Альпинисты Северной Столицы  

 

М. Алексюк

Как все начиналось

 

Мое знакомство с миром гор началось со школьных лет в далеком 1948 году. Мои родители достали путевку в Украинский лагерь юных альпинистов, который начинал свою работу в горах Кавказа. По сути этот лагерь не открывался, а возрождался, так как существовал до войны. Как и все, что было не нужно во время лихолетья, он пропал. Но следы остались в памяти людей, которые создавали советский альпинизм и начали возрождать его заново после войны.

О нем помнил Михаил Тимофеевич Погребецкий — неутомимый исследователь белых пятен на картах горных районов бывшего СССР, искренне любящий горы и людей. Это был великолепный организатор и педагог. Хорошо зная оздоровительную и воспитательную роль, а также притягательную силу горных восхождений он начал восстанавливать базовую основу Украинского альпинизма с подготовки тренеров — преподавателей по этому виду спорта.

В 1947 году он организовал первую Украинскую школу инструкторов альпинизма, которая была расположена на плоском пятачке на левом берегу реки Адыл-Су, с грохотом несущейся вниз по одноименному ущелью, пока через 4 км не впадала в более шумную и многоводною реку Баксан.

На площадке школы курсанты установили палатки для себя, персонала лагеря и хозяйственных служб, расчистили линейку для сборов и построения, установили тент над армейской кухней и столовой. И когда все было установлено и обжито, остался незаполненным еще один кусочек выделенного участка берега. Здесь М.Т. Погребецкий предложил воссоздать Украинский лагерь юных альпинистов. С июля 1948 года детский альпинистский лагерь начал свою вторую жизнь.

Мы приехали в Нальчик — последнюю точку железной дороги в глубь Кавказа — вместе с новой администрацией лагеря и грузами. Прибыли ночью. Город спал. Вокзальное помещение было маленьким и душным. Покрутившись на жестких скамьях, я вышел на улицу. Восточная часть неба быстро светлела, наливаясь синевой. Там громоздились низкие темные облака необычной остроугольной формы. Видно, днем будет дождь. Я пошел вдоль привокзальной улочки. Одноэтажные домики были огорожены высокими каменными заборами, за которыми виднелись сады. Ворота и калитки заперты. Вдоль тротуара стояли порытые густой пылью тусклые деревья. Какая-то печать усталости и неухоженности лежала на всем: домах, заборах, деревьях. Быстро светало.

Пора возвращаться на вокзал. Я повернулся и замер... Прямо передо мной на горизонте вместо дождевых облаков стояли огненные пики снежных вершин, освещенных утренним солнцем. Они были раскрашены, как разогретые в кузнечном горне зубцы гигантской изломанной пилы. Контуры зубцов были белые, ниже — розовые, потом красные, еще ниже — голубые и синие, переходящие в серый цвет, который сливался с нечетким горизонтом, еще нетронутым светом раннего утра. Я стоял долго, восхищенный их суровой красотой и мощью. Так вот они какие, горы! Прекрасные, холодные и неуютные. Вернулся в зал ожидания. Мои спутники уже не спали. Позавтракав, руководители разошлись по своим делам. Нужно было достать машины, загрузить их имуществом и людьми и привезти все это на место, отведенное лагерю. Первым начальником лагеря был киевский учитель географии Починов Александр Григорьевич, его заместителем по учебно-спортивной работе — Павел Константин Маркович; по хозяйственной части — майор запаса Петр Смелый. Еще был повар, морской кок — Бокман Александр и бухгалтер Маргарита.

В ожидании Кавказа. В. Дзегановский, М. Алексюк, В. Кононенко

 На следующее утро прибыла грузовая машина. Мы загрузили в нее армейские палатки, спальные мешки, котлы, кастрюли и прочие хозяйственные принадлежности, втроем забрались на эту кучу, и машина, поднимая шлейф пыли, покатилась в горы. Солнце взошло высоко и пекло нас немилосердно. Выехали из Нальчика на асфальтированное шоссе Ростов — Орджоникидзе и далее в сторону поселка Баксан. Оттуда начиналась дорога в ущелье реки Баксан, зарождающейся в ледниках белоголового Эльбруса. Ниже в нее вливаются окрестные ручьи и речки, и вся эта масса воды несется вниз по ущелью то сужаясь, то растекаясь, но не задерживаясь в своем беге. В верховьях в нее с грохотом вливается и наша Адыл-Су. Вдоль этих рек извивалась грунтовая автомобильная дорога, которая в любую погоду была серьезным испытанием для грузовых машин и пассажиров, сидящих в кузове: колдобины разной величины трясли нас непрерывно на протяжении 100 километров пути, вышибая из наших душ последние капли оптимизма и веры в возможное окончание пути. Сейчас эта дорога обустроена и покрыта асфальтом.

Особенно тяжкой была часть дороги по ущелью Адыл-Су. Она цеплялась за склоны, виляя и выпрямляясь, перепрыгивая через ручьи и рытвины… Четыре километра до лагеря мы ползли полчаса и наконец, остановились в лесу возле ручья хрустальной чистоты. После адской жары и тряски — березовая тень и холодная вода. Если есть на земле рай, то он здесь! Место для лагеря оказалось рядом, за ручьем. Оно представляло собой поляну, в центре которой было огромное кострище, окруженное бревнами в несколько рядов. Это был традиционный костер украинской школы инструкторов альпинизма.

Быстро разгрузив и отправив вниз машину, мы поставили большую палатку, поужинали приготовленной Александром яичницей и разожгли первый лагерный ритуальный костер. Своим светом и теплом он зарождал новую жизнь человеческого коллектива, которая потом входит в сознание и мысли приехавших мальчиков и девочек в виде твердого убеждения, что без преодоления трудностей не бывает успеха. И что горы своей неприступностью учат этому и многому другому, что всегда необходимо в повседневной жизни.

С этого костра и началось мое знакомство с альпинизмом, которое продолжалось много лет. Через неделю приехали все остальные участники, и началась для меня совершенно новая, очень насыщенная и интересная жизнь в детском лагере.

Одновременно на соседнюю поляну съехались из разных концов Украины курсанты школы инструкторов. За несколько дней рядом с нашим вырос палаточный городок, жителями которого были молодые загорелые, ладно скроенные парни и девушки в ярких ковбойках и куртках. В основном, они были студентами ВУЗов Украины. На головах у большинства парней были фетровые шляпы с цветными шнурками вместо ленты и шнурком под подбородком. По утрам после зарядки они корчевали старые деревья и кусты, перекатывали громадные камни, расширяя площадь лагеря; что-то копали, строили, красили. Работали они с азартом, весело, воодушевленно. Заканчивали с ударом гонга, шли на ручей умываться, завтракали и приступали к занятиям.

Для нас, худосочных послевоенных недорослей и мас-лаковатых девиц, наблюдавших за этим праздником силы и здоровья из-за кустов, курсанты школы казались сказочными персонажами, которые все могут и ничего не боятся. Как мы хотели быть похожими на них!

У нас тоже были занятия, мы учились вязать узлы на веревках, лазить по скалам, ходить по льду и снегу, носить тяжелые рюкзаки. Курсанты школы инструкторов на нас отрабатывали приемы обучения альпинизму, о которых они узнавали на своих лекциях.

Моими первыми тренерами были Владимир Моногаров и Кирилл Шумилов. Сильные и ловкие, они, как ящерки скользили по скалам, без устали топали по горным тропам, уверенно шагали в кошках по льду. Студент института физкультуры Владимир Моногаров мог в любом месте прыгнуть сальто вперед или сальто назад и тому подобное.

Возвращаясь с занятий, мы подбирали всякое древесное гнилье и складывали на кострище, а после ужина разжигали большой костер, рассаживались на бревнах и ждали гостей из школы инструкторов. Они приходили в красивых свитерах с оленями и начинали петь. Что это были за песни! Мелодичная «Баксанская» перемежалась с «жил-был у бабушки серенький козлик...» Пели все, и голосистые, и безголосые, солистов не было. Спустя несколько вечеров к звонким голосам курсантов добавились и наши мутирующие фальцеты. Особенно нравились частушки, которые сочинялись тут же, у костра:

«Не хватает рук и ног, хвост бы здорово помог» Припев про молодого журавля подхватывали все. Удар гонга прекращал эти вокальные упражнения, и все расходились мыться и спать. Завтра снова на занятия.

В числе наших инструкторов была и Вера Алексеевна, жена Михаила Тимофеевича Погребецкого — миловидная улыбчивая женщина, которая руководила нашей ордой, не повышая голоса, терпеливо разъясняя необходимость того или иного действия.

Мимо нашего лагеря проходили группы альпинистов, идущих на гору или спускающихся вниз. Они останавливались у соседнего ручья, пили чистую прохладную воду, отдыхали и шли дальше. Их обгорелые руки и лица, иногда в марлевых повязках говорили нам, что где — то за пределами нашего березового рая идет настоящее состязание людей и суровой природы, которое не всегда проходит без потерь и разочарований.

Инструктора нашего детского лагеря, втом числе и Вера Алексеевна пошли на Эльбрус. Мы уже видели его со склонов перевала ВЦСПС, где проходили занятия по прохождению травянистых склонов. Мне запомнилась огромная снежная шапка с двумя куполами, видная отовсюду. Через несколько дней инструктора вернулись обожженные солнцем, похудевшие, но счастливые, так как взошли на вершину. И вечером «на костре» они рассказывали о бесконечных снегах, обжигающем солнце, усталости, горной болезни и радости достижения вершины, которая несравненно больше любых трудностей при подъеме.

А мы пока осваивали нелегкую, но интересную науку го-ровосхождений. Наши инструктора терпеливо приучали нас к трудностям и терпению, товариществу и взаимопомощи; объясняли правила поведения людей в горах и смысл альпинизма. Действительно, там объективно опасно и тяжело физически. Тогда зачем туда стремятся люди? И не только молодые. Может, правильно говорят, что «умный в гору не пойдет». Так, да не так. Я бы уточнил: «Ленивый в гору не пойдет». Там ему делать нечего. Нужен некий внутренний огонь, избыток жизненных сил, чтобы оторваться от теплой постели и уйти вверх ради какой-то мифической цели. Позднее я понял, что достижение трудной цели и есть смысл альпинизма.

Опасности и трудности в горах — это катализатор возмужания. Туда стремятся те, кто хочет в этом противоборстве воспитать в себе смелость, выносливость, трудолюбие, честность и т.п. Другое притягательное качество альпинизма — это коллективизм действий, когда общая цель восхождения становится и целью каждого из участников альпинистской группы. Для успешных восхождений необходимы терпение и доброжелательность, готовность помочь, которые выливаются в радость общей победы.

Не нужно забывать, что «улучшению» характеров способствует невероятная красота гор, фантастическое сочетание форм и красок окружающего мира, бесконечно разнообразного, в котором каждый находит что — то созвучное со своими чувствами, мыслями. В общем, альпинизм — это определенное мировоззрение, которое существенно обогащает, наполняет осознанностью жизнь своего последователя. Эту словесную конструкцию киевлянин Виталий Бодник выразил кратно и более убедительно: «Альпинизм дарит нам радость победы над собой. Познав эту радость, мы вновь и вновь стремимся ее испытать». Естественно, что такое многообразие понятий и чувств не укладывалось в сознание школьника, впервые увидевшего горы. Но я почувствовал насыщенность атмосферы спортивного возбуждения, царившего среди курсантов школы. Наши инструктора много рассказывали о восхождениях на вершины, видные с мест наших занятий, о поведении людей в сложных и опасных ситуациях. Руководство лагеря устраивало для нас встречи с известными альпинистами у вечернего костра. Все это сформировало у меня твердое убеждение, что я должен вернуться сюда снова, чтобы стать похожим на этих сильных и интересных людей, почувствовать их заботы и тревоги, их радости и огорчения. Эмоциональная красота взаимоотношений побеждает физические трудности. Само восхождение на вершины гор — это видимая часть айсберга. Невидимыми остаются упорные тренировки на выносливость и силу, ловкость и технику; изготовление и подготовка специального снаряжения, одежды, отработка приемов использования этого снаряжения и многое другое.

Для квалификационного восхождения мы вышли на склоны Эльбруса, поскольку не достигли возрастного ценза для занятий взрослым альпинизмом. Наш путь начался от селения Терскол по автомобильной дороге, которая зигзагами поднимается вверх по склону, достигая горизонтальной площадки под самым языком ледника. Там стоял небольшой фанерный домик, так называемый четырнадцатый пикет (номер этапа строительства дороги), а сама площадка зовется «Новый кругозор». На эту высоту предстояло подняться нам, юным альпинистам, в конце лагерной смены.

Ниже снежной линии видны разноцветные каменистые осыпи, которые длинными языками сползают по скальным ложбинам, заполняя их снизу доверху. Стоит только убрать опорные камни осыпи, как она оживает и начинает двигаться вниз, как волна со зловещим шелестом камешков, пока не останавливается, опершись на новую опору.

После возвращения из детского лагеря я начал ходить в секцию альпинизма при Киевском дворце пионеров. Руководителем этой секции была Вера Алексеевна Погребецкая. Мы ходили в походы, тренировались на кирпичной стенке приемам лазания по скалам, работе с веревкой и многому другому.

Через год я закончил среднюю школу и готовился к поступлению в Киевский Политехнический институт. В школе я занимался плаванием и спортивной гимнастикой. Вместе со мной в секции гимнастики занимался Вадим Дзегановский, ученик соседнего класса. Он был из вундеркиндов — очкариков, но на занятиях всегда очень старательно выполнял стойки, сальто и другие сложные упражнения, которые мне не давались из-за высокого роста и разболтанности.

Поступив в институт, я пошел в секцию гимнастики, избавив себя от необходимости ходить на занятия по общей физической подготовке. Спортивный зал института имел балкон, на котором досужие студенты коротали свободное время. Через некоторое время ко мне подошел Вадим Дзегановский со словами: «Все болтаешься в гимнастике. И про горы забыл, предатель». «А ты откуда знаешь про горы?» — удивился я. «Я был на Кавказе в детском лагере на следующий год и видел списки первых участников». «Ну и что?» «А то, что в институте есть секция альпинизма, и тебе нужно туда записаться. Они собираются по средам после занятий в аудитории 306. Приходи, разберешься! Пока!»

И я пришел в среду. Публика была разная, в основном, студенты геологического факультета, веселые парни и девушки. Вадим представил меня как переростка из «Юных альпинистов» и добавил, что знает меня как гимнаста, который никогда не поднимется выше второго разряда, и что мне лучше лазить по скалам, чем чиркать ногами о пол зала под поднятой на наибольшую высоту перекладиной. Все дружно согласились, скальная тренировка была назначена на глинистых склонах Бабьего Яра. Лазать по сухой глине действительно проще, чем работать на гимнастическом снаряде, где нужны и сила, и ловкость, и чувство ритма. В процессе лазания я перезнакомился со всеми, но гимнастику я не бросил и как всегда, подгибал длинные ноги, работая на перекладине.

Наконец пришло время распределения путевок в альпинистские лагеря Кавказа, которых всегда было меньше, чем желающих. Эту проблему разрешили просто: устроили соревнования по скалолазанию. Кто выиграл, получал путевку. Я и Вадим попали в число счастливцев. Потом стало известно, что в Украинской школе инструкторов альпинизма организуют группу начинающих альпинистов из выпускников «Юного альпиниста».

Мы с Вадимом пошли к М.Т. Погребецкому, попросились в его группу, и он нас взял. Мы опрометчиво сдали свои путевки в секцию института и стали ждать. Когда подошло время, явились за получением направления. «Ребята, — сказал Погребецкий, — вынужден вас огорчить, но вследствие недостаточного финансирования в этом году, создание группы начинающих альпинистов откладывается. Я очень сожалею» Наше бормотание уже не имело никакого значения. Мы вышли в приемную и стали обсуждать сложившееся положение. «Подожди, — сказал Вадим, — еще есть шанс». Он подошел к телефону и куда-то позвонил. «Если черт уже ничего не может сделать, он посылает женщину». «Какой черт?! Какую женщину?!» «Сейчас увидишь». Вскоре в приемную вошла кареглазая, плотно сбитая дама — мама Вадима. Поздоровалась, улыбнулась нам, спросила у секретаря и прошла в кабинет Погребецкого. Такого позора я еще не испытывал. Два здоровых мужика выставили вместо себя женщину! Через десяток минут, также улыбаясь, она вышла и жестом показала нам, чтобы вошли. Погребецкий был явно чем-то озабочен, но нам улыбнулся: «Ребята, денег на вас нет, но я думаю, за счет обычного недоезда участников, я смогу вас взять». И тут же выписал нам направления. Земля ушла из-под моих ног. Я полетел, рядом летел Вадим. Мы едем в горы!! То, за чем я украдкой наблюдал из-за кустов, станет моей повседневной жизнью! Везучие мы!!

Через две недели мы сидели в кузове нагруженного грузовика, подпрыгивая на ухабах вместе со всем грузом. В кузове лежали мешки с крупой, картошкой, капустой и даже бочки с каким-то непонятным наполнением. Перепробовав все мешки боками и ягодицами, мы стали осваивать бочки. Вначале вроде бы ничего, но потом на одном жестоком ухабе у меня из-под зада брызнула сметана.

В лагере школы мы были на положении экспериментальных, и к нам относились бережно. Во время авральных работ нам доставались не самые сложные. А в горах авралов много: то спасательные работы, где нужно оказывать медицинскую помощь пострадавшим независимо от времени суток и погоды, то пошли дожди, и река Адыл-Су вышла из берегов и заливает лагерь, то вода снесла мост через реку, и нужно срочно переправлять людей и грузы, привезенные автомашиной. Однако от этого количество и качество занятий не уменьшалось. Все шло своим чередом, и наконец мы вышли на зачетное восхождение. «Смотрите, ребята, — говорил наш инструктор, — вот ваша вершина — Гумачи. Она несложная, но вон с того снежного гребня в прошлом году сорвалась киевская девушка. Пролетела по снежному склону до самого ледника и ничего не сломала, только расплакалась от страха».

И действительно, когда вышли на гребень и пошли по снежному ножу, я подумал, что я тоже могу сорваться. Но посмотрев на своих товарищей по связке, уверенно топавшим по снежным ступенькам, передумал: «Нет, не сорвусь, товарищи по связке не допустят».

Спустились без приключений, а в лагере нас встречали как победителей. Было много цветов и улыбок и еще больше пожеланий и радостных прогнозов, многие из которых у меня сбылись. Мы закончили курс обучения и совершили зачетное восхождение. Пророческими оказались и частушки у костра: «Хоть кричи, а хоть молчи, всех ведут на Гумачи».

Каждый альпинист мечтал когда-нибудь взойти на Эльбрус, проверить себя на высоте выше пяти с половиной километров, почувствовать знаменитую нехватку кислорода, тошноту и головокружение, апатию и сонливость, и выйти из всех этих неприятностей победителем. Мне довелось испытать себя в 1952 году, на следующий год после посвящения в альпинисты.

В горы мы собирались, как заправские восходители. Я приобрел фетровую шляпу и вместо ленты сплел и надел шнурок. Мать сшила мне яркую ковбойку, связала шерстяную шапочку, теплые носки и рукавицы. Крутые сварочные очки мне подарил сосед.

В лагерь решили добираться, пройдя пешком через четыре перевала Грузии и Сванетии. Нас было четверо: я, Вадим Дзегановский, Ясень Дьяченко — весельчак и балагур, и Владислав Кононов — спокойный и рассудительный, самый благоразумный из нас. Целью такого похода была акклиматизация и тренировка перед лагерным сбором. Немаловажным было желание посмотреть горы со всех сторон.

Начали мы с Домбайского ущелья и Клухорского перевала. Уже тогда, в 1952 году были случаи ограбления туристов, поэтому через перевал ходили группами в сопровождении вооруженных милиционеров.

Рано утром по хорошей дороге, оставшейся со времен войны, мы поднялись на перевал и начали спуск по тропе. Справа и слева — снежные поля. Вот сейчас прокатимся вниз, ведь мы же альпинисты. Прыгнули в резиновых кедах намерзлый лед и покатились кубарем. Как остановиться? Справа от меня Владислав перевернулся на живот и острием палки, захваченной с собой в качестве посоха, начал резать снег и остановился. Я последовал его примеру. Ледяная крошка на поверхности снега, как наждаком содрала мне кожу на пальцах и локтях, но я смог остановиться. Разными способами остановились и остальные.

Все-таки кое-чему мы научились в горах. Осторожно, поодиночке выбрались на тропу и больше с нее не сходили.

Вскоре снег и скалы сменились травой и кустарником. Тропа вошла в лес, запахло хвоей. Травы запестрели цветами и бабочками. Солнце в безоблачном небе грело по-настоящему. Начинались субтропики Северной Абхазии. А всего два часа назад были мороз и снег. На дороге у Южного приюта встретили грузовики со скамейками. Всегда собранный Владислав подошел к водителю автомашины, что-то у него спросил, подошел к нам:

«Ребята, нам налево и по тропе вверх». «А может, на машину и вниз, к морю?» «Не болтай, лучше надень рубашку, не то сгоришь». И пошли мы влево и вверх по вьючной тропе вдоль реки Кодари на перевал Хида, который должен был привести нас в Сванетию. Ходить по Южному Кавказу — это удовольствие. Такого буйства жизненных сил природы не встретишь нигде. Все переливается всеми цветами радуги, благоухает обилием запахов, а ночью фонтанирует фейерверком светящихся и стрекочущих насекомых. Одним словом, праздник жизни круглые сутки.

Здесь должны жить счастливые люди. Тогда зачем милиционеры на тропах? Значит, не все бывает хорошо в этом цветущем мире! Природа стремится к гармонии и, видно, для равновесия обильному лету противопоставлена суровая и снежная зима, когда ничего нет, остаются одни проблемы. Одни решают их трудом, другие — грабежом. Значит, дело не в природе, а в человеке, в его нравственных устоях, в религии.

Идти было жарко. Крутая вьючная тропа, извиваясь вдоль склонов гребня, скользила между деревьями, обнажая их корни и обдирая кору на стволах. Нас обогнал небольшой караван из трех лошадей. На первой сидел всадник, на двух остальных — вьюки. Лошади были мокрые, на губах — пена. Мы тоже взмокли.

Лес кончился, и тропа запрыгала по камням и травам, пока не уперлась в коровий хлев и домик пастухов. Рядом паслись обогнавшие нас лошади. Из домика вышла женщина и вынесла пиалу кислого молока, айрана. Мы выпили и предложили ей деньги, она отказалась и улыбнулась нам. Дотошный Владислав спросил про перевал Хида. Она показала рукой в сторону понижения в гряде холмов: «Идите по тропе, не заблудитесь». Солнце было еще высоко, и мы пошли дальше. К перевалу подошли через два часа. Посидели, посмотрели вокруг, попозировали Вадиму, у которого был фотоаппарат, и начали спуск. Уже вечерело, когда тропа вошла в лес. Мест, удобных для ночевки, не было. Ночь спускалась быстрее нас, и в темноте мы вышли на поляну. Решили ставить палатку. Но в темноте это плохо получалось. Вдруг на тропе появилась фигура с большой плоской головой. Она остановилась против нас и сказала что — то по-грузински. Ясень подошел к ней, заговорил по-русски.
Через некоторое время обе фигуры направились к нам.

Когда они приблизились, оказалось, что большая голова — это круглая табуретка на голове у мужчины. На табуретке лежали хлебные лепешки, поэтому она казалась плоской. Мужчина сказал по-русски: «Ребята, я живу здесь недалеко. Идемте ко мне. Переспите ночь, а утром пойдете дальше». Нам было неудобно, мы замялись, но Владислав сказал: «Пошли, ребята. Мы с Вадимом очкарики, и в темноте плохо видим». Быстро собрав вещи, пошли по тропе за проводником. В темноте он уверенно находил дорогу, перешагивая
через ручьи и рытвины. Табуретка на голове, которую он держал за ножку, и лепешки на ней не мешали ему двигаться настолько быстро, что мы едва успевали за ним. Наконец мы подошли к дому и вошли во двор. Это был типичный сванский двор: первый этаж, каменный, для животных; второй, деревянный, для людей. На нас бросились собаки. Хозяин прикрикнул, и они быстро успокоились. На террасу второго
этажа вышла женщина, что-то спросила и ушла. Все было очень интересно. Хозяин ввел нас в комнату, где уже горела керосиновая лампа и были постелены на полу войлочные самодельные одеяла. На столе стояли молоко, лепешки, сыр и четыре кружки. «Вот и пойми этот горный народ. Одни грабят, другие кормят и укладывают спать», сказал Вадим.

В альплагере «Накра», В. Кононенко

Утром на столе снова стояло молоко и лепешки. Мы быстро расправились с предложенным завтраком. Предложили деньги, но пожилой сван только улыбался. Единственно, на что он согласился, — это принять электрический фонарик, так как в селении не было электричества. Хозяин проводил нас и показал дорогу на перевал Утвир, ведущий в соседнее ущелье Накра в Сванетии. Это ущелье заканчивалось перевалом Донгуз — Орун, через который мы намеревались перейти Главный Кавказский хребет и выйти в ущелье Баксан, далее — в ущелье Адыл-Су, в лагерь Украинской школы инструкторов.

Подъем на перевал Утвир был менее крутым и более длинным. Седло перевала видно издалека, на нем стояла одинокая фигура человека. Неужели стоит грабитель? Неподвижность фигуры нас успокоила, и Ясень, как всегда, придумал версию: «Это грабитель, но окаменевший от тоски и голода». Подойдя к камню, мы были поражены, как разумно он был поставлен. Плоская гранитная глыба была установлена так, что была видна, как с одной стороны, так и с другой, и имела вид человека с головой и плечами. Мы отдохнули под камнем «разбойника» и пошли вниз.

Спуск был спокойный, и к вечеру мы заночевали на поляне, не доходя до леса. Ночью, когда черное небо осветилось яркими звездами и Млечный путь проявился в виде огненного потока, другой Млечный путь разлился по склонам гор, усиливаясь с понижением склонов. Миллионы стрекочущих, летающих и прыгающих насекомых, подсвеченных мерцающим огнем голубого, желтого и розового оттенков, исполняли свой фантастический танец. «Горела» трава, кусты и старые пни; все излучало мерцающий свет. Мы пробовали поймать светлячка. Они быстро теряли свет и превращались в обычных кузнечиков и жучков. Насмотревшись на огненный фейерверк, мы уснули. Ночью выпала роса, и вещи, оставленные снаружи, намокли — наука на будущее

Утром мы спустились к селению Накра, где нас атаковали местные собаки. В горах держат псов-помощников, которые пасут скот, охраняют жилища, и размеры их соответствуют функциональному назначению. Мощные лапы, широкая грудь и громадные головы не оставляли надежды на мирное сосуществование. Одна из таких собак набросилась на Владислава, но он выставил вперед штычок ледоруба. Собака наткнулась на стальное острие грудью, также молча отпрыгнула назад. Остальные остановились. Мы прошли по селению и у последнего дома обратились к женщине с вопросом, как пройти на тропу к перевалу Донгуз-Орун.

Из-под черного платка на нас глянули голубые глаза, и на чистом русском языке она спросила: «А вы откуда, ребята?». «Из Киева». «Далеко забрались». «У нас в Киеве нет таких гор, вот и пришли к вам». «Сейчас позову мужа, и он вам все расскажет. Селиван! Иди сюда!» К нам подошел средних лет настоящий сван с черными глазами в сванской шапочке и с большим ножом у пояса. Он подробно рассказал нам, где начинается тропа на перевал. Мы были озадачены. Как попала сюда в Сванетию эта голубоглазая женщина. Скорей всего, их встреча произошла, когда Селиван служил в армии где-то в России, полюбил там девушку и привез ее в Сванетию уже женой. Надо отдать должное, мужчины в Сванетии крепкие и красивые, женщины помельче и невыразительные, в черных одеждах и платках так, что видны только лица. Одежда свободная, бесфигурного покроя, на ногах — чулки. Трудно оценить их привлекательность, они очень похожи друг на друга. Однако, браки в Сванетии крепкие и многодетные. Старые христианские традиции и суровый уклад горной жизни не позволяют тратить время на развлечения впустую, хотя там находят время для праздников. Но главная особенность горной жизни — это взаимопомощь во всех ее формах. Это и коллективная защита от лавин и наводнений, это и помощь друг другу в трудную минуту болезни и горя. Хотя в обыденной жизни есть место и дракам, и обману. Но спорные вопросы решаются старейшинами в пользу справедливости и мира.

Путь на перевал Донгуз — Орун проходил по живописной долине Накра через пахучие пихтовые леса, выше — через белоснежные березовые. По дороге мы вышли на новый альпинистский лагерь «Накра», открытый грузинскими профсоюзами. Лагерь только создавался. Еще не были построены основные помещения, но палатки всех размеров и форм создавали тот минимум защищенности, который обеспечивал существование лагеря и его популярность среди молодежи. Поляна для лагеря была выбрана в великолепном березовом лесу на берегу быстрой горной реки Накра. Обилие солнца и мягкий субтропический климат способствовали бурному росту растений всех форм и цветов. Рядом с лагерем был прозрачный источник минеральной воды с приятным вкусом и газовыми пузырьками. Существовало много версий благотворного действия этой воды. Одни считали, что она снимает усталость, другие уверяли, что возбуждает аппетит, третьи, почувствовав прилив сил, утверждали, что нарзан и есть тот сказочный напиток, который Иванушку-дурачка превратил в доброго молодца. Очевидно, правы все. Лагерь «Накра» со своим чудодейственным климатом, красивыми лесами, с обилием земляники, малины, черники и других ягод был для нас, северян, настоящим раем. По географическому положению лагерь был близок к Главному Кавказскому хребту и окружен достаточно сложными скально-ледовыми вершинами, добираться до которых по благоухающим и цветистым тропам было такой же радостью, как и само восхождение.

Главным недостатком «Накры» было отсутствие подходящей к нему автомобильной дороги. Все грузы от посуды до кирпича нужно было упаковывать во вьюки и грузить на спины лошадям, которые несли их 12 километров вверх по узким тропам, цепляясь неудобными вьюками за кусты и деревья. И так каждый день. Существование лагеря в течение долгих лет — результат изнурительного труда многих людей и лошадей, своего рода трудовой подвиг. Правда, в предперестроечные годы туда пробили автомобильную дорогу, и бывший лагерь «Накра» стал перевалочной базой на пути многочисленных туристских маршрутов. Отсюда туристы, выбросив свои посохи, ехали автобусами в Сухуми к морю. Ну а мы думали, как пройти снежный перевал в кедах по глубокому снегу. К счастью, перед нами через перевал прошли люди и вьючные лошади, оставив нам цепочку глубоких и прочных снежных ступенек, по которым мы сравнительно легко прошли перевал и к вечеру были в лагере «Шахтер».

Срок действия наших путевок начинался через четыре дня, и мы попросили руководство лагеря выдать нам снаряжение, чтобы пойти на Эльбрус. Начальство согласилось. Наш перевальный поход засчитали как тренировочное восхождение, и через день мы поднимались по серпантину к «ледовой базе» — небольшому домику у начала ледника на склоне Эльбруса. К вечеру мы миновали «ледовую базу» и по леднику подошли к высокогорной гостинице «Приют-11». Внешне это сооружение напоминало корпус большого аэростата, поставленного на фундамент. Оно имело обтекаемую форму со стенами, плавно переходящими в крышу, образуя продолговатый купол. Наружная поверхность здания была облицована оцинкованным железом, в котором прорезаны окна-иллюминаторы. Издали здание гостиницы казалось подводным кораблем, лежащим на каменистом дне. Это сходство особенно четко вырисовывалось ночью во время снежной пурги, когда струи снега, освещенные светом из иллюминаторов, с шуршанием проносились вдоль здания. Для проживания людей предназначались комнаты двух верхних этажей; там была и большая столовая. По вечерам в ней собирались все обитатели приюта, пили чай, пели песни. Начальник спасательной службы координировал действия всех групп восходителей, идущих на Эльбрус. Он следил за их готовностью к восхождению, уровнем акклиматизации, за состоянием погоды. Это позволяло предотвращать несчастные случаи в непрерывном потоке желающих подняться на Эльбрус. Со временем эта организованность была утрачена, и в 1998 году здание «Приюта-11», верно служившее людям шестьдесят лет, сгорело.

В день нашего прихода на приют, там уже собралось несколько групп, ожидавших своей очереди. Они проходили акклиматизацию, которая заключалась в проживании на высоте 4200 метров и подъеме до скал Пастухова — 4700 метров . Мы сразу попали в здоровую спортивную атмосферу. После ужина в столовой устроили песнопение, быстро переросшее в танцы. Прыгали до изнеможения. Начальник спасательной службы тоже посидел с нами, но скоро распорядился группе, выходящей завтра ночью на вершину, идти спать. Остальным разрешено танцевать до упора, то есть до выключения света. В одиннадцать вечера электрический свет стал слабеть и через пятнадцать минут погас.

На следующий день мы вышли на скалы Пастухова, а потом бродили вокруг приюта в поисках следов пребывания здесь немцев. Во время Отечественной войны здесь был гарнизон немецкой горно-стрелковой дивизии «Эдельвейс». Их было три десятка человек — взвод. В 1943 году, осенью они отступили на запад по снежным склонам Эльбруса, но предположительно заблудились, попав в снежную пургу, и их засыпало лавиной.

На восхождение мы вышли в три часа ночи вместе с группой москвичей из четырех человек. Было темно и морозно. Шли рядом со следами вчерашней группы, по мерзлому снегу, так легче. Внизу темнела громада приюта с единым светящимся глазом — окном начспаса. На скалах Пастухова нас догнал рассвет. Идти стало легче. Следы, уже занесенные снегом, служили хорошим ориентиром. Путь шел по снегу прямо вверх к заснеженной каменистой осыпи, далее уходили влево, заворачивая на седловину. Я все ожидал признаков горной болезни, но пока все шло хорошо. Идти не жарко, сильный ветер продувает наши хлопчатобумажные одежды насквозь. Мерзнут ноги, руки, лицо. Солнце еще не добралось до седловины и освещает только шапки Эльбруса. Вот и хижина. Тамбур забит снегом по колено. Проходим в комнату. Стены, обитые войлоком, покрыты инеем, в углу — железная печь, несколько обломков досок, конец трубы выведен в окно. Внутри морозная стужа, но ветра нет. Здесь мы почувствовали легкие признаки «горнячки». Хотелось сесть, согреться; кто-то выскочил на улицу, тошнило. Решили перекусить, но замерзшие рыбные консервы в томате и мерзлый хлеб не лезли в горло. Кое-как прожевав несколько кусочков, присели на нары. Не хотелось выходить на морозный ветер. Но вдруг серое заиндевелое окно начало разгораться серебристым светом, и через несколько минут внутрь хижины хлынул поток солнечного света. Мерзлые стены потеряли свою арктическую суровость и заискрились, как елочные украшения. Вроде бы стало теплее. Это солнце осветило седловину.

Мы совсем согрелись, доели открытые консервы, отдохнули. Пора идти дальше, осталось 250 метров подъема до вершины. Яркое солнце заливало светом искрящиеся снежные склоны. Исчез холодок неуверенности. Теперь дойдем! Вершина — рядом!

Оставив веревку и продукты в хижине, пошли наверх. Впереди шел Владислав Кононенко. Он имел невероятное здоровье и топтал ступени в снегу, не снижая скорости. Солнце грело во всю, но холодный ветер сдувал тепло, как и прежде. Однако, ощущения стужи уже не было. Чем ближе был перегиб склона, за которым начиналась куполообразная вершина, тем быстрее мы шли. Из раскрытых ртов вырывались клубы пара. Вереница людей растянулась, но передние не сбавляли темпа. Вот и вершина, снежная площадка, из которой выглядывает бетонная голова Сталина. На стержнях арматуры наклонно стоит бетонный диск с барельефом Кирова, обрывки флажков на палках и торчащие из снега какие-то коробки и конструкции.

Все это было занесено и установлено многочисленными восходителями, а потом разрушено безжалостной горной стихией. Все будет повторяться и опять разрушаться; горы не любят покорителей. Снисходительны они к тем, кто пришел к ним с уважением, научиться твердости и терпению, кто настойчиво шаг за шагом поднимается вверх, распутывая сложности горных маршрутов вместе с их опасностями. Люди любят горы за непрерывные уроки преобразования себя.

Выход на вершину — всегда праздник, а на Эльбрус — особенно. Эта победа всегда связана с борьбой, с холодом, усталостью, недостатком кислорода. Это победа не над горой, а над собой.

На зачетной вершине

Восторг охватывает человека на вершине. Все земное и другие горы остаются далеко внизу. Даже облака. Кое-где из белого одеяла облаков торчат верхушки гор. Вадим сразу узнал Ушбу. Начали фотографироваться, поздравлять друг друга. Я слыхал, что в ясную погоду с Эльбруса видны Черное и Каспийское моря. Пелена облаков стала наползать на склоны, пора вниз. По своим следам скатились на седловину. Забрав оставленные вещи, поспешили в обратный путь. Следы заметало, но направление видно. Радость победы придавала силы. Солнечное тепло и быстрая ходьба отогрели замерзшие пальцы рук и ног. Шедший первым Владислав остановился: «Давайте снимем лишние вещи». Сняли штормовые куртки, вторые свитера, очки. Яркое солнце ударило по глазам, надели их снова. Пелена облаков наползла на нас. Пошли медленнее, чтобы не сбиться со следов. Опасно проскочить скальную гряду Пастухова и выйти на разорванный ледник. Следы начали разбегаться в разные стороны. Видно, предыдущие восходители разбрелись, каждый пошел своей дорогой. Они видели приют, а мы оказались в тумане. Главное в этом случае действовать сообща, не разрываться. Владислав остановился: «Давайте подождем москвичей, там две девочки». Крикнули, те сразу же отозвались — шли по нашим следам. Собравшись вместе, решили спускаться, отклоняясь влево, так меньше вероятности пропустить скалы Пастухова. Время спуска тянется медленно. Следов уже нет. Кажется, мы проскочили спуск. Но Владислав следит за временем: «Идем всего полчаса. Еще рано».

Наконец вышли на следы, идущие вверх. «Да это же наши, утренние. Теперь не заблудимся». Пошли вниз, и вскоре на снегу зачернели камни скал. Туман стал рассеиваться и исчез совсем. Теперь хорошо видны нижние скалы и здание приюта. Одинокая фигура поднимается по снегу. Далее склон был ровный, и спуск ускорился. Снег подтаял на солнце, стал мягким. Ботинки легко входили каблуками в снег, создавая опору после некоторого скольжения. Шаги стали большими и пружинистыми. Не спуск, а танец. Поравнялись с одиноким странником. Это был восходитель из пришедших сегодня в приют. Поднимался пофотографировать. Вот и приют. На большом камне сидит начспас, ожидает нашего прибытия. Он видел, как мы вошли в туман и забеспокоился. Теперь все трудности позади. Делаем большой чай и праздничный ужин. Потом снова чай, и танцы до выключения света. Утром по мерзлому снегу спустились к дороге до Терскола и в темноте добрались до своего лагеря, вконец уставшие, но счастливые. Восхождение на восточную вершину Эльбруса закончилось.

В лагере начиналась спортивная смена. Приехало много молодежи из разных городов, особенно из угольных районов Донбасса, Кузбасса. Были и настоящие шахтеры, и студенты, все крепкие и сильные. Со временем, многие из них стали хорошими альпинистами.

А пока мы снова осваивали основы горовосхождений. В этом году поднялись на 9 вершин. Так как мы были значкистами, то ходили с инструкторами, среди которых были легендарный Иосиф Кахиани и известный альпинист Виктор Степанов. Каждый из них передавал нам частицу своего опыта, умения и характера. Мы старались ходить по скалам, как Кахиани, рубить лед, как Степанов. После смены сезон закончился и мы вернулись в Киев в ожидании следующего лета.

Начались занятия в институте. Заряд бодрости и энергии засел в нас навсегда. Каждую неделю мы дважды собирались вместе, проводили занятия и тренировки. Я продолжал ходить на гимнастику и плавание, поэтому тренировки пропускал. У нас началось увлечение горными лыжами, которое у меня переросло в пожизненное. Каждое воскресенье мы приезжали на склоны оврагов в Голосеевском лесу, нагруженные ботинками и лыжами, учились сложной науке слалома до изнеможения. На этих катаниях мы встречались друге другом, беседовали, обменивались новостями.

В лагерь «Шахтер» мы приезжали всегда вместе, командой КПИ — Вадим Дзегановский, Владислав Кононенко и я. Так было и в 1959 году. Приезд в лагерь всегда был для нас праздником. Мы уже были разрядниками и могли ходить на вершины второй и третьей категории трудности («двойки» и «тройки»), но с инструктором-наблюдателем. В этом году инструктором на первом восхождении у нас был Чернышев из Днепропетровска. Отменное физическое здоровье превалировало над другими качествами. Он считал, что хорошо подготовленный альпинист не должен особенно долго выбирать маршрут, а идти вверх быстро. Поэтому мы «поймали холодную ночевку» на вершинах Башкара — Гадыл и на следующей — пике Гермогенова.

«Холодная ночевка» — пренеприятнейшая ситуация в альпинизме. Это, когда ночь наступает раньше, чем ты спустился с вершины. Палатки, спальные мешки, примус, еда и горячий чай остались внизу, на бивуаке, а ты без теплых вещей, воды и еды — наверху, на мерзлых скалах и снегу. Осознав, что спуститься к палаткам не удастся, руководитель группы дает распоряжение готовиться к «холодной ночевке». Выбирается наибольшая возможная площадка. Забиваются крючья (или страховочные петли). Навешиваются страховочные веревки с таким расчетом, чтобы все могли прищелкнуться к ней и не упасть ночью с площадки. Свободные веревки сматывают в бухты или кольца, на которые можно было бы сесть. По возможности все сбиваются в кучу, чтобы согреться и начинают рассказывать всякие небывальщины, пока все не замерзнут. Стучат зубы, дрожит голос, замерзают ноги. Время от времени кто-то вскакивает и начинает топать ногами, хлопать руками, чтобы согреться. Самое страшное — это томительное ожидание рассвета и солнца. Впечатление, что ночь не имеет конца и тянется бесконечно. Сверкают яркие холодные звезды, в горах они большие и чистые. Огненной рекой пересекает небо Млечный путь. Хорошо видны горящие голубоватым светом планеты. В последнее время часто наблюдаются быстро движущиеся точки — спутники, их много, каждые 15-20 минут.

Утро приходит в горы с голубым подсвечиванием востока. Горы еще серые. Все начинает светлеть, наливаться краснотой, потом бледнеют, становятся желтыми вершины. Желтизна раскаляется до белого цвета. Белеет небо и снега на вершинах и загораются ярким ослепительным сиянием, на которое больно смотреть. Это появляется своим самым верхним краем Солнце. Но оно уже греет. Тепло входит в душу и тело, растворяя ночное оцепенение. На замерзших камнях, обращенных к солнцу, появляются мокрые пятна; тает изморось. Смертельно хочется спать. Затекшие руки и ноги не разгибаются. Но нужно двигаться, идти вниз, к палаткам. Готовить утром ничего не будем. Чай, консервы с хлебом, и спать! Пусть будет жарко в спальных мешках, в нагретых солнцем палатках. Жару выдержим любую, лишь бы не холод! Шумит примус, готовятся бутерброды. Хлопочут дежурные, а остальные ждут и уже спят. В ожидании чая они сняли штормовки, ботинки, легли в палатку поверх спальных мешков.

Кто-то начал говорить, но остальные уже не слышат, они уснули, как убитые. Дежурные не смогли разбудить кого-нибудь, чтобы покормить. Поели сами, выключили примус, сложили бутерброды в пустую кастрюлю, придавили крышку камнем, чтобы не забрались ласки и галки, и тоже уснули. Я проснулся к полудню; разбудили звякающие звуки крышки на кастрюле. Это галки сбросили крышку на кастрюле с чаем и пытаются освободить бутерброды, но тяжелый камень не позволял. Они ругались и долбили крепким клювом край кастрюли. Я вышел из палатки, прогнал птиц, разжег примус, поставил подогревать чай. Нам сегодня не нужно спускаться в лагерь, только завтра в 18.00 кончается контрольный срок. А сегодня — резервный день на непогоду. Будем отдыхать. Все же восхождение, ради которого мы тащились по крутой морене ледника Кашка-Таш, сделано, правда, с «холодной ночевкой». Эта ночевка нас многому научила: нельзя строить планы, рассчитывая только на самые благоприятные условия. Нужно всегда немного подстраховываться на неблагоприятные факторы, например, ухудшение погоды, потеря правильного маршрута, чьей-то слабости и просто страха. Поэтому всегда нужно брать теплые вещи, питание, фляги с питьем. Пусть будет тяжелее с небольшим рюкзачком, зато надежнее, уверенней. В дальнейшем привычка всегда иметь запас надежности на восхождения и в равнинной жизни помогали мне добиваться успеха во многих начинаниях. А если что — то не получалось, значит, где-то было нарушено это золотое правило.

Описанная «холодная ночевка» была «сухой», без дождя и снега. А выжить при «мокрой холодной ночевке» — это экзамен силы духа. Людям приходится непрерывно шевелиться, чтобы не заснуть навсегда. Самому мне не приходилось ночевать в таких условиях, но печальные результаты таких ситуаций я встречал на похоронах своих друзей. В горах расслабляться нельзя.

Наконец начали пробуждаться мои друзья. Вернее, их разбудили «гидробудильники». Выпитая утром вода подошла к последней преграде. Отошли ужасы холодной ночи. Дежурные подогревают чай, готовят традиционную вермишель с тушенкой. «Покорители», рассевшись на теплых камнях, доедали оставленные утром бутерброды и запивали чаем. Наш инструктор Чернышев тоже вылез из палатки. Перекусив, мы начали рассматривать вчерашний маршрут на пик Гермогенова по гребню. Наша группа из девяти человек с двумя девушками растянулась по гребню в самом начале маршрута. Всего было три связки. В первой — шел инструктор, я и Владислав Кононенко; две другие имели по одной девушке. Естественно мужская связка шла быстрее, чем остальные. Девушки были слабее подготовлены и требовали непрерывной попеременной страховки. Вначале Чернышев их подгонял, но потом, когда мы потеряли их из виду на очередном перегибе гребня, выругался и сказал: «Никуда они с гребня не денутся, пусть идут своим ходом». И мы полезли по гребню дальше. Скалы были несложные, с хорошими зацепками. Вершина была из разряда учебных, 2Б категории сложности.

Мы шли одновременно, забрасывая веревку по пути на скальные выступы, подстраховываясь на случай срыва. На сложных участках шли с попеременной страховкой. Весь путь подъема первым шел Чернышев. Он был хорошим скалолазом, а мы старались не отставать, хотя его уверенности у нас не было. Однако, к полудню достигли вершины. Сменив записку в туре и усевшись на теплых скалах, начали рассматривать панораму окружающих горных вершин, поджидая остальные две связки. Снизу отчетливо слышались их голоса.

Вообще, в горах царит некая «звонкая тишина». Любой звук, даже очень далекий слышится очень отчетливо. Когда мы начали есть, то услышали близкую разговорную речь. Где-то рядом шли альпинисты и вели деловые переговоры, сообщая сколько веревки осталось, называя друг друга ласковыми именами. Но откуда голоса? Рядом с нами никого нет, дальше — голый ледник, на котором тоже никого не видно. Самый глазастый все же обнаружил людей на снежном гребне вершины Бжедух в нескольких километрах от нас. Их размеры не превышали величины запятых на газетном тексте. Они двигались тремя связками по два человека. Мы хотели крикнуть, но в горах не принято поднимать шум без необходимости. Любой крик может быть воспринят как сигнал бедствия, призыв о помощи. Далекие альпинисты, разговаривая, прошли перемычку и исчезли за гребнем вершины Вольная Испания. Голоса тоже пропали. Поэтому поводу долго шутили: «В горах нет секретов». Не встречаясь, мы знали эту группу даже по именам. В горах много чудес. К сожалению, эти чудеса остро воспринимаются только в начале, когда впервые с ними сталкиваешься. Потом на первое место выходят чисто технические задачи восхождения. Где безопаснее пройти, что нужно делать, сколько времени и т.д. но это не от полного забвения горных красот. Просто последующие восхождения становятся более сложными и опасными, требуют большего внимания и напряжения. Все-таки спортивный альпинизм в чем-то ущербный; смотришь только на опоры для рук и ног и работаешь с утра до ночи. Единственный из нас, кто сохранил живой интерес к горным красотам и по — настоящему радовался встрече с ними, был Вадим Дзегановский. Он не просто охал и ахал, он все, что ему нравилось, фотографировал.

Где бы мы ни были, на занятиях, на восхождении, он всегда носил фотоаппарат. Для него горы были храмом, местом особой духовности, где и природа, и люди должны существовать в особой гармонии, единстве целей совместного проживания, не мешая друг другу. Горные вершины он рассматривал не как объект восхождения, а как уникальное творение природы, единственное и неповторимое. Он собрал великолепную библиотеку книг о горах, об альпинизме, причем, у него были описания восхождений еще дореволюционного периода.

Все это он прочитал и помнил, мог рассказать о любом событии в горах многолетней давности, связывая его со знакомыми нам вершинами и местами. Если мы любили альпинизм как способ физического самоутверждения и оздоровления, то он любил его как источник духовного обогащения. После окончания института мы разъехались по разным городам Советского Союза в соответствии со своими специальностями. Вадим Дзегановский и Владислав Кононенко как металлофизики, остались в Киеве, поступив на работу во вновь созданный институт Металлофизики Академии Наук Украины. Я был направлен в Свердловск на Уральский завод тяжелого машиностроения конструктором. Ясень Дьяченко как теоретик — механик уехал в Ленинград и работал всю жизнь в объединении ЛОМО в качестве разработчика новых систем и приборов. К сожалению, Вадима и Владислава уже нет в живых. Владислав умер от белокровия, получив смертельную дозу рентгеновского облучения на работе, а Вадим скончался от сердечного приступа в самый разгар революционной перестройки на Украине.

Вообще альпинизм с его высокой нравственной планкой и молодым задором пришелся по душе молодежи послевоенного периода. Появилась возможность посмотреть мир и новых людей, не выходя за пределы тощего студенческого бюджета, почувствовать себя сильным и счастливым в условиях альпинистских лагерей и секций.

Альпинистские лагеря в период послевоенного восстановления имели в основном воспитательно-оздоровительное назначение. Руководителями и инструкторами были энтузиасты альпинизма, прошедшие войну. Профессионалов-альпинистов тогда еще не было. Это были, как правило, очень веселые и остроумные люди. Они постоянно изобретали всякого рода развлечения для себя и учеников, используя богатства народного фольклора, создавая новые шедевры в виде частушек, анекдотов и номеров пантомимы на смешные ситуации. Как правило, инструктора в течение смены давали несколько самодеятельных концертов, после которых некоторые участники лагеря бежали застирывать брюки.

В конце смены уже сами участники давали концерт. Всегда среди них находились и великолепные стихотворцы, и певцы, и просто веселые и задорные, от которых пошли знаменитые КВН в альпинистских лагерях. Сколько было спето песен у вечернего костра! И каких! Там исполняли все песенные новинки тогдашних бардов. В каждом лагере был свой контингент инструкторов, постоянно приезжающих на лето. Тогда по действующему закону инструкторов освобождали на три месяца от основной работы, но многие приезжали в свой профсоюзный отпуск. Я до сих пор с теплотой вспоминаю киевлянина Виталия Овчарова, одессита Виктора Лившица и многих других, которые своей неугомонной энергией и остроумием закладывали первые впечатления об альпинизме в души новичков.

Каждый раз, возвращаясь с гор из разных мест, мы собирались вместе и вспоминали заново пережитые радости и огорчения сезона.

А сейчас в альплагере «Шахтер» мы готовились к восхождению на ВИА-Тау с перевала Кой-авган-баши второй раз в этом сезоне. Из-за непогоды все вершины района были закрыты. Восхождения были возможности лишь на несколько из них, в том числе — ВИА-Тау. Ее траверс оценивался «двойкой». Чтобы не сидеть в лагере без дела, мы решили пойти еще раз. Первый раз на эту зачетную вершину небольшой высоты и сложности я ходил с отделением под руководством инструктора из Днепропетровска. Эта вершина —         пробный камень для начинающих альпинистов. Подъем
на Виа-Тау проходит по скалам средней сложности и крутизны, где новичку бывает страшновато.

На траверс Виа-Тау нас повел Иосиф Кахиани, работавший тогда инструктором. Мы достаточно быстро прошли маршрут и начали спуск. Пройдя скалы, уперлись в длинную осыпь, которая с глухим рокотом сползала под ногами, громадные камни приходили в движение под ногами. Двигаться по такой «живой» осыпи было опасно и Кахиани решил: «Спускаться будем, прыгая с камня на камень, не задерживаясь. Не отставать, я пошел!» Мы поскакали за ним, вначале неуверенно, потом, приноровившись, начали обгонять инструктора. Проскакав осыпь, собрались на скальном пятачке. «Я уже вам не нужен. Скачете как молодые козлы, — прокомментировал наш спуск Кахиани — за вами не угнаться».

Погода испортилась окончательно, район закрыли и мы вернулись домой, в Киев. В сентябре начались занятия в институте и все пошло своим чередом. Мы уже не представляли свою дальнейшую жизнь без друзей, без гор и усердно готовились к новой встрече с ними. Все свободное время отдавали тренировкам в альпинистской секции КПИ.

В нашей секции доминировали активные, жизнерадостные и шумные геологи. Альпинизм они рассматривали как элемент будущей геологической работы. Всех членов секции объединяла любовь к горам. Каждый применял присущие ему способности. Например, Шаповалов Игорь, именуемый «Шип», был хорошим организатором. Дзегановского Вадима звали «Дзигой», двухметрового Крохина Яна — «Крохой». Каждый имел короткое и выразительное прозвище. Встречи всегда были бурными, окрашенные единством интересов. Всегда строили планы и варианты их выполнения. В те шестидесятые годы, когда во главе альпинистского движения на Украине стояли такие интересные люди, как Погребецкий М.Т., Баров К.А., Ворушко М.Г, Блещунов, Крутень и Затора, альпинистские мероприятия превращались в праздник силы, здоровья, веселья, остроумия. Это были соревнования с выездом на природу, встречи разных коллективов. Каждый год на первомайские праздники сотни альпинистов выезжали в район Житомира на скалы у реки Тетерев. В течение нескольких дней они тренировались и соревновались в скалолазании. Часто судьи соревнований оставляли свои протоколы и сами участвовали в лазании. Вечером в палаточных городках разгорались костры, и неутомимые гитарные певцы вместе с благодарными слушателями изливали душу в жутких песнях о неразделенной любви и мучениях на холодных ночевках в горах. Навсегда запомнил такие песни как «Барбарисовый куст» и «Баксанскую». Были и дурашливые типа «Ходит Гамлет с пистолетом, хочет кого-то убить...» и много других. Припев подхватывали все присутствующие, не взирая на индивидуальные музыкальные способности. Глубокой ночью расходились по палаткам усталые и охрипшие. Вообще пение под гитару стало обязательным атрибутом всех альпинистских выездов, лагерей, экспедиций. Для некоторых впечатления от поездки в альплагерь становились путеводной звездой на всю жизнь. Прекрасные песни, созвучные с переживаниями поющих, тепло костров, гитарные перезвоны завораживали всех, кто вырвался из тесных кабинетов и цехов, оставил на время производственные и житейские заботы. Очутившись в лесу, в горах, на берегу реки, где все живет размеренно и неторопливо, без излишней суеты, где все правильно, как и должно быть в Природе, гармонизируется и человек. Возможно, именно поэтому сотни тысяч туристов и альпинистов летом разлетаются в самые укромные уголки страны, чтобы ощутить свое единство с Природой. Когда я начал ходить в горы, меня иногда пугало одиночество во враждебном, холодном мире гор: если что-то случится, никто не сможет тебе помочь. По мере роста альпинистского умения появилась уверенность в своих силах, тревога рассеялась. На смену ей пришла убежденность, что все будет нормально, важно только не расслабляться и не лениться.

Выполнять второй разряд мы поехали в грузинский альплагерь «Накра», который уже посещали ранее. Из него можно было легко пройти в район теплых скальных вершин различной трудности. Начальником учебной части лагеря многие годы бессменно был Михаил Иванович Борушко, что радовало. «МихИв» знал психологию студентов, так как преподавал в ВУЗе; был терпелив и мудр и успешно решал все учебные и спортивные вопросы, а также межнациональные конфликты, возникающие между грузинскими и славянскими альпинистами, в основном, из-за прекрасных альпинисток. Делал он это достаточно тактично и умно, так что не вызывал неудовольствия с обеих сторон.

Вот в этот благодатный лагерь, благоухающий ароматами субтропических растений и озвученный журчанием нарзанов и ручьев, мы приехали вчетвером выполнять второй разряд по альпинизму. Как разрядников нас поселили на отшибе в дощатом домике возле речки. Рядом находилась строительная площадка будущей столовой и необходимые стройматериалы. В дополнение к имеющимся в домике кроватям и тумбочкам мы сделали вешалку, скамейку, нормально устроились. Нам нравилось новое место, новые люди, лагерный порядок. Под вечер, после занятий можно было пойти в лес, поесть спелой лесной малины, полюбоваться обильным и разнообразным растительным миром. А во время трапез дежурные ставили на столы графины с холодным пузырящимся нарзаном, в меру «колючим», немного кисловатым, очень приятным после напряженных тренировок на скалах под палящим южным солнцем. После обеда был отдых и лекционные занятия. Так как лагерь располагался в тени высоких берез, ясеней, кленов, зной не чувствовался. Район «Накры» — райское место. В течение дня дежурное отделение собирало в окрестностях сухие ветки и деревья для вечернего костра. Все рассаживались вокруг него на бревнах, и начиналось пение. Лучше всех, конечно, пели грузины. Врожденная музыкальность и традиции хорового, чаще трехголосого пения, красота и мелодичность народных песен очаровывали слушателей, особенно девушек. Певцы были неутомимы до самого отбоя. Дурашливые частушки и лихие с присвистом и гоготаньем туристско-альпинисткие куплеты не выдерживали конкуренции. Чтобы удовлетворить все вкусы, МихИв установил временные квоты песнопения. Вначале — поют отечественные шлягеры, потом — грузинские — до отбоя.

Достопримечательностью лагеря были полудикие сванские свиньи, свободно гуляющие по всей территории в поисках пищи, так как по убеждению хозяев они должны были сами добывать себе корм. Все, что могло быть разжевано, съедалось с громким чавканьем, будь то мыло, паста, крем или еще что-нибудь, не говоря уже о печень и, чае, конфетах и других лакомствах. Оставить что-либо без охраны было невозможно. Выстиранные носки, носовые платки, майки и другая одежда разжевывалась, потом или глоталась, или выплевывалась в непригодном для употребления виде. Свиньи держали всех в напряжении. Первым восстал против их беспредела Вадим Дзегановский. Причиной его негодования стал следующий беспрецедентный по наглости факт. Сидя на ступеньках лестницы, ведущей в домик, Вадим открыл для вечернего чая банку сгущенного молока и отвернулся, чтобы положить на перила консервный нож. В это время коварная свинья, стоявшая внизу, вскочила на верхнюю ступеньку, воткнула в открытую банку свой пятак, закусила край зубами и кинулась бежать, разбрызгивая «угощение». Вадим бросился за ней с криком «Убью!», но не догнал и из-за темноты решил отложить карательную операцию на завтра. Весь вечер готовился хитроумный план отмщения. Поймать ее руками было невозможно, так как ее гладкое тело, лишенное зацепок, выскальзывает, как намыленное. Нужно было ее ловить какой-то сетью или накидкой. Для этого святого дела Вадим пожертвовал свой ватный спальный мешок, полученный в лагере. Злодейская свинья с консервной банкой на морде время от времени появлялась в кустарнике. На следующий день у нас был отдых и подготовка к восхождению. Рано утром свинья с банкой опять пришла к нашему домику в надежде полакомиться. Мы осторожно окружили ее с таким расчетом, чтобы криками и ужасными телодвижениями напугать и загнать в проход между домиками, где затаился Вадим с приготовленным спальным мешком. Мешок он набросил, но неточно, свинья выскользнула из-под мешка, сбила Вадима с ног и умчалась на стройплощадку. Вадим бросился за ней, обогнал нас и почти настиг беглянку, которая попала в западню возле ямы с гашеной известью. Первой сложившуюся ситуацию оценила свинья, которая по сообразительности явно превосходила нас. Она с разбега, с банкой на носу лихо перепрыгнула наполненную водой яму с известью, и умчалась в заросли. Яма была обшита досками, верхняя часть которых выступала над поверхностью земли. Вадим зацепился кедом за этот край и... шлепнулся в яму. Все наблюдавшие за поединком скорчились от хохота. Вадиму пришлось долго отмывать себя и всю свою одежду. Учитывая такую очевидную неудачу в поединке со свиньей, мы решили, что это переодетые представители высших внеземных сил. Поэтому борьба с ними всегда будет безуспешной, и было объявлено перемирие в силу сказанного и ввиду отсутствия времени.

Свободного времени было, действительно, мало. Подходы к вершинам были длинные и долгие: 10- 12 километров по тропе, далее в боковые ущелья к ночевкам. На это уходил целый день. Такой возможности, как на Центральном Кавказе, где можно было утром выйти из лагеря, сходить на вершину и к вечеру вернуться, здесь не было. Однако, длительность подходов с лихвой компенсировалась великолепием природы. А отдых в лагере между восхождениями — это как экскурсия в южный ботанический сад.

Рядом с лагерем был целый склон поваленных деревьев — след зимней лавины. Мощные стволы лежат рядком, как в строю, все повернутые в одну сторону. Они уже заросли кустарником, ежевикой, малиной, другими быстрорастущими колючими и цепкими растениями. Пройти там невозможно даже в брезентовых брюках, но по стволам деревьев — пожалуйста. Здесь мы пополняли витаминные запасы, поедая ягоды, так как доставка овощей в лагерь по бездорожью была сложной.

Горные вершины здесь, на Южной стороне Кавказского хребта, были в основном скальные с небольшим оледенением. Учитывая нашу хорошую скальную подготовку, восхождения на эти вершины с теплыми шершавыми зацепами доставляли удовольствие. Мы проходили большинство маршрутов третьей категории сложности уверенно и безопасно. К концу смены были выполнены нормативы второго разряда, пройдены почти все учебно-спортивные маршруты района.

В это время вступило в силу постановление Федерации альпинизма СССР, согласно которому альпинистские лагеря получили право организовывать у себя учебные сборы по подготовке инструкторов альпинизма из числа спортсменов, выполнивших второй разряд. Борушко организовал такие сборы в «Накре», и мы вчетвером стали первыми курсантами этой школы. В течение 20 дней мы изучали особенности педагогической работы с новичками, как на занятиях сборов, так и практически, работая в качестве стажеров при командирах отделений новичков. В конце сборов мы сдали экзамены по всем видам инструкторской работы и получили временные удостоверения младших инструкторов альпинизма. Предстояла двухсменная стажировка в альплагерях в следующем году.

На следующий годя приехал стажироваться в лагерь «Торпедо» в Цейском ущелье на Восточном Кавказе. Построен он был еще до войны для спортсменов общества автомобилестроителей, и основные хозяйственные постройки не были повреждены. Участники жили в стационарных четырехместных палатках, а инструкторы — в трехэтажном домике вместе со всей администрацией. Начальником учебной части лагеря был Кирилл Александрович Баров, харьковский альпинист, архитектор по специальности. Эстетическая потребность соблюдать во всем порядок и гармонию управляла его поступками и распоряжениями. С его легкой руки была введена форма одежды для инструкторов — кремовая рубашка спортивного покроя и черные брюки. Сшитая по специальному заказу форма выдавалась вместе со спортивным снаряжением. Ношение ее в пределах лагеря было обязательным, выделяя инструкторов из разноцветной толпы участников, придавая им официальный вид руководителя и в то же время делала более привлекательными.. Баров очень четко планировал учебный процесс и требовал такой же исполнительности от инструкторов. Каждое занятие проводилось по утвержденному плану с указанием вида упражнений и времени их проведения. Перед и после каждого цикла занятий проводилось инструкторское совещание с анализом их качества и разбором недостатков. Совещания не имели вид строго официального мероприятия, были деловыми и краткими. Все начиналось в строго определенное время. Если кто-то опаздывал, его ждала порка — три символических шлепка по мягкому месту. Экзекуция проводилась на столе председателя собрания, который убирал со стола свои журналы и документы. Подбор инструкторов в лагере был высокопрофессиональным. Они приезжали из Москвы, Одессы, Киева, Харькова, молодые, веселые, симпатичные. Заводилами были, в основном, одесситы во главе с Виктором Лившицем. В Одессе он работал заместителем главного инженера станкозавода, а отпуск проводил в горах. Виктор известен сложными восхождениями. Главное его достоинство было в непрерывной активности, причем, учитывая его одесский темперамент, эта активность всегда сопровождалась юмором. Занятия на скалах, льду и снегу он всегда проводил интересно и весело. Такими же были и другие одесситы — Борис Британов, Рада Ставницер

В первые дни после приезда, когда участники только осваивались в новой обстановке, инструкторский состав давал вечерний вступительный концерт. Разыгрывалось много шуток, анекдотов, смешных номеров. Было так весело, что у меня, знавшего все эти приколы, от смеха болели мышцы. Жизнь в лагере была насыщенной и интересной. Вечерами устраивались танцы или концерты авторской песни. По домам разъезжались с сожалением и участники и инструктора. Потом долго приходили письма с ностальгическими воспоминаниями и благодарностями.

В течение смены напряженная работа изматывала не только участников, но и инструкторов. Поэтому в конце каждой смены устраивалась «инструкторская диагональ», то есть вечер отдыха инструкторов. В столовой ставились столы в единый ряд, по диагонали. Накрывался обычный ужин, но с вином, купленным в складчину. Баров поздравлял всех с окончанием смены, подводил ее итоги, отмечал недостатки и достижения. Обычно выступал и начальник лагеря, подводя итоги хозяйственной деятельности. Потом начинался ужин с многочисленными тостами и пожеланиями. Руководил застольем опытный тамада Ираклий, инструктор значкистов. И до полуночи пели любимые песни, танцевали, радовались жизни.

В «пересменку» — несколько дней между сменами инструктора расходились на спортивные восхождения для продолжения спортивного роста. Я с группой инструкторов вышел на вершину Заромаг третьей категории трудности. Маршрут был снежно-ледовый, вышли рано утром на кошках. Погода стояла безоблачная, и восхождение началось прекрасно.

Мы быстро прошли наиболее сложную крутую часть маршрута. Далее по заснеженным скалам поднялись на вершину. И здесь начало палить солнце. Снег превратился в кашу. Спуск с вершины должен был проходить также по скалам с пересечением снежных участков. Шли парными связками. При переходе через очередной «галстук», когда на снег вышли оба человека, снег не выдержал Сашу, который соскользнул с вытоптанной ступеньки и заскользил вниз. Алик пробовал задержать его, но воткнутый ледоруб вырвало, и он тоже заскользил вниз, пытаясь тормозить клювом ледоруба. Неподвижный до этого снег пришел в движение и устремился вниз, увеличивая скорость между двух скальных гребней, как водяной поток. Шевелящаяся снежная масса поглотила двух людей. Мы были намного выше, все видели, но ничем не могли помочь.

И вдруг из этой набиравшей скорость снежной массы на боковые скалы выскочила фигурка человека. Он судорожно пытался закрепиться на скалах, но подходящего выступа не оказалось, и натянувшаяся как резинка веревка, сдернула фигурку со скал и затащила в бурлящий снежный поток, устремившийся в узкий кулуар, который заканчивался сбросом. Из этой серой клубящейся массы снова вынырнул человек, выскочил на скалы и сумел перепрыгнуть на противоположный склон скальной гряды. Веревка натянулась опять, как резинка, и выдернула из снежной круговерти уже у самого горла кулуара другого человека и шлепнула его на скалы. Обе фигуры лежали неподвижно. Потом верхний (им оказался Алик) поднялся и начал что-то говорить нижнему, который не шевелился. Мы оцепенели. Но и он «ожил», приподнялся и сел. Мы с Таней начали спускаться к ним по скалам, не выходя на снег. Скалы были несложные, и спуск к пострадавшим проходил быстро. Алик чувствовал себя нормально, будто ничего и не произошло; не потерял ни рюкзака, ни ледоруба. Саша, бывший на волосок от смерти, никак не мог прийти в себя после удивительного спасения. Отдохнув, все пошли вниз в ущелье Заромаг, куда на следующий день за нами пришла машина из лагеря. К обеду были уже в лагере, а там суматоха. Радист принял аварийную радиограмму. Инструктор Захаров Анатолий сломал обе ноги. Он шел в связке с двумя девушками. Одна из них сорвалась на ледовом склоне и сорвала остальных. Все кубарем покатились вниз. Зарубиться пробовал только Анатолий, но не смог остановить еще двоих. Узкая трещина не смогла остановить девушек. Они перелетели через нее, но Анатолий успел заклиниться в нее ногами по колено. Продолжая скользить, девушки нагрузили веревки так сильно, что ноги Анатолия сломались. Нужно было срочно спустить пострадавшего вниз и оказать квалифицированную медицинскую помощь

Ко мне подошел Баров: «Собирайся, Миша, с тобой не было приключений, и ты моложе всех. Если не спустить Захарова, как можно скорей, может начаться гангрена». Через час шесть человек пошли вверх к Скаазскому леднику. Уже в темноте пришли на бивачную поляну, где стояли палатки головной группы спасателей. Врач наложил временные шины на обе сломанные ноги Анатолия и уколол обезболивающее. Он лежал в палатке в полузабытьи. Мы принесли носилки и все необходимое снаряжение. Рано утром, чуть свет уложили его на носилки, крепко привязали. Во время спуска по крутой тропе возможно и вертикальное положение носилок, но пострадавший должен быть на месте. Транспортировка на носилках очень трудоемка, сложна. На сложных участках нужно страховать даже людей, несущих носилки, так как у них загружены и руки, и ноги. Обычно носилки несут от четырех до шести человек, обеспечивая их максимальную безопасность. Смена несущих производится через 20-30 минут. Когда есть три смены несущих, то есть время для отдыха, и спуск ведется непрерывно. При меньшем составе приходится останавливаться на отдых, давая передышку и больному, которому тоже тяжело и вдобавок очень больно. А нести носилки без наклонов и тряски невозможно. Только к вечеру мы пришли в лагерь, где уже ждала грузовая машина с закрепленными в виде гамака носилками. Врач быстро осмотрел измученного Захарова. Его подкормили и погрузили в машину. Я напросился сопровождать его, помочь выгрузке в больнице. На дно кузова бросили на всякий случай несколько матрацев.

Вы узнаете М.М. Алексюка?

К районной больнице подъехали в темноте, осторожно спустили носилки и внесли их в отделение травматологии, где уже ждал дежурный врач. В рентген кабинете осторожно переложили Анатолия на стол; целиком он не уместился, плечи свисали. Я стал в головах и придержал плечи. Врач стал снимать временные шины, разбинтовал окровавленные бинты. И вдруг торчащие вверх окровавленные ступни Анатолия развалились в стороны. От боли он вскинул руки вверх и схватил меня за куртку вместе с кожей, очень больно. Но еще более ошеломляющим для меня был вид развалившихся ступней. Мне показалось, что это я лежу на столе со сломанными ногами, и это мне так больно. Я стал терять сознание, но не мог бросить Анатолия, поэтому изо всех сил сопротивлялся обмороку. Даже когда стали исчезать очертания окружающих предметов, я старался устоять. Лицо побелело, покатился пот. Мое состояние заметила медицинская сестра. Она быстро подошла и стала вытирать пот: «Вам плохо?» «Очень». «Потерпите минутку. Сейчас найду замену». Ее спокойный и ласковый голос отвлек меня от тяжелых мыслей. Падение в пропасть приостановилось. Снова появились контуры лиц и вещей. Кто-то подошел сбоку, отцепил руки Анатолия и стал на мое место. Ноги еле держали. В пустом коридоре ни стула, ни скамейки. Вышел на улицу, где стояла наша машина. Водитель что-то спросил, я что-то ответил. Забрался в кузов на матрацы, лег и отключился.

Проснулся от тряски и холода. Уже светало. На откидных бортовых скамейках машины сидели сопровождающие Анатолия разрядники из лагеря. Ребята вспоминали о деталях рентгена, о том, как перенесли Анатолия на кровать, как вставляли спицы, как устанавливали грузы для вытяжки переломов. Оказывается, они искали меня по всей больнице, пока не спустились к машине. Отдохнув в машине, я лежал и думал, как хорошо, что пошел в политехнический, а не в медицинский институт, как предлагали мои соученики. Спутникам я объяснил все просто: «Очень устал при транспортировке. Не спал почти двое суток». Все посочувствовали. Так никто и не узнал, как я сплоховал.

Пребывание в лагере опять получилось кратковременным. Я еще не успел принять отделение и был свободен. После завтрака ко мне подошел Баров: «Миша, хочешь на восхождение?» «Конечно. А куда?» «Тут группа инструкторов собиралась на Сонгути по стене. Но спасаловка помешала. Сейчас началась новая смена. Инструктора начали работу с новыми участниками. Из прежней группы на Сонгути осталось три человека, пойдешь четвертым?» «Пойду!»

На следующий день рано утром четверка, согнувшись под тяжелыми рюкзаками, пошла вверх по тропе, петляющей среди высоких пахучих трав. Руководителем был Ковалев Борис, за ним шла Люба Арцишевская, Олег Санин и я. Шли не торопясь, можно было даже разговаривать. В основном, разговаривал одессит Олег. Высокий, загорелый до черноты, с красивым волевым лицом и ладной фигурой; образец атлета-спортсмена. Широкая мощная грудь легко справлялась с необходимостью глубокого дыхания и одновременными разговорами. Олег до альпинизма был гребцом. Он рассказывал, как в Одессе на Привозе выбирают арбузы, продают рыбу, разные тонкости в выборе рыболовных крючков и лесок и многое другое, что знает любой одессит. И при всей своей мужской привлекательности Олег не был бабником. Это меня несколько удивляло. И я спросил: «А какая твоя жена, Олег?» «Такая, как я». «Красивая?» «Для меня, да». «За что ты ее любишь?, — не унимался я. «Понимаешь, она какая-то всегда нужная. Что бы я не делал, она всегда помогает. И даже когда ее помощь не нужна, она все равно не лишняя. Вот перед отъездом в горы я решил покрасить окна. Ее помощь была — не мешать. Так она взяла гитару и пела мне мои любимые песни. А поет она великолепно». Говоря о жене, Олег всегда улыбался.

Борис Ковалев был немногословен, но я выдавил и из него некоторые сведения. Он преподаватель Ленинградского электротехнического института. Будучи старшим инструктором, работал со значкистами. Ковалев был спокойным интеллигентным человеком. Однажды я опоздал в столовую на обед. Когда вошел, почти все уже поели и ушли. На пустых столах стояла грязная посуда. Только за одним сидел Ковалев и возле него было свободное место. Я решил обедать за отдельным столом, положив часть грязной посуды на его стол. Он посмотрел на меня и сказал «Спасибо». Я ответил «Пожалуйста», но с тех пор никогда не повторял ничего подобного.

Третий участник — Любовь Арцишевская, тренер по альпинизму из Ростова. Ее муж был известным альпинистом в СССР. Люба — миловидная женщина с красивой белозубой улыбкой на загорелом лице. В лагере она была с сыном Юрой, 12 лет. Сейчас он один из сильнейших альпинистов России. Мне неудобно было расспрашивать Любу о ее житье-бытье. Я терзал Олега Санина. И он, как все одесситы, охотно рассказывал о себе, об Одессе, о друзьях.

Так за разговором, с отдыхами и перекусами мы незаметно подошли к бивуаку под стеной Сонгути. Сама вершина в виде равнобедренного треугольника с заснеженной вершиной четко вырисовывалась на фоне безоблачного голубого неба. Стена, по которой нам предстояло подниматься, была хорошо видна. В нижней части скалы были достаточно сложны, выше они становились проще, но засыпаны снегом. Маршрут строго вертикальный, пятой категории сложности. Спуск с вершины проходил по боковому гребню и далее по снежному кулуару вниз на ледник.

Рано утром мы вышли на маршрут. По замыслу руководителя мы вышли двумя связками: первая Ковалев — Санин, вторая Люба и я. Пройти стену и спуститься предполагалось за один световой день. Поэтому палатку, спальные мешки, примус и все вещи, мешающие восхождению, оставили на бивуаке. Взяли только альпинистское снаряжение и продукты быстрого перекуса. Когда подошли к началу крутого подъема и стали связываться, оказалось, что грудная клетка Олега настолько широка, что правильно закрепленная грудная обвязка мешает ему дышать. Тогда Олег надел грудной ремень на пояс, а петлю заплечиков пропустил через ремень на пояснице. Получилась обвязка, у которой основная веревка связки соединялась с Олегом не через грудную клетку, а через поясницу, а петля заплечиков, перекинутая через шею, удерживала страховочный ремень от сползания через ноги. Эта грубая ошибка и привела к трагедии.

Связавшись, мы пошли вверх. Погода была великолепной, без единого облачка на голубом небе. Солнце еще не осветило стену, и мы довольно быстро на кошках преодолели снежный склон, прошли по замерзшему снежному мостику подгорную трещину и подошли к скалам. На скальной полке сняли кошки и двинулись по скалам. Впереди шла связка Борис-Олег. Скалы на стене Сонгути хоть и крутые, но достаточно прочные, с хорошими зацепами. Борис и Олег грамотно выбирали маршрут, так что «рыскать» не пришлось. Через несколько часов лазанья вышли на широкую скальную полку, где решили перекусить и отдохнуть. Дальше скалы стали менее сложными, но со снегом. К нам на полку пришло солнышко. Начал таять снег, по скалам побежали водяные капли. После отдыха вперед вышла наша связка. Посмотрев на скалы, я полез вверх, не взяв с собой никакого скального снаряжения. Подумал, что найду хороший уступ и закреплюсь. Однако, не только подходящего, но и плохонького выступа не встречалось. Я поднялся на сорок метров. Веревка кончилась. «Бей крюк!» - крикнул Олег. У меня не было ни крюка, ни молотка. Но признаться в своей бестолковости было стыдно. «Здесь просто, — ответил я, — Привