Альпинисты Северной Столицы  

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

РЕШЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ

ГЛАВА   I

НА ХАДЫРШУ

10 сентября

С вечера был отдан приказ встать в шесть часов утра, чтобы выйти в восемь. Путь предстоял тяжелый и скучный — по уже известному леднику до поворота в ущелье Курай-Шапак. Вышли после всяких задержек в восемь часов сорок пять минут. Наша группа из шести альпинистов и трех носильщиков была самой многочисленной группой из уходивших. У Москвина оставались Траубе, Вальтер, Солдатов и двое носильщиков. С Ариком и Петей Жерденко уходило тоже двое.

Как и прошлый раз, наша группа была готова раньше всех и тронулась тогда, когда москвинцы еще копошились, а Арик Поляков и Петя также еще не были готовы. На прощанье занялись фотографированием, снимая друг друга в разных позах и видах. Потом наша группа по проторенной тропинке двинулась вниз с базы на ледник.

«Прощай, база № 3, больше мы сюда не   вернемся!»

Через час ходьбы мы уже прошли блестящий лед, и началось всем надоевшее «нырянье» по ледяным буграм, покрытым камнем и щебнем. Как и в день возвращения с Турамыса, солнце скоро начало сильно припекать, под ногами заструились ручьи, и путь сделался еще тяжелее. Часам к четырем дня мы все же подошли к повороту с главного ледника в ущелье Курай-Шапак. Время от времени, пока мы шли, я оборачивался и делал снимки отдельных пиков и  вершин на ледяном плато вокруг пика Сталина. Эти снимки должны были запечатлеть горы, видеть которые снова в натуре я уже не наделялся.

Не доходя до поворота Курай-Шапака приблизительно километр, мы остановились отдохнуть.

— Люди идут, люди! — закричали сразу Недокладов и Воробьев.                                                                    

— Где люди? Какие люди?

Действительно, снизу по леднику в нашу сторону подымались три человека. Они были очень далеко, казались маленькими точками, и рассмотреть, кто они такие, было нельзя. Мы сели ожидать их, тем более, что они нас тоже заметили: один из них отделился и направился к нам на* встречу, идя быстрее остальных двух, шедших по середине ледника.

— Да это Патек, носильщик снизу, с фортамбекской базы, — заявил  Воробьев, смотревший в бинокль.

Действительно, это был Патек, самый молодой, самый здоровый, самый веселый и самый ленивый из всех наших носильщиков.

— В чем дело?

Но Патек оказался около нас только через полчаса. Он протянул мне сразу две записки и письмо.

Одна записка была от Васи Рубинского, другая от Стаха.

Оказалось, Рубинский с большим опозданием, но все же счастливо пришел со своим караваном на сагранскую базу. Он ждал нас там. В его записке очень неясно говорилось еще о каких-то беспорядках, которые он раскрыл в лагере. Записка от Стаха поясняла дело. Вася Рубинский обнаружил кражу лепешек и сгоряча вступил в драку с караванщиками. Обиженный караванщик Абу-Бакри убежал из лагеря на фортамбекскую базу к «большому начальнику», т.е. ко мне, с жалобой на то, что его «завхоз избил».

Дело пахло серьезным. Допускать какие-либо насилия по отношению к туземцам-караванщикам было невозможно; между тем, судя по записке Стаха, все караванщики были возмущены кулачной расправой завхоза.

Пришлось тут же чинить суд и расправу и отдать приказ, который   Патек взялся доставить в лагерь: «Впредь до разбора дела отстранить завхоза Рубинского от должности и посадить его под арест в палатку. Караванщику Абу-Бакри и всем остальным вернуться в лагерь к исполнению своих обязанностей и ждать моего прихода». Приказ был написан Бархатом, скреплен его и моей подписью. Патек взялся немедленно его доставить в лагерь.

Письмо же совершенно неожиданно было от Дорофеева. Это письмо доставил Вася Рубинский, который заезжал в Алтын-мазар на стоянку экспедиции Горбунова. Дорофеев сообщал о несчастьях с горбуновской группой, о гибели московского альпиниста Николаева при восхождении на пик Сталина и о том, что о самом Горбунове нет ни слуху, ни духу. Сам Дорофеев обещал придти к Фортамбеку после окончания работы на леднике Федченко к двадцать второму сентября.

