши и Муук-су.

Старый Измаил, который вел нас от Курай-Шапака к Хадырше, и здесь шел впереди. Но грязь на леднике расплылась и липла к ногам, и чтобы добраться до тропки, пришлось долго карабкаться по наваленным камням, по очень крутой и также мокрой от дождя осыпи.

По тропинке действительно хорошо было идти. Она оказалась довольно широкой, видимо это ущелье часто посещалось таджиками. Это не помешало тому, что мы тут же наткнулись на целое стадо диких козлов. Сначала мы заметили на скалах одного кийка, наблюдавшего за нами со сторожевого поста, затем первое стадо в восемь штук. Следующее стадо было уже штук в двадцать. Почти сливаясь с серо-зеленой окраской горного склона, они цепочкой быстро уходили от нас все выше, пока не скрылись за скалами.

Приблизительно через час мы уже были на верху противоположного склона ущелья, у конца ущелья Хадырши и начали спуск к Муук-су. Здесь мы остановились, чтобы ориентироваться. Кроме этого нам хотелось еще раз поглядеть на цирк и ледяную стенку Хадырши. Втайне возникала надежда:

«А вдруг теперь, когда тучи более или менее рассеялись и солнечные лучи освещают цирк и поднимающиеся над ним ледяные пики, мы увидим все-таки пик Крупской или по крайней мере то, что находится за гребнем ледяной стены!»

Увы, мы ничего не увидели кроме волнообразной линии снежных куполов, венчавших ледяную стену, но они подымались гораздо выше нас, и мы не могли видеть того, что было за этими куполами. Это разочарование было, однако, не последним.

Тропка, по которой мы шли, здесь разветвлялась на две: одна зигзагами уходила вниз, в стык ущелья Муук-су с ущельем Хадырши, другая поворачивала налево и шла, насколько хватал глаз, поверху, по альпийским лугам в направлении к Саграну. Мы решили идти по второй тропинке. Мы знали, что нас отделяло от Саграна еще ущелье Иргай, где во всяком случае придется спускаться вниз. Но до Иргая было не менее пяти-шести километров, и мы могли рассчитывать, что дойдем туда поверху быстрее и удобнее. Наши надежды, что мы, таким образом, сэкономим путь, оказались, однако, жестоко разбитыми. Мы действительно очень скоро дошли до Иргай-ского ущелья, но тропинка привела нас к таким крутым скалам и такому крутому спуску, что мы не рискнули спускаться. Сама она поворачивала здесь вдоль склона, но не вперед, а назад к Хадырше.

Мы с Бархашом шли в это время далеко впереди, оставив позади себя носильщиков, Недокладова и Церетелли. Мы убедились в этом, однако, не раньше, чем прошли половину пути. Тогда мы решили бросить тропинку и прямо спуститься вниз к реке, благо склон был травянистый и некрутой. Но внизу, не дойдя метров двухсот до реки, мы опять нарвались на скалы и в поисках потерянной тропинки снова повернули вверх к реке и опять подошли по существу к выходу Хадырши, после чего снова должны были повернуть и уже третий раз подряд пройти пространство от Хадырши к Иргаю, на этот раз по тропинке, которой мы шли три недели назад.

В итоге мы только через четыре часа подошли к Иргаю. Вместо сокращения пути мы, таким образом, увеличили его в три раза. У нас закралось даже сомненье: а не нарочно ли отправил нас вверх по этой тропинке Измаил? Он заявил, что думает устроить ночевку на Иргае. В ответ на это я сказал, что мы будем ночевать на Сагране. Может быть, чтобы заставить нас все-таки ночевать на Иргае, он и направил нас по ложному пути? Измаилу я не доверял полностью даже тогда, когда для недоверия как будто и не было причин.

Но вот и каменная летовка на зеленой площадке у ущелья Иргая, где я когда-то согнал стадо куропаток, вот и спуск к Иргаю. И снова с шумом и треском вылетело-то же стадо. К сожалению, ружья у меня сейчас не было, и дело ограничилось только этим.

Но вот и шумный Иргай и холодное Иргайское ущелье, вот и большой камень, где мы останавливались и завтракали, вот и брошенные товарищами пустые консервные банки. С каким удовольствием, измученные тяжелым переходом, истребляли мы теперь запасы сыра, хлеба и консервов, которые с нами были. Мы знали, что путь еще далек, и надо было подкрепиться. Да и подождать хотели мы остальных. Они пришли только через полчаса после нашей остановки.

Условившись, что мы опять пойдем вперед, и обязав товарищей во всяком случае дойти до Саграна сегодня же, мы снова двинулись, надев опять на плечи тяжелые мешки. Но теперь дорога была известна. Самыми трудными местами были лежавшая на полдороге крутая осыпь и в конце пути подъем вверх через перевал в Сагранское ущелье.

Через два часа мы подошли к осыпи и здесь сделали новое, довольно неожиданное и неприятное открытие. По уговору, мальчики — Поляков, Ганецкий — и Петя Жерденко числа одиннадцатого должны были направиться с фортамбекской базы на базу Сагран. Вчера, по нашим расчетам, они должны были выйти из Фортамбекского ущелья, ночевать на Хадырше и сегодня рано утром выйти от Хадырши. Следы их лошадей мы должны были видеть. Эти следы мы и видели, пока шли нижней тропой от Хадырши до Иргая; мы должны были, таким образом, Идти за ними по пятам, а теперь, после Иргая, следы вдруг пропали, вернее следы были, но эти вели не в Сагран, а из Саграна. Это значило, что сегодня здесь мальцы и их лошади не проходили. Отсутствие следов особенно отчетливо мы констатировали на крутой осыпи. Это нарушение плана было неприятно. Мы терялись в догадках, что могло их задержать? Сами мы прошли осыпь так же быстро и без приключений. После осыпи дорога пошла почти над самой рекой, и так как темпов нашего движения мы не снижали, то к шести часам мы уже уперлись в скалы, где нужно было поворачивать снова вверх.

Интересное наблюдение сделал я над собой. В половине пятого мы вышли с Иргая, а к семи едва достигли половины подъема, где остановились на минутку передохнуть в тени зеленого леса, у холодного ключа.

«Как я не заметил тогда этого места, когда шел вниз! — думал я. — Как много упускаешь из внимания при первом движении по незнакомой дороге».

Двинулись дальше. Лес скоро кончился. Теперь мы подымались по совершенно открытому крутому травянистому склону. Несмотря на то, что был вечер, мы страшно потели под нашими мешками, пока подошли к перевальному пункту, откуда открылись перед нами Сагранское ущелье и крутой овринг, шедший по каменистому и сыпучему крутому склону. Опасные места пришлось пройти уже в сумерках, когда солнце зашло и в ущелье сильно стемнело.

Вот и мосток через Сагран. А когда мы вышли на площадку, к палаткам, горели звезды и было уже совершенно темно. Между двумя палатками пылал костер, и копошились три или четыре фигуры.

— Оо! Кто там есть?

Фигуры поднялись и двинулись нам навстречу. Это были Мамаджан и караванщики. Но действительно ни мальчиков, ни Пети Жерденко не было. Все расстояние от Хадырши до Саграна мы прошли в девять часов, несмотря на то, что первую часть пути  почти утроили.

Товарищи наши пришли горазда позже, и то не все: пришли Церетелли, Недокладов и Измаил; второго, менее опытного носильщика они оставили ночевать на той стороне Сагранского ущелья у овринга; пускать его ночью переходить овринг с тяжелыми мешками они не решились.

В этот вечер мне пришлось разобрать дело Васи Рубинского. Выслушав его сообщение и признав, что он действительно-таки пустил в ход кулаки, я оставил его под арестом впредь до своего возвращения из Шини-Бини.

Нам надо было торопиться, и завтра с утра мы решили выступать.

13 сентября

Рано выйти нам все-таки не удалось; собственно, мы сами передумали. Поднял я всех в восьмом часу, но после разборки вещей решили назначить выход в двенадцать часов, а в девять часов утра отправить вперед двух вьючных лошадей с нашим барахлом. Они должны были довезти это барахло почти до самого поворота к Шини-Бини, до пункта, куда мы дошли с лошадьми в экспедицию 1931 года. Мои ребята воспользовались передышкой, чтобы с утра заняться приведением себя в порядок, бритьем, мытьем, штопаньем белья и прочим. В особенности мы были довольны тем, что кончилась непогода и это серьезное препятствие исчезло с нашего пути.

Перед уходом я еще раз подтвердил Мамаджану передать ребятам, когда они придут, что последним днем сбора всех я назначаю восемнадцатое с тем, чтобы девятнадцатого можно было уже решить, будем ли мы еще работать, или можно будет всем двинуться в обратный путь.

Для нашей работы шесть дней я считал совершенно достаточными. Я считал, что за шесть дней мы сумеем пройти Шини-Бини вверх до самого конца.

Мы выступили ровно в час дня после плотного и вкусного обеда, налегке, с одними ледорубами и даже без мешков. Наш путь шел по той же стороне ущелья, по которой мы пришли вчера, с той только разницей, что, пройдя мост через Сагран, мы должны были теперь устремиться не к Муук-су, а от Муук-су вверх по ущелью и для начала преодолеть крутой подъем на травянистый склон.

На большом лугу у террасы мы встретили всех наших базовых вьючных лошадей, расседланных и пасущихся на свободе здесь уже второй месяц. Скоро дошли и до каменных летовок, где когда-то, в 1931 году, пили айран.  Сейчас летовки были пусты.

Глубокий сай (овраг) пересекал Сагранское ущелье непосредственно за летовками. За ним опять начиналась зеленая терраса вплоть до второго сая и спуска к бешеному ручью Бырс и выходу первого поперечного ледника того же имени, который выпирал тут из левого ущелья. Этот ледник Бырс своими верховьями уходил в фирновые поля, долженствовавшие привести с одной стороны к пику Крупской, с другой — к Иргаю и Хадырше. Следующим крупным ледником был висячий ледник, не доходивший до Саграна, а третьим шел уже Шини-Бини.

Много времени пришлось потратить, пока нашли переправу через Бырс. Бырс шумел и ревел, и только в одном месте он сужался настолько, что нам удалось перебраться, перепрыгнув с одного нависшего камня на другой.

Густой арчевый лес открыл нам свои зеленые недра после того, как мы перешли Бырс. Из леса мы вышли прямо на льды и скалы, широкой лавиной вывалившиеся из Бырского ущелья и загромоздившие хаотической массой все Сагранское ущелье. Только когда мы перебрались через них, перед нами опять открылся Сагран и язык Сагранского ледника с его ледяной пещерой. Все это было уже знакомо, давно изучено и давно известно.

Через два часа подошли ко второму боковому ущелью и второму леднику.

В 1931 году на этом месте у меня было столкновение с проводниками-носильщиками. Носильщики тогда уговорили меня здесь ночевать под тем предлогом, что дальше не будет ни воды-, ни топлива. Тогда же вечером, в разведке с Петей Жерденко, я убедился, что дальше есть и вода и дрова. Та же самая история едва не разыгралась и сейчас. Отправленные вперед носильщики расположились с лошадьми именно на этом месте и, когда мы подошли, заявили, что, по их мнению, «чухляйт» (ночевать) можно и должно только здесь.

— Скажи им, — велел я Недокладову, сообщившему мне о претензиях караванщиков, — чтобы они не рассуждали и немедленно трогались в путь. Мы через час-полтора будем уже у Шини-Бини.

Караванщики нехотя покорились. И через час мы действительно подошли уже к выходу Шини-Бини, вернее к каменной стене, отделявшей выход Шини-Бини в Сагран. Весь путь, на который в прошлом году потребовался день, мы прошли теперь в четыре часа тридцать минут.

Я остановил наш небольшой караван на том же самом месте, где мы останавливались в 1931 году. Следы костров и наваленные сучья арчи показывали, что здесь вообще остановки практиковались часто, — то ли здесь останавливались таджики-золотоискатели, двигавшиеся через Пеший перевал, то ли эти следы сохранились с момента пребывания здесь Бархаша и его группы. Некоторое беспокойство доставил нам на время вопрос о воде, но скоро воду нашли. И как раз у каменной пещеры, где мы в 1931 году спрятали половину своего провианта перед подъемом на Пеший перевал, стали мы на ночь и на этот раз.

А в семь часов вечера я уже залез в мешок. Все устали и измучились. Зато программа была выполнена на все сто процентов, и темпы, которыми мы двигались, были действительно большевистскими темпами. Ибо вчера еще мы были на Хадырше, а сейчас мы уже стояли у поворота Шини-Бини.

Но почему-то погода опять начала хмуриться, облака застлали небо, снова стал накрапывать дождь.

Что принесет завтрашний день — гадать было трудно. И, отложив все заботы на утро, мы крепко уснули.

14 сентября

Первыми поднялись караванщики, еще до восхода солнца. Они торопились в обратный путь на сагранскую базу. Один из них просунул голову ко мне в палатку и заявил, что они уходят.

— Майли (ладно).

В восемь часов утра тронулись в путь и мы.

Большой каменный отрог левого склона ущелья врезался здесь в ледяную толщу Сагранского ледника и загораживал от нас выход ледника Шини-Бини. Надо было обогнуть этот каменный выступ. В 1931 году мы огибали его не по льду, а пробираясь по самой каменной стенке отрога, цепляясь руками за выступы скал и повисая над ледяной пропастью и ледяными скалами. Этот путь был трудный, но зато короткий. Но эти двадцать метров по скалам стоили двухсот метров по льду,

Самый трудный момент был, когда приходилось спускаться с каменной стенки уже вниз на лед. В особенности мешали тяжелые мешки за плечами и то, что выступы, на которые приходилось ставить ногу, едва достигали двух пальцев ширины. Зато, когда прошли эти двадцать метров, мы вышли на сравнительно ровное пространство.

Шини-Бини громадными ледяными горами выходил теперь слева от нас. Но наученные опытом 1931 года, мы обогнули  по середине  Сагранского  ледника почти весь язык Шини-Бини и свернули в ущелье его левого борта. Мы знали, что левый склон Шини-Бини будет представлять собою террасу, покрытую зеленой травой с широкими большими лужайками. И, расположившись под большим камнем у приветливо журчащего ручья, мы свалили наконец с плеч наши тяжелые мешки и сели маленько отдохнуть перед дальнейшим движением. На путь вокруг каменного отрога от места ночевки и до места стоянки ушел целый час. Если бы мы пришли сюда еще вчера, мы сэкономили бы гораздо больше времени.

Но если мы чувствовали себя  прекрасно сейчас, на зеленой площадке, то дальнейший путь и общий вид ледника Шини-Бини были далеко не таковы, чтобы внушить нам радужные перспективы. Правда, зеленая терраса, сравнительно  не круто подымавшаяся вверх вдоль ледника, шла довольно долго и лишь километра через два упиралась в каменную насыпь, по которой дальше приходилось идти. Зато самый ледник, тянувшийся слева от нас, буквально внушал ужас. Говорят, что Шини-Бини в переводе на русский язык означает: «приди и посмотри». Можно было спокойно добавить к этому названию: «и уходи назад»! Благодаря тому, что высота была всего три тысячи четыреста метров и что ледник был сравнительно небольшой — километров десять длиной, а может быть, и меньше, — он был так страшно иссечен трещинами, пересекавшими его в самых различных направлениях, что терял всякое подобие возможного и проходимого пути. Он представлял собою просто исковерканное пространство, сплошь заполненное остриями   ледяных скал и  глыб с разделявшими их ледяными щелями и пропастями. Эти глыбы громоздились одна на другую в два этажа. Половина ледника  была одной высоты, а вторая половина — другой. Один этаж возвышался над другим ледяной стеной от пятидесяти  до ста метров высоты. Но как первый, так и второй этажи были совершенно одинаковы по внешнему рельефу. Идти по такому леднику было совершенно невозможно. Вот почему мы решили двигаться по траве до каменистой осыпи, а дальше  двигаться по скалам и камням склона ледника. Вверху по течению ледника в перспективе виднелась неизвестная снежная вершина; к ней мы и решили держать наш путь.

Противоположное ущелье, расположенное против Шини-Бини, по туземному названию Малый Гандо, также замыкалось красивой высокой вершиной, которую немцы в 1919 году назвали пиком Агасиса. Обе вершины — вершина Агасиса и вершина Шини-Бини — как бы перекликались между собою с обеих сторон Сагранского ледника. Наконец мы тронулись вверх, сначала по зеленой траве. Скоро начались камни. Огромной бурой массой они вырастали один за другим среди зеленых склонов, и по мере того, как мы подымались, трава приобретала желтоватый оттенок и становилась все более чахлой.

У конца зеленого склона мы бросили большой чугунный казан, который таскали с собой, чтобы варить в нем коллективный чай. Мы водрузили его высоко на одной из каменных скал.

Дальше наш путь раздвоился: можно было идти либо по верху, по каменным скалам, либо спуститься вниз и идти по щели, отделявшей ледник от каменного склона.

Решили идти по верху. Опасение вызывали только широкие и глубокие боковые саи (овраги), пересекавшие нашу каменную гряду. Эти саи иной раз по глубине, доходят до уровня ледника, заставляя, таким образом, дважды брать одну и ту же высоту. И первый же сай, с которым мы столкнулись, убедил нас в том, что мы просчитались, выбрав верхний путь: сай был настолько глубок, что для того, чтобы спуститься в него и затем опять подняться на прежний гребень, мы потратили почти час. А второй сай буквально поверг нас в уныние. Спуск шел с нашей стороны почти совершенно отвесно, и приходилось либо еще выше забраться вверх к зубьям черных скал без надежды на то, что там удастся пройти, либо сразу же спуститься вниз к самому леднику Шини-Бини, к щели между льдом и скалами.

Решили спуститься вниз. Мы спускались, правда, не прямо с отвесной стенки в сай, а отошли чуточку назад к более пологому спуску, но этот спуск был весь как бы цементирован; на нем не держался ледоруб, а в других местах, наоборот, из-под ног срывались камни, глина, и все это в облаках пыли и с грохотом летело вниз.

Лишь с большим трудом мы преодолели этот спуск и расположились отдохнуть у самого льда внизу, в ледяной щели, у подножья стены одного из ледяных утесов. Мы шли уже больше трех часов. Ледник теперь больше открылся перед нами. Он, как и все ледники, оканчивался точно так же большим снежным цирком с круто подымавшимися от цирка ледяными стенами, но до этого цирка он продолжал тянуться все той же исковерканной массой, совершенно недоступной для пешеходного движения, и лишь в самом конце цирка образовывал фирновые поля.

Общий вид ледника Шини-Бини.

Жадно всматривались мы в вершины, подымавшиеся над цирком, и в волнистую линию ледяной стены, замыкавшей цирк.

В 1931 году Дорофеев ледник не прошел до самого конца. По рассказам Бархаша, который видел Шини-Бини с перевала от Саграна, ледник должен был разветвляться на две части — правый и левый рукава. Мы не видели теперь никакого разветвления: ледник упирался в цирк, затем поворачивал налево к северу. Не видели мы и никаких знакомых вершин.

Прямо против нас подымалась (мы об этом уже писали) красивая куполообразная вершина. От этой куполообразной вершины направо шло маленькое снижение, образовывавшее как бы перевал. Про этот перевал и говорил Бархаш, что именно на него они взобрались, когда шли по Саграну, и с него наблюдали Шини-Бини. Но если даже было так, то это нам еще мало давало. По нашим расчетам, которые мы должны были проверить и от верности которых зависели итоги всей нашей работы, мы должны были по Шини-Бини, в его верховьях, подойти к верховьям Турамыса, но только не с востока, а с запада. Верховья же Турамыса, как мы это прекрасно знали, кончались каменной стенкой, от которой расходились в обе стороны два ребра двух вершин, образуя между собой как бы поставленный на голову равнобедренный треугольник. Одно ребро было ребром вершины Крупской, по которому мы так неудачно подымались седьмого сентября, другое ребро образовывал пик Яковлевой. А между тем перед нами не было ни той, ли другой вершины. Вершина, которую мы видели перед собой, была совершенно самостоятельной вершиной, нанесенной на карту Дорофеевым еще в 1931 году и сейчас наименованной нами пиком Ферсмана, высотой шесть тысяч десять метров.

Правда, когда мы шли по Турамысу, мы видели за ребром пика Яковлевой голову некоей куполообразной вершины, почти смыкавшейся с пиком Яковлевой. Эту вершину, по нашим предположениям, мы и видели сейчас перед собой. На этот раз она закрывала от нас пик Яковлевой, но если ее ребро составляло одну сторону равнобедренного треугольника, то где же вторая? Ей должно было корреспондировать, подымаясь от той же точки, но в противоположную сторону, ребро вершины Крупской, на которое мы в свое время взбирались. Между тем никакого ребра там не подымалось, и по левую сторону от пика Ферсмана мы не видели ничего, кроме чистого неба. Правда, мы могли отсюда и не видеть это ребро, потому что, благодаря повороту Шини-Бини на север, все пространство влево от пика Ферсмана закрывалось каменной осыпью противоположного склона Шини-Бини.

Мы надеялись поэтому, что, когда мы подымимся выше до самого поворота Шини-Бини и обогнем закрывающий нам перспективу угол противоположного склона, мы увидим это  подымающееся влево от пика Ферсмана ребро вершины Крупской. Но того факта, что мы его пока не видали, было достаточно для того, чтобы посеять в нас новое сомнение: правильно ли мы идем и правильны ли все наши расчеты?

А тут обнаружилась еще одна напасть. Шел уже первый час дня, и солнце начало свою предательскую работу. С осыпи, по которой мы спустились к леднику, начали срываться с шумом и свистом камни. Опять начался проклятый, обычный, очевидно, в эту пору времени и в этих горах камнепад. Пришлось экстренно сниматься со стоянки и уходить. Но куда? Единственный путь шел по ледяной щели между льдом и камнями, т.е. как раз под камнепадом, от которого мы не могли уйти и которого мы не могли предотвратить.

Наметив на глаз то место, где каменная осыпь шла настолько высоко, что образовывала собою естественное прикрытие от камней, мы бросились вперебежку к этому прикрытию. Хорошо, что камни шли с небольшой высоты. Иначе они нас настигли бы и там. Впрочем, камни теперь были небольшие. Если на вершине Крупской нас атаковали трехдюймовые снаряды, здесь мы шли скорее под шрапнельным огнем.

Когда же мы добрались до более безопасного места, другая встала забота: как теперь выбраться из каменной щели снова на каменную гряду, чтобы двигаться дальше, так как сай уже остался позади.

Единственный путь был по руслу журчащего ледяного ручья, прямо по воде на каменную стену.

Взобравшись, измученные, мы остановились теперь на более продолжительный отдых. Было уже пол-второго. После тяжелого пути решили отдыхать два часа и вознаградить себя манной кашей на молоке и с сахаром. Сели прямо на камни рядом с ледяными глыбами. Ледник, все такой же исковерканный, шел немного ниже нас. С нашего возвышения нам было отчетливо видно, как с противоположного склона время от времени шумели каменные обвалы и шурша сползала длинной полосой осыпь из щебня и песка; силы природы продолжали свою разрушительную работу.

В половине четвертого двинулись снова. Мы решили идти хотя бы до семи часов вечера, лишь бы скорее выбраться на фирновые поля и более ровное пространство. Для начала поднялись по щели еще больше вверх к каменным скалам, так как по леднику идти было совершенно невозможно. Но за камнями началась осыпь, чрезвычайно крутая, переходившая сперва в скалы и под конец в ледяной карниз — стенку метров в пятьдесят высоты. Только после ледяного карниза начинался сравнительно пологий купол первой боковой вершины. Оттуда шел путь к перевалу на Сагран, на котором уже был Бархаш. Сами мы уже достигли высоты в четыре тысячи двести метров.

Мы добрались до осыпи, прошли ее почти всю и снова остановились. Мы достигли первой нижней группы скал. Надо было ориентироваться в дальнейшем.

Первый взгляд был, конечно, по течению ледника к пику Ферсмана и влево, туда, где должно находиться ребро вершины Крупской.

Там не было ничего. Ледник поворачивал к северу. Фирновое поле ледяного цирка теперь еще больше открылось перед нами. Загораживавший конец фирнового поля правый склон Шини-Бини несколько отодвинулся, но ничего не открыл перед нами. Влево от пика Ферсмана было по-прежнему чистое небо, и даже как будто казалось, что скорее откроется ровная линия перевала, чем каменистые черные скалы и грани вершины Крупской.

Нас охватила уже серьезная тревога. Неужели опять ошиблись? Неужели все расчеты неверны? Неужели этот проклятый Шини-Бини не подходит к верховьям Тура-мыса и пику Крупской?

Как всегда бывает, неудача сейчас же сказалась на личных настроениях. Спор с Бархашом о том, откроется или не откроется ребро пика Крупской, принял совершенно ненужный резкий тон. Меня особенно злило то, что Бархаш продолжал утверждать, несмотря на явный, как мне казалось, провал всех наших расчетов, что они все-таки верны.

Правда, поворотная вершина левого склона все еще закрывала от нас все пространство фирновых полей ледника после его поворота. Эта вершина, возможно, продолжала закрывать вершину Крупской. Но у меня надежд было уже мало.

Бархаш же доказывал, что вершина Крупской должна появиться во что бы то ни стало, так как она расположена гораздо левее.

Я еще раз перебирал в уме все аргументы «за» и «против» того, может или не может появиться вершина Крупской. Аргумент «за», правда, был непоколебим, но в то же время слишком общ и неконкретен: то, что мы находимся к западу от пика Крупской, и то, что какой-нибудь из ледников должен же подойти своими верховьями к верховьям Турамыса. Сагран не подошел, Бырс не мог подойти, он был расположен слишком к северу, — оставался только Шини-Бини, которым мы шли. Но все же это были только теоретические предположения.

Мы опять двинулись. Еще один сай пересек нам путь. Перебрались. Опять лезем, забирая все выше и выше. А солнце садится все ниже, и уже косыми лучами освещает вершину пика Ферсмана и его снежные склоны.

И по мере того, как мы продвигаемся в глубь ледника и пробираемся вверх, мы видим, что щель налево от ребра Ферсмана становится все шире и шире, все большее и большее пространство светлого неба открывается перед нами, а вершины Крупской все нет и нет, и никакого второго бокового ребра не подымается слева.

Правда, вот как будто что-то зачернело за косой линией противоположного склона, все еще продолжающего закрывать снежный цирк после его поворота. Нет. Это обман воображения. Это не новая вершина, а очередная морщина и следующий склон того же бокового хребта, тянущегося с той стороны Шини-Бини. Я потерял уже всякую надежду.

Может быть, сойти вниз на ледник и уже по леднику пройти до его поворота, чтобы оттуда посмотреть и решить задачу. Но по этому леднику нет пути: он тянется внизу все таким же исковерканным ледяным хаосом. А путь, по которому мы идем, по каменной осыпи, скоро окончится. Его пересечет висячий ледник, спускающийся от ледяного карниза сверху, а потом за висячим ледником идет крутой ледяной фирновый склон, по которому идти можно будет только в кошках, если только вообще можно будет идти... Пробраться к фирновым полям Шини-Бини можно, только пройдя и висячий ледник и фирновый ледяной склон. А потом придется опять идти через ледник, через его глубоко иссеченные трещинами ледяные глыбы, на что потребуется, по беглому осмотру, минимум один день. Да еще вопрос — куда мы придем, когда окажемся в цирке. А вдруг он будет со всех сторон закрыт, как это часто бывает, ледяными стенами...

Ребята начинают разговоры о ночлеге. Скоро шесть часов, а мы еще не знаем, где приткнемся. На камнях здесь ночевать скверно и неудобно. Я все-таки отдаю распоряжение двигаться вперед, Бархаш хмурится. Нервничают, как видно, и другие ребята. У меня самого нервы также ходят ходуном. Все мы чувствуем напряженность положения и возможный роковой итог нашего пути.

Неужели и этот поход кончится ничем?

Наконец у подножья уже второй группы скал Бархаш бросает свой рюкзак на землю и говорит, обращаясь ко мне:

— Надо искать ночлег, пора, а то потом будет темно и поздно.

Он прав, надо решать, что делать. Да и едва ли можно сегодня что-нибудь узнать наверняка.

Место для ночлега ориентировочно намечаем еще немного выше по осыпи, под группой скал, которые могли бы нас закрыть от ледяных обвалов. Следы этих обвалов мы все время встречаем на пути в виде обломков лавин. Что же касается каменных обвалов, то они шумят все время, в особенности с той стороны ущелья.

Стоп! Высота четыре тысячи пятьсот метров. Ребята, сбросивши рюкзаки, начинают разрыхлять площадку под скалами, чтобы поставить палатку. Взобравшись на большой камень, мы, наверное, уже в сотый раз изучаем пространство влево от ребра пика Ферсмана. Щель вправо от ребра этого пика все так же чиста, она только сделалась гораздо шире, и никакого намека на пик Крупской нет.

Холодный ужас и полное отчаянье охватывают нас. В то же время мы не хотим сознаться себе в том, что все потеряно. Наконец Бархаш предлагает, чтобы покончить со всеми мучительными сомнениями и раз навсегда узнать — да или нет, ошиблись мы или нет, сегодня же, еще до вечера, в оставшиеся до темноты два часа, пока ребята устанавливают лагерь, налегке вдвоем подняться к нависшим над нами черным скалам, вверх к ледяному карнизу и оттуда посмотреть, видна ли впереди вершина Крупской. Разбиты ли все наши надежды или, быть может, мы не видим вершины Крупской все-таки только потому, что ее продолжает загораживать противоположный склон.

— Идем!

— Идем, я согласен.

С одними ледорубами в руках, приказав ребятам ждать нас и готовить ужин, мы с Бархашом из последних сил устремляемся вверх на черные скалы. Метров на шестьсот подымала над нами свою голову снежная вершина, но на самую вершину мы и не хотели взбираться: мы считали достаточным, если поднимемся на двести-триста метров на каменные зубья скал у подножья ледяного карниза. Уже тогда мы будем выше противоположного склона и должны будем увидеть вершину Крупской, которая ведь еще выше и которую мы не видим только потому, что мы внизу.

Вот мы уже прошли полосу льда, узким полотнищем спускавшуюся к нашему лагерю от следующей группы скал. Вот мы уже на скалах и лезем наверх, цепляясь за выступы, перебираясь с камня на камень, пробираясь среди каменных щелей то по осыпи, то по щебню, то снова по крутым каменным зубьям.

Через полчаса мы остановились. Пока мы лезли между скал, мы ничего не могли видеть, потому что все загораживали каменные груды, среди которых мы пробирались. Сейчас мы влезли на большой выступ и глянули с него снова. Вдоль боковой линии противоположного склона ущелья образовалась еще какая-то линия, как бы некое наслоение на нее, но, видимо, совершенно самостоятельное, потому что оно имело свою вершину и резко отличалось черным цветом от серого склона осыпи противоположного склона, а вверху была покрыта полосками вечного снега.

Что это такое? Самостоятельная вершина или нет?

И сердце вдруг забилось новыми надеждами, а потом вдруг замерло! А вдруг обман? А вдруг нет?

Скорее, скорее еще выше вверх! Снова лезем мы среди скал и камней, не обращая уже внимания на трудности пути, на то, что осыпается и срывается под ногами щебень и выветренные породы не дают твердой опоры.

Все выше и выше.

И поднявшись еще метров на пятьдесят, мы снова влезаем на очередной выступ. Новая вершина совершенно явственно отделяется теперь от склона противоположного ущелья. Нам четко видно, что это самостоятельная вершина и что она гораздо дальше и выше этого противоположного склона.

Но какой же это пик и, наконец, как он сочетается с ребром пика Ферсмана; образует ли он искомый нами перевернутый равнобедренный треугольник?

И мы опять лезем выше. И наконец мы на намеченной нами группе скал, после которых начинается уже фирновое поле, подводящее к ледяному карнизу.

Совершенно четко отделился теперь пик от противоположного склона, как будто приблизился вправо к Ферсману, и резко образовалась черная линия его бокового ребра. Своим нижним концом она уперлась в такой же склон ребра пика Ферсмана и наконец приняла такие дорогие и такие знакомые нам очертания.

Вот крутой склон, падающий прямо на снежный склон пика Ферсмана. Он образует с ним узкую щель. Не видны только хорошо очертания верхней части пика, она видна нам только частично.

Несмотря на опасность, мы лезем в лоб на соседнюю скалу, лишь бы оказаться хотя на два метра выше и увидеть рельеф верхней части пика.

Пик сверху принимает очертания усеченной зубчатой пирамиды.

— Ура! Нет сомнения, это она!

Это пик Крупской, это его зубчатая корона, та самая, к подножью которой мы так неудачно лезли седьмого сентября.

— Скорее фото! Ведь уже почти темно, вокруг нас совсем стемнело, и солнечные лучи освещают только эти верхние зубья.

«Лейка» щелкает раз и еще раз.

Пик Ферсмана в конце ледника Шини-Бини. Слева виден пик Крупской.

Новое сомнение вдруг посещает нас. А вдруг у этой вершины есть прямая связь с противоположным склоном нашего ущелья, тогда это никак не может быть пик Крупской. Нет, этой связи нет! Ясно, что ледник Шини-Бини, повернувши к северу, образует между ней и противоположным склоном нашего ущелья еще один рукав цирка, нам отсюда не видный, но тот самый, о котором рассказывал Бархаш и который он видел со своего перевала над Саграном.

Смотрим высоту: четыре тысячи шестьсот пятьдесят метров.

По существу проблема решена, и тем не менее мы решаем влезть еще немного выше. Лезть очень трудно. Скалы поднялись отвесно гранитными массами. Поневоле забываешь о вершине Крупской и начинаешь смотреть под ноги.

Четыре тысячи семьсот метров. Над нами метрах в ста уже начинается фирн.

Стоп! Довольно. Теперь вся вершина как на ладони перед нами. Да, это пик Крупской. Это он и только он!.. Наши расчеты оказались правильными, и все наши сомнения рассеялись как дым! Шини-Бини северным поворотом своего ледника уперся в каменную стенку, отделявшую его от ледника Турамыс.

Раньше, чем идти вниз, мы с нашего наблюдательного пункта изучаем характер и возможности дальнейшего движения по леднику, туда, к этому повороту среднего цирка и к подножью пика Крупской. К сожалению, перспектива остается прежней. Чтобы добраться до фирна, придется пересечь и висячий ледник и опасный ледяной склон и затратить массу сил, чтобы по его пересеченной поверхности добраться до фирновых полей.

Пока мы решаем одно: завтра, быть может, залезем еще раз на ту же вершину, на которую мы подымались, а сейчас скорее вниз!..

Кричим ребятам сверху. Они где-то очень далеко внизу машут нам руками.

Очень трудно спускаться. В азарте мы так лезли вверх, что не обращали внимания на опасности. Сейчас спускаться вниз стало еще опаснее. Пришлось использовать веревку и ледорубы.

Проверили мы висячий ледник. Вывод был самый печальный. Переход был совершенно невозможен. Единственным путем, таким образом, оставался спуск вниз на Шини-Бини и движение по его трещинам.

Спускаясь, мы перекидывались с Бархатом соображениями о завтрашних планах. Ледник, который надлежало завтра перейти, даже если бы нам удалось на него безболезненно спуститься, пугал нас своими трещинами и тем, что на переход через него потребовалось бы не меньше суток. Да и перспективы дальнейшего движения и результаты этого движения были неясны. Шини-Бини загибал к северу, но Бархаш утверждал, что дальше ледник упирается с севера в та кой же цирк, Как и в западном направлении. Мы рисковали упереться в ледяную стену, откуда опять пришлось бы повернуть назад.

Стоило ли идти?

Стоило бы, если бы мы не были уверены в том, что только что видели вершину пика Крупской. Но в этом у нас сомнений не было никаких. Что дало бы нам движение до конца ледника и ледяного цирка? Все равно пришлось бы возвращаться назад. С такими выводами и перспективами мы спустились в лагерь.

Ребята ждали нас с нетерпением и сразу же засыпали вопросами:

— Ну, что, как, что видели?

— Ничего  не  видели, — ответил я, состроив хмурую рожу.

— Как нечего?..

И лица у всех вытянулись.

— Так, ни черта. Ничего не видно, никакого подобия пика Крупской.

— Так что же теперь делать? Куда же мы зашли?

— Неужели ничего не видно? Куда пойдем завтра?

— Не знаю! Я только успел снять ее раз двадцать пять да Бархаш столько же.

— Кого?..

— Да вершину Крупской.

— Так она есть?!!

— Есть.

Бурная радость охватила ребят. Ура! Значит, не даром шли, значит все расчеты наши правильны!

А все-таки что же делать завтра?

Три варианта выдвинули ребята.

Первый вариант: вверх по леднику до конца, до полного установления факта, что Шини-Бини упирается в пик Крупской.

Второй вариант: влезть завтра на ту вершину, куда мы взбирались с Бархашом, но на самый верх, чтобы оттуда, сверху увидеть полностью все пространство цирка без того, чтобы переходить проклятый ледник.

Третий вариант, неожиданно возникший у меня: прямо завтра же повернуть домой.

— Как так домой? Почему домой?

— Ну, не совсем домой, — внес я поправку в свое предложение. — Я предлагаю завтра же отправиться если не на самую вершину, куда мы лазили, то немного выше того места, где мы были, Бархашу и Церетелли, с тем, чтобы они при солнечном свете, а не в вечерних сумерках оглядели и сфотографировали вершину Крупской и произвели необходимую географическую съемку при помощи компаса с точным установлением положения вершины.

После этого всем отправиться вниз, бросив Шини-Бини, но не домой, а до выхода Бырса на ледник Сагран. Если ледник Шини-Бини упирался в ледяной цирк и ледяную стенку, то Бырс должен был вести в фирновые поля, расположенные над этим цирком; выйдя на фирновые поля, мы подойдем к пику Крупской с северо-западных склонов хребта Петра Первого, расположенных выше Шини-Бини, другими словами — пройдем целиком оставшееся «белое пятно» между ледником Хадырша и ледником Шини-Бини. На эти самые фирновые поля должен будет выйти и Воробьев, если ему удастся взобраться на ледяную стену Хадырши. Если же ему не удастся взобраться, то мы за него проделаем этот путь и, таким образом, еще раз проверим — пик Крупской это или нет, и заснимем все пространство между верховьями Шини-Бини, верховьями Хадырши и Бырсом. Вот мой план.

Всем понравился этот план как потому, что обещал реальное исследование новых фирновых полей, так и потому, что освобождал нас от тяжелого движения по Шини-Бини. Быть может, Бырс будет немного легче. Завтра на Сагран пойдем с утра, чтобы к вечеру подойти к Бырсу, а там послезавтра двинемся на Бырс.

Страшный грохот раздался вдруг совсем близко от нас. Пулей мы выскочили из палатки. Огромный столб снежной пыли заполнил все кругом, а с отвесного ледяного карниза, венчавшего вершину, куда мы взбирались с Бархашом, отвалился огромнейший обвал, и громадная лавина с шумом и грохотом неслась вниз в каких-нибудь ста метрах влево от нас по руслу и каменному желобу, видимо проделанному такими же, как и она, лавинами.

Мы, правда, могли быть спокойны. Место для нашей ночевки и для палаток было предусмотрительно выбрано под скалами между двумя полосами льда, проходившими справа и слева и, видимо, служившими дорогой для лавин. Лавина прошумела и затихла. И как будто перекликаясь с нею, с той стороны ущелья загрохотал ответный шум каменного обвала. Но тот-то был для нас совершенно безопасен.

Мы снова забрались в палатку.

Но сон бежал от моих глаз. Почти не спал Бархаш. И всю ночь гремели с противоположной стены ущелья каменные обвалы. И еще раз прошла по тому же руслу невдалеке от нас снежная лавина.

В конце концов я все-таки решил заснуть: завтра вставать придется рано и опять идти по леднику, по его трещинам и провалам. Но только под самое утро пришел сон.

Утром поднялись в семь часов. Бархаш и Церетелли, когда я вылез из палатки, уже собрались идти наверх на съемку. Я, Недокладов и Измаил решили немедленно же двинуться вниз, даже без чая. Ручеек, из которого мы брали воду вечером, промерз совершенно. Мы решили уйти сейчас же и дожидаться их не здесь, на месте нашей ночевки на камнях и среди льдов, а внизу, на зеленой лужайке у поворота на Сагран, где можно было приготовить горячий завтрак и как следует отдохнуть и понежиться на солнышке. Ждать, я полагал, нам придется недолго, не больше каких-нибудь двух-трех часов.

В восемь часов утра мы двинулись вниз и прежде всего остановились на том месте, где вчера прошла рядом с нами лавина. На всем протяжении ее пути, в особенности после того, когда начинался более пологий спуск, лежали горы льда; огромные глыбы, из которых каждой было довольно, чтобы убить на месте быка, лежали неподалеку друг от друга по бокам основного русла движения лавины. Но самое русло было гладко, как зеркало. И для того, чтобы его пройти, нам пришлось не только замедлить ход, но проделать большую и серьезную работу по рубке ступеней. Без ступенек по этому ледяному зеркалу двигаться было совсем невозможно. А сверху висели новые громады льда, готовые вот-вот рухнуть вниз в облаках  пыли.

А как спастись, если попадешь в лавину?

Недокладов заявил, что самое лучшее — это «плавать», т.е. все время огребать вокруг себя снег и лед во все время движения вместе с лавиной вниз. Самое опасное, если тебя засыплет и подомнет под себя движущаяся ледяная масса. Я очень скептически отнесся к этому совету, так как не надеялся, что можно выплыть из-под лавины, и потому решил как можно скорее перебраться через ее ледяное русло.

Целый час затем мы шли по осыпи, пока наконец не вылезли из каменного лога к первой горной лужайке, покрытой желто-зеленой травой, после чего могли считать пройденными все трудные участки. Вниз дальше нужно было идти по пологому травянистому склону. Прощальное фото запечатлело общий ледяной пейзаж Шини-Бини. Его верховья скоро скроются из глаз…

Вниз, вниз, вниз...

Вот открылся уже противоположный ледник Малого Гандо и пик Желябова, или Агасиса. Мы делаем последние снимки гигантских ледников, столбов и ледяных колонн на Шини-Бини...

Через два часа после того, как мы двинулись с места ночевки, мы уже внизу, у арчи, у воды, на нашей зеленой лужайке. Брошенный нами вчера чугунный котел мы захватили теперь с собой. Недокладов сел готовить горячий завтрак. Усевшись на камне около костра, я принялся писать заметки для дневника...

Время бежит. Солнце давно взошло, и стало жарко. Юсуп и Недокладов после сытного завтрака спят под большим камнем. Так как мои часы не работали с седьмого сентября, то, чтобы узнавать, который час, я решил сделать солнечные часы из ледоруба. На ровной площадке, воткнув ледоруб в землю, я очертил его кругом и по компасу определил точно север, юг, восток и запад. Часы показали половину первого.

Бархаш и Церетелли отправились наверх в семь утра. В двенадцать часов они должны были быть уже здесь, а их все еще нет...

Напрасно я пялил глаза наверх, ожидая заметить там движущиеся человеческие фигурки. Никого не было.

Они пришли только в половине второго. Задержались из-за съемки и затем из-за отдыха и еды.

Через ледопад, отделявший выход Шини-Бини на Сагран, мы перебрались по старому пути кругом, причем Бархаш опять повел нас всех в атаку на каменную стену. Этот опасный с моей точки зрения путь меня серьезно обеспокоил и обозлил. Кому был нужен этот риск?

Вот и место нашей ночевки. А через час уже по Саграну, по хорошо известной тропинке мы подошли к висячему  леднику,   где  мы в 1931 году бросили лошадей.

Так как я шел впереди ребят, от нечего делать я решил осмотреть камень, на котором я оставил первую надпись в экспедицию 1931 года. Вот он, этот камень. На всех других камнях я не находил своих надписей 1931 года, ни у Девсиара, ни у Пашимгара, ни в долине и на ледниках Гармо. А тут, на этом камне она сохранилась. Правда, красная краска приобрела темный серовато-малиновый оттенок, но все-таки надпись можно было разобрать. Вот она: «4 сентября 1931. Ночевка № 1. Экспедиция Академии Наук и ОПТЭ».

Сколько человек читали эту надпись, да и читали ли ее? Хотя здесь должны были проходить и проходили ив 1931, и в 1932, и в 1933 году наши группы.

Еще через полчаса по протоптанной тропе мы подошли к ледяным громадам Бырса. По этим громадам нам снова надо было теперь повернуть направо вверх по леднику Бырс.

Бырс, как и Шини-Бини, выходил слева (если идти вверх по леднику), но в отличие от Шини-Бини его обрамляли с обоих концов зеленые лощины, покрытые травой и лесом. А с одной стороны лес Бырса сливался с густым арчевым лесом, заполнявшим Сагран. Между обеими зелеными лощинами лежали ледяные громады ледника вперемежку с каменными  громадами,   песком и щебнем.

Стоп. Мы остановились. Отсюда можно было повернуть по Бырсу и по левой лощине и по правой.

Так как нам было совершенно безразлично, по какой из зеленых лощин идти, и так как у нас еще было время, решили перейти все-таки ледник и заночевать в большом арчевом лесу по ту сторону Бырса, где было больше тени и откуда было ближе к лагерю, и подыматься завтра гоже по той стороне.

На намеченном месте, на чьей-то бывшей ночевке, у попелища давно потухшего костра мы развели свой костер и разбили палатки. Было тепло, хорошо и уютно... И у потрескивавшего костра весело и шумно расположилась наша группа. Все были рады и тому, что были близко от дому, и тому, что еще остался только один Бырс.

Да и стоит ли еще идти завтра сразу на Бырс? Ведь Воробьев должен был к этому времени уже вернуться в лагерь на Сагран. Если ему удалось подняться на ледяную стенку Хадырши, он оттуда все видел прекрасно. Стоит ли нам идти?

Читателю могут показаться странными эти наши постоянные раздумья. Дело объяснялось очень просто: все-таки мы все очень и очень устали, и всем хотелось скорее отдохнуть. И когда после льдов, камней и снега мы попали в эту обстановку зелени, травы, леса, ночной тишины и ночной теплоты, — так не хотелось идти снова вверх; хотелось скорее, хоть день, хотя два, пожить по-человечески, не среди этих льдов и камней. Быть может, это была слабость, но это факт.

Я вызвал к себе  в палатку Бархаша.

— Может быть, пойдем, — сказал я, — завтра сначала в лагерь, в Сагран? Нас от Саграна отделяют каких-нибудь два часа ходу. Лошади должны придти к нам за нашими вещами завтра утром. Можно пожертвовать одним днем и успеть завтра дойти в лагерь и узнать, что там и кто там, какие результаты работы Воробьева? Может быть, нам можно и не ходить на Бырс? Мы сэкономим этим не меньше трех дней, потому что для того, чтобы подняться по Бырсу, нужен один день да один день назад, да полдня с лишком уйдет там наверху.

Бархаш присоединился к моему предложению целиком. Он был так уверен в том, что мы полностью разгадали загадку Шини-Бини и всего узла, что считал, что тут делать уже вообще нечего. Остальные спали крепким сном.

Наутро я окончательно утвердился в своем решении: раньше уйти в лагерь, а потом идти на Бырс.

Я разбудил всех очень рано. Предложение идти в лагерь им тоже всем понравилось, —это обещало новый отдых.

Но не так-то легко оказалось добраться до лагеря. Несмотря на раннее утро и по существу позднюю осень, Бырс почему-то оказался особенно многоводным и шумливым в это утро. И мы долго бродили по берегу, пока отыскали большие камни, по которым перепрыгивали через шумящий поток, когда шли вверх. И чуть-чуть не произошла катастрофа.

Церетелли первый быстро перепрыгнул на ту сторону. Вторым решил прыгать Недокладов. Я и Бархаш спокойно ждали своей очереди. Никому из нас и в голову не приходило, что может что-либо произойти. И вдруг Недокладов, прыгнувший с высокого камня на более низкий, где стоял Церетелли, поскользнулся, но все-таки успел схватиться за ледоруб Церетелли. На мгновенье он повис на ледорубе, но тяжелый рюкзак за плечами перевесил, и Недокладов рухнул на спину с камня в воду. Шумящая волна моментально его покрыла. Мы видели только, как он один раз показался из воды, затем снова скрылся, на этот раз уже повернутый лицом к нам. Мы бросились к нему, но течение швырнуло его вновь к противоположной стороне и, к счастью, в тихое место, где большой камень преграждал путь бешеной реке. Попади он сразу в основное русло, — его бы убило об этот камень. Схватившись за прибрежные скалы, он поднялся из воды. Весь мокрый, он вылез на берег. Шляпа Недокладова и оба ледоруба — его и Церетелли — ушли под воду...

— Голова-то цела? — спросил я Недокладова.

— Шишку набил, — отвечал бедный малый. — Хорошо еще, что не наткнулся на острый камень, — мог бы разбить башку.

Действительно, большая шишка вскочила у него на голове.

Мы с Бархашом, не желая рисковать, перешли реку в более широком месте. Вода нам была немного выше колен. А между тем Недокладов погрузился два раза с головою, — так изменчиво дно горных рек.

Но всего досаднее была гибель ледорубов. Церетелли долго шарил ледорубом Бархаша в воде, надеясь вытащить застрявшие, как он полагал, среди камней ледорубы. Один удалось-таки вытащить, но другого не нашли. Вот так Бырс! Вот тебе и переправа в сентябре! А пока у Недокладова не попадал зуб на зуб.

На большой зеленой террасе, где паслись наши лошади, мы встретили караванщиков, отправившихся к нам навстречу. А у самого спуска к лагерю мы неожиданно встретили Вальтера и Москвина.

Оказалось, Москвин успел проделать всю работу гораздо быстрее, чем он полагал, и уже пятнадцатого днем пришел со всей своей группой на Сагран. Тринадцатого вечером, т.е. вечером того дня, когда мы ушли на Шини-Бини, пришли на Сагран застрявшие на фортамбекской базе Стах и Поляков. Но что всего было для нас радостнее и важнее, — четырнадцатого на Сагран пришли Ходакевич и Воробьев. Это было самое важное. Что узнал Володя? Что удалось ему сделать? Или, быть может, ничего не удалось?

По словам Москвина, Володя совершил исключительный подвиг. Он не только взобрался на ледяную стенку ледника и цирка Хадырши двенадцатого числа, но тринадцатого он взобрался на нее еще раз и затем, отправивши Ходакевича и Юсупа через Муук-су кругом на Сагран, сам, один, только с ледорубом, сошел вниз на фирновые поля с ледяной стены цирка Хадырши, установил по этим фирновым полям подход к пику Крупской и определил с высоты ледяной стенки выход ледника Бырс именно к этим же полям. По ним он спустился на Бырс и по Бырсу пришел на Сагран четырнадцатого вечером. Другими словами, Володя сделал тот путь, который мы только что сами намеревались сделать по Бырсу, с той только разницей, что он прошел его от Хадырши, а мы намеревались пройти его по фирновым полям от Бырса...

Мало того, Володя, по словом Москвина, принес приблизительную карту своего пути и всех вершин и направлений ледников, которые он встретил. Правда, это была карта от руки, карта, сделанная не инструментом, без фотоаппарата, но тем не менее карта более верная, чем все сделанные до сих пор, ибо она была проверена непосредственно его движением по фирновым полям от Хадырши к Бырсу и к Саграну. Задача, таким образом, оказалась разрешенной, и нам не было теперь никакой нужды двигаться на Бырс. Во всяком случае, если уж туда Идти, то раньше нужно было видеть Володю и подробно расспросить его, что и где он видел?

Даже Москвин не мог теперь спорить против очевидности. На мой вопрос, какие у него планы в дальнейшем, он сказал, что решил отказаться от алайского маршрута и думает двигаться вместе со мною и всеми прямо домой! Это было и для него и для меня гораздо менее хлопотно с точки зрения организации единого каравана.

— А куда вы сейчас идете? — спросил я.

— А вот хочу взобраться на самую грань правого склона ущелья, — сказал он, — хочу проверить горные породы наверху. Нам нужно их обследовать для своих работ.

Мы стояли в это время у начала спуска в ущелье Сагран к самой реке. Сверху нам уже была видна на противоположной стороне вся наша терраса и наш лагерь. Там бродили лошади и виднелись люди.

Чтобы дать знать о себе, я выстрелил из револьвера. Было видно, как из палаток повыскакивали человеческие фигурки.

Спуск вниз к реке, на подъем по которому нам понадобилось раньше сорок пять минут, мы проделали теперь в десять минут.

Еще полчаса ходу по колеблющемуся мостику через реку, затем наверх на террасу по кустам и арчевому лесу, и мы подошли к лагерю, опять к нашим белеющим палаткам.

Навстречу   высыпали   ребята, и впереди всех Арик. Наконец-то дома!..

Арик по обыкновению сразу вывалил все новости, которые он только знал: и почему они запоздали в движении с Фортамбека, и как пришел Москвин, и что сделал Воробьев, и о том, как Рубинский состоит под арестом, как ему носят пищу, как себя чувствует Мамаджан, и о том, что случилось с лошадьми.

Но прежде всего нам нужен был Воробьев. Тут же, пока готовили для всех роскошный пир, я выслушал его сообщение и ознакомился с его картой. Это решило вопрос. Работа действительно была исполнена что называется «на ять». Нам не было никакой нужды идти на Бырс. С его добавлением узел Гармо оказывался разгаданным до конца.

Рассказ об этой его работе, о том, как она была проведена и с какими трудностями встретился смелый парень, читатель найдет в последней главе книги.

Вот почему на этот раз совершенно спокойно я назначил обратное выступление всей экспедиции домой на следующий же день, на семнадцатое число. Это было приблизительно дней на десять раньше, чем я рассчитывал в Москве. Я считал, что имею полное право вознаградить и себя и остальных товарищей по случаю счастливого окончания работ этим заслуженным отдыхом.

Правда, в итоге всех наших трудов еще оставались некоторые окончательно не разработанные детали. Остались недостаточно и не окончательно проверенными направления некоторых ледников и хребтов. Так, остались неясными стыки Сагранского ледника с Гандо и Шини-Бини. Недостаточно четко уточнены стыки Аю-джилги с верховьями Малого Танымаса, равно как и самый выход Бырса к вершине Крупской мы занесли на карту только по рисункам Воробьева.

Но в основном вся задача была разрешена последовательно и до конца. Карта «белого пятна» заполнилась вся и целиком. Читатель найдет ее в приложении к этой книжке.

Прощай же, экзотический Памир! Прощайте, вековые снежные вершины, блеск ледяных громад и зубья черных скал! Пять лет подряд, с одним только перерывом в 1930 году, мы посещали вас, бродили по вашим неизведанным ущельям, подымались на высоты, где еще никогда не бывало человека, проникали в наиболее сокровенные уголки горных морщин и ледяных полей. И вот все кончено. Прощайте... Надо уходить... Эти мысли бродили у меня ночью, когда все пошли спать. Ну, что же, прощай Памир! Больше я тебя уже не увижу. А может быть, увижу? Чем черт не шутит? Кто знает—не занесет ли меня опять сюда моя непоседливая натура!

На прощанье с читателями не могу отказать себе в удовольствии поделиться с ними еще воспоминаниями о минутах, пережитых на обратном пути.

Это было тогда, когда через несколько дней я, Бархаш, Арик Поляков и Стах Ганецкий оказались в кишлаке Хаит, не доезжая семидесяти пяти километров до Гарма. Для сокращения пути мы решили бросить лошадей и пуститься со всем нашим багажом вниз по бурному Сурхобу на специфически восточном средстве передвижения — на бурдюках, т.е. на надутых воздухом бычачьих шкурах.

Этим описанием мы и закончим наш рассказ.