Патек сообщил нам кроме того, что Вася Рубинский привез наконец столь долгожданный амонал и что остальные два носильщика несут теперь на своих плечах взрывчатое вещество к москвинской базе. Для верности я спросил — а знают ли они, что они несут. В ответ на это Патек надул губы, потом изобразил «Пфф!..» Оказалось, что знают.

Москвин получил, таким образом, груз, — это должно было его задержать еще дня два. С другой стороны, это еще более предрешало наше движение на сагранскую базу.

Наконец все новости были сообщены, распоряжения отданы, и можно было двигаться дальше. Носильщики с амоналом давно уже прошли на третью базу. Патек вместе с письмом двинулся обратно вниз по Фортамбеку, а мы повернули к Курай-Шапаку.

Курай-Шапак — большое тенистое ущелье, где бежит не ледник, а река, впадающая затем в основной ледник и пропадающая в его ледяных пещерах. Самый ледник начинается гораздо дальше. Язык его был виден от нас в расстоянии километров двух. Выход в ущелье был кое-где покрыт зеленым лесом, дававшим прекрасную тень. Трудно было, правда, добраться до леса через ледопад, обычный при скрещивании двух ледников. Зато когда мы добрались до зеленой лужайки и снова увидели вокруг себя деревья и зеленую листву, всем захотелось отдохнуть подольше. Так давно мы не видали всего этого природного комфорта!

Решили тут же сразу обедать. Воробьев взялся за стряпню, обещая перещеголять Арика и его супы. После обеда и отдыха двинулись дальше.

Пока шли вверх по лесу среди зелени и травы, Идти было легко, хотя ущелье заметно подымалось вверх. Река все время бежала рядом с нами, и впереди уже виднелся ледник, огромный, длинный, с серыми моренами, уходивший в глубь ущелья и весь пересеченный трещинами. Он круто забирал вверх, где уже не было видно ни зелени, ни травы.

Наши носильщики-проводники вдруг повернули с осыпи, по которой мы шли, прямо к шумящей внизу реке.

— Почему вы поворачиваете? — спросил я их.

— Здесь надо переходить реку, — ответил самый старый и опытный из  носильщиков, Измаил. — Перевал на Хадыршу идет здесь.

С той стороны реки подымалась высокая стена из камня, глины и песка, твердая, как цемент; на высоте ста с лишком метров она превращалась в зеленую лужайку, которая в свою очередь поворачивала вправо, образуя совершенно самостоятельное широкое ущелье и ответвления основного ледника. Дорога на Хадыршу шла как раз в это ущелье в сторону от главного ледникового русла Курай-Шапака. Река шумела и бурлила. В эту пору дня (в четвертом часу) она была наиболее многоводной и, следовательно, наиболее опасной для переправы. Ширина реки была до пяти метров. Носильщики свалили груз с плеч и начали разуваться.

Я не люблю переправ через горные речки. Со времени 1928 года, когда мне дважды приходилось тонуть, у меня осталось по отношению к горным рекам неприятное чувство страха. Но раз другого пути нет, думать не приходилось.

Я внимательно следил за Измаилом, который пошел вперед: у него были жилистые крепкие ноги, тонкие, как спички, но сплошь из стальных мускулов. Вода в самых глубоких местах доходила ему не выше колен, тем не менее два раза он пошатнулся, — с такой силой била вода. Вот он уже на том берегу. Брод испробован, Измаил вернулся назад, и по его следам двинулись остальные носильщики, а затем и наши альпинисты.

Этот переход продолжался не больше двух минут, и тем не менее нужно было обладать крепкими нервами, чтобы не закружилась голова, когда в бурной стремнине потока вы видите вокруг себя только шумящую, быстро несущуюся воду и теряете всякую возможность ориентироваться в направлении вашего движения. Мы перешли, разувшись и держась друг за друга и ледорубы.

Самое трудное, однако, начиналось только теперь. Стена подымалась с противоположной стороны отвесно вверх. Это был конгломерат, т.е. самая твердая и самая неприятная для подъема порода. В особенности трудно стало наверху, где мы уперлись в совершенно отвесную стенку, в которой пришлось вырубать ступеньки ледорубом, чтобы можно было подняться на два-три метра, отделявшие нас  от карниза, покрытого зеленой травой.

— Яман иол (скверная дорога), — заявили наши носильщики.

— Киик иол, — добавил Измаил, — это дорога для кийков, а не для людей.

Но «киик иол» была все-таки взята. Дальше подъем шел уже по траве, тоже очень утомительный, но все же его никак нельзя было сравнить ни с только что взятой стеной, ни с речной переправой. К семи часам крутой подъем перешел в более пологий. Ущелье еще более заворачивало вправо а вверху травянистый подъем переходил в сплошное нагромождение камней, за которыми еще выше  виднелись ледяные поля.

Мы не даром, однако, подымались после реки на каменную стену и затем брали травянистый склон. Ледяные поля, которые виднелись вверху, падали крутым висячим ледником вниз, в глубокое ущелье, выходившее в основной ледник. Наш зеленый склон привел нас на край этого ущелья метров в двести глубиной. Основной ледник с грани этой пропасти был виден глубоко извивающимся внизу и уходившим потом в западном направлении. В самом конце его открылись снежные вершины, возвышавшиеся, видимо, над снежным цирком. Мы таки забрались довольно высоко.

Измаил сказал, что где-то здесь на лужайке должна быть вода. Густая трава и мох показывали, что вода действительно должна быть. Но напрасно мы искали воду, — повторилась та же история, что на леднике Турамыс: к этому времени года горные ручьи уже высыхают. Мы прошли всю лужайку, обрыскали все ее закоулки, поднялись до самого ее конца к черным камням и скалам, но воды нигде не нашли. Нигде не было ни капли воды.

— Воробьев нашел воду! — вдруг услышал я позади крик Недокладова. — Есть вода!

— Где вода?

Оказалось, пробиваясь вверх по наваленным камням, Воробьев услышал журчанье ручейка глубоко под камнями. Сейчас же всех приспособили для работы по разборке камней. Когда разобрали камни, оказалось, что под ними действительно журчит маленький ручеек; но воды в нем было так мало, что пришлось сначала сделать искусственный водоем, а потом ждать, пока вода натечет, сделается чистой и успокоится от ила и песка; и только в девять часов вечера сели ужинать.

Тихая, теплая ночь, от которой мы давно-давно отвыкли, скоро одела нас своим покровом. А утром я разбудил всех ни свет, ни заря, чтобы как можно скорее двигаться дальше.

77 сентября

Теперь, когда было светло, пока готовили чай, я организовал новое совещание с Бархатом и Воробьевым. Пики, которые не успели рассмотреть вчера, теперь отчетливо обрисовались перед нами. И эти пики, подымавшиеся в глубине, над ледником Курай-Шапак, с которого мы уходили вечером, повергли нас в смущенье и новую тревогу,

— Что это такое? Нам были так хорошо знакомы некоторые из этих пиков, стоящих прямо перед нами. Влево над цирком основного ледника виднелся пик, который трудно было не узнать. Это же Мраморная головка, тот самый пик, который мы видели, когда шли от Турамыса к пику Крупской. А от него идет отрог со снежным перевалом, напоминающий первое каменное ожерелье. Он должен был привести нас к Итальянской башне, но Итальянской башни не было видно. Зато виден был другой пик, подымавшийся над перевальной линией цирка чрезвычайно крутым, почти вертикальным подъемом. Этого пика мы не знали. Что это за пик? Далеко за Мраморной головкой виднелся подымавшийся, видимо, уже за перевалом с той стороны ледника еще один гигантский пик. По моим расчетам, он напоминал собою пик Авеля Енукидзе на ледяной стене. Правда, он несколько не сходился в направлении, но тем не менее напоминал собою этот пик. Наконец, слева, в большом отдалении от Мраморной головки, виднелся пик, который своей верхней частью напоминал вершину Крупской; правда, она тоже виднелась как бы позади, за фирновым подъемом.

Все эти рельефы пиков меня чрезвычайно смутили. А что, если мы не туда идем? А что, если нужно идти по основному леднику Курай-Шапак, а не забирать сейчас направо к Хадырше, куда ведут нас носильщики? Ведь вот они, знакомые нам пики.

Но Бархаш рассеял  мои сомнения. — Не может быть, чтобы мы ошиблись, — сказал он.— Сверху мы видели только Хадыршу, а не Курай-Шапак, так показал и компас.

Да, компас показал. Москвин ведь говорил, что он больше верит инструментам, чем глазам. Инструменты, конечно, вещь точная. И мы решили идти, как шли, тем паче, что крутой отвес замыкающего основной ледник пика не вязался с картиной, которая была нам известна; мы могли ошибаться и сейчас принимали за Мраморную головку и пик Крупской другие пики.

В десять часов тронулись со стоянки. Трава очень скоро кончилась совершенно, и начались голые камни. Мы шли по ним, держа направление на ледяное поле, открывавшееся наверху.

В одиннадцать часов двадцать минут утра мы стали на переплете двух хребтиков, у самого начала ледяного поля, там, где оно начинало падать висячим ледником в ущелье. От этих хребтиков взяли снова вправо. На одном из каменных косогоров меня поразили цветы: маленькие альпийские цветы — голубые и лиловые, почти без листьев, прижавшиеся к камням и из камней показывавшие свои лепестки. Я сорвал их с десяток и заложил в книжку, чтобы высушить и отвезти домой.

Наконец начался лед. Ледяное поле лежало теперь перед нами совершенно ровное. Оно упиралось в замкнутый амфитеатр из крутых осыпей, покрытых песком и щебнем. Вершина амфитеатра образовывала два или три больших провала среди высоких выветренных пиков. Ледяное поле и каменный амфитеатр являлись как бы верхним этажом над ущельем, откуда падал висячий ледник в основной ледник Курай-Шапак.

На одном из провалов находился перевал в ущелье Хадырши. На каком же?

— На втором. — Измаил показал рукой на правую выемку между двумя очередными пиками, венчавшими амфитеатр. Туда шла крутая осыпь.

В двенадцать часов тридцать минут поднялись на осыпь. Перевал был взят, мы стояли на грани, отделявшей Курай-Шапак от Хадырши. Высота была сравнительно небольшая, всего четыре тысячи девятьсот метров. Но когда мы глянули вниз, невольно всех взяла оторопь. Вниз шел очень крутой склон, покрытый фирном и льдом. Склон этот шел приблизительно на полтора километра. Потом лед и фирн кончались, и дальше шла каменная осыпь, которая только к концу делалась более пологой. Далеко внизу виднелась зеленая поляна, покрытая травой, а за этой поляной шел ледник. Но ледяной склон у самого верха был настолько крут, что спускаться по нему вниз — значило наверняка скатиться и сломать себе шею.

— Иол яман (скверная дорога), — заявили носильщики. А Измаил показал путь, по которому, по его мнению, следовало идти.

Надо найти путь, где спускаться нужно будет не по ледяному скату, а по осыпи. А для этого нужно было перейти с той выемки, на которой мы стояли, на соседнюю выемку. Ее отделяла от нас большая вершина, вся сплошь сложенная из выветренных пород — щебня и потрескавшихся скал. С выемки, где мы стояли, по этим потрескавшимся породам нужно было влезть на вершину и затем по грани же спуститься на вторую выемку, к месту, где спуск вниз шел по камням, а не по фирну.

Измаил полез вперед. За ним с тяжелым мешком на плечах пошел Воробьев. Воробьев полез даже не по самой грани вершины, а по той ее стенке, которая висела над пропастью. Но уж такой это был непоседливый человек, — он лез на риск и тогда, когда это было совершенно не нужно. Следующими полезли Церетелли, Бархаш и я.

Общий вид цирка Хадырша.

Когда мы втроем оказались на самой верхушке вершины, я остановился и вытащил фотоаппарат, чтобы снять причудливую картину бесконечных снежных цепей и пиков, которые открылись перед глазами. Но эти пики и цепи были совершенно неизвестны, незнакомы и ничего не говорили, откуда и куда они идут. Мало того, самый ледник Хадырша внизу был какой-то странный. Я не видел тянущихся по нему змей-морен, и только озеро, глянувшее на меня снизу своим синим глазом, напоминало мне другое озеро, которое мы видели в свое время на леднике, когда смотрели на него с вершины Турамысского перевала... Оно рассеяло мои сомнения в правильности нашего пути.

Но надо было спускаться, времени терять было нечего. Минут через пять я присоединился к остальным товарищам. Высота была опять четыре тысячи девятьсот метров, а ночевали мы на высоте четырех тысяч метров; значит, мы поднялись за утро на девятьсот метров.

Ровно в час тридцать минут мы начали спуск, и только в четыре часа двадцать минут закончили его; другими словами, мы спускались почти три часа. Спустились, как показал альтиметр, на тысячу пятьсот метров, полтора километра за три часа. Читатель может судить по этому факту, что это был за спуск. В особенности трудна была его первая часть, когда пришлось буквально виснуть на скалах с тяжелым мешком за плечами. А затем, когда мы стали на осыпь, пришлось идти вниз, а иногда бежать и чувствовать, что вместе с тобой и за тобой летят и движутся целые слои камня, песка и пыли. Этот ураган камней, догонявших и перегонявших нас, иной раз был так силен благодаря крутизне спуска, что мы рассыпались друг от друга веером, чтобы не поставить нижестоящих под угрозу быть сшибленными камнями, которые мы заставляли катиться вниз.

Наконец внизу! Кругом трава, зелень, вода. Даже деревья кучками подымались то там, то сям на поляне. Поляна упиралась в высокую грязную морену, за которой шел ледник.

Пока устраивались на ночь, мы с Бархашом решили проверить общий вид цирка и ледника, куда мы попали. Несмотря на усталость, мы поднялись на морену, отделявшую ледник от зеленой поляны. Ледник растянулся теперь перед нами во всю свою ширину и длину, и цирк ледника Хадырша открылся весь.

Невольно мы в ужасе переглянулись.

Совершенно не тот ледник, который мы видели с Турамысского перевала, лежал теперь перед нами. Прежде всего, ледник шел без всяких морен, и ширина его не превышала полукилометра, и в длину весь был не больше четырех километров, а тот ледник тянулся по меньшей мере километров на двенадцать и имел две полосы морен. Во-вторых, ледник, упершись в цирк, переходил сразу в короткий висячий ледник, от которого подымались сразу же крутые ледяные стены цирка. И никаких вершин, хотя бы мало-мальски напоминавших вершину Крупской, или пик Мраморная головка, или Итальянскую башню, не было на гребне цирка. Один за другим там шли ровные полуовалы, покрытые сплошным снегом, и только слева торчали   черные зубья скал. Не менее смущали нас трава и зелень, лужайки и деревья, к которым мы спустились. У ледника, который мы наблюдали с Турамыса, не было ни зелени, ни лужайки, ни деревьев.

Мы еще раз переглянулись с Бархатом и опустили головы. Для нас было совершенно ясно, что мы попали не туда, куда хотели. Ледник Хадырша, куда мы пришли, не был тем ледником, который мы видели сверху, с перевала ледника Турамыс. И сейчас же на память пришли вершины, которые мы видели, когда шли от Курай-Шапака: и Мраморная головка, и пик Крупской, и пик Енукидзе.

Неужели мы так ошиблись? Неужели мы видели сверху Курай-Шапак, а не Хадыршу? Тот самый Курай-Шапак, который лежал сейчас позади нас, отделенный от нас полуторакилометровым трудным спуском и гребнем, который мы взяли только сегодня утром? Увы, дело обстояло именно так. В отчаянии мы еще раз устремили наши взоры на цирк.

Можно ли по крайней мере выбраться отсюда, и куда мы выберемся? Для этого нужно забраться на ледяные стены цирка и посмотреть, что за ними дальше. Но можно ли забраться? Этого тоже нельзя было сказать. Как будто бы можно было забраться налево по камням. Как будто бы можно было и направо по ледяной стене. Но все это было и опасно и требовало много труда и времени. А пока опять сплошная неудача...

Мрачные, вернулись мы к ночевке, где сообщили товарищам о своих выводах и неудачах. Все замолчали и после ужина сейчас же забрались в палатки.

Вот как описывал этот момент нашего путешествия в своих записках Володя Воробьев:

«Мрачнее тучи вернулись они (Николай Васильевич с Бархашом) со своей разведки. Стало ясно, — компас их подвел. Во время рекогносцировки они видели не Хадыршу, а Курай-Шапак. Мы совершенно напрасно перевалили в эту живописную просторную долину. Вернуться на Курай-Шапак — это значило потратить не меньше двух дней на преодоление перевала. Одна мысль о ползучей осыпи, вытянувшейся на полтора километра, наводила уныние и вызывала ломоту в коленях. Усталые, хмурые, сидели мы вокруг костра, без всякого аппетита пили чай и с беспокойством поглядывали на своего начальника. У каждого в глазах можно было прочесть опасение: а вдруг он встанет, велит собираться и лезть обратно на перевал, откуда мы только что спустились...»

Но опасения их были напрасны. Лезть назад, — у меня даже мысли такой не было. Надо было искать другого выхода, я решил отложить это на утро.

А ночью небо покрылось тучами, тучи заволокли все ущелье. И, таким образом, к неудаче прибавилась еще и перспектива скверной погоды. Прошло уже восемь безоблачных дней, пора было наступить перелому, по опыту мы знали, — минимум дня на три.

В конце концов я так разволновался, что не мог заснуть. Не спал до пяти часов утра и заснул лишь с мыслью — завтра же вновь идти на разведку.

12 сентября

Тучи, тучи и дождь! На этой высоте снега нет, а есть только дождь. Дождь барабанит по нашим палаткам. Как мокрые курицы, сидим мы, прижавшись друг к другу, сидим так уже с восьми часов утра, ждем, пока наконец кончится этот проклятый дождь и можно будет что-нибудь решить... В десять часов утра я пошел опять проверять наши вчерашние итоги. Вот опять мы взобрались с зеленой лужайки на грязную морену и еще раз оглядели и цирк, заволоченный тучами наверху, и ледниковое ущелье. Явная ошибка! И ошибка не только наша, но и Вальтера. Безусловно, мы видели сверху Курай-Шапак, который остался позади. Тут же на морене, сидя на камнях под продолжавшим накрапывать дождем, мы приняли с Бархашом окончательное решение, как быть дальше. Так как у меня было мало надежды на то, что отсюда удастся подняться, в особенности при непогоде, на грань ледяной стены над цирком, а отказаться от такой попытки все же не хотелось, я решил оставить здесь Володю Воробьева, Сережу Ходакевича и Юсупа с заданием попытаться подняться на стену, чтобы узнать, что лежит за ее пределами, и в случае неудачи к шестнадцатому вечером придти на сагранскую базу. А сам я решил вместе с Бархашом, Недокладовым и Церетелли пойти сегодня же бегом на сагранскую базу, затем от сагранской базы по леднику Сагран двинуться до поворота с ледника Сагран на ледник Шини-Бини и по леднику Шини-Бини пройти до его конца, чтобы этим путем попытаться выйти к верховьям Турамыса. Ориентировочной вехой и тут должна была быть вершина Крупской.

Если Вальтер не ошибся, если наши предположения все верны, что ледник Турамыс смыкается своим концом именно с Шини-Бини, мы, идя в направлении с запада на восток по Шини-Бини, должны были упереться в вершину Крупской. Этим был бы решен вопрос. И вместо того, чтобы видеть с вершины Крупской то, что находится на запад от Турамыса, мы по Шини-Бини с запада на восток придем к той же точке, хотя и будем внизу и не взойдем на вершину Крупской. Но это уже не играло роли. Важно было проверить наши предположения о взаимоотношениях ледников. Сроком для возвращения я поставил семнадцатое число. Выступать решили сегодня же через два часа, в двенадцать часов дня. С этим мы вернулись обратно.

Тучи продолжали еще клубиться, но кое-где уже прорывалось солнце. Это давало надежду, что непогода не затянется надолго.

Воробьев и Ходакевич с энтузиазмом приняли сообщение о новом решении и вместе с Юсупом немедленно сели за разборку и дележку провианта. Бархаш, Церетелли и Недокладов сели отделять свою часть. Потом сели обедать, и с опозданием только на тридцать минут против назначенного времени моя группа была уже готова в путь.

Воробьев получил строгое задание не рисковать, но тем не менее попытаться сделать все, чтобы подняться на ледяную стену цирка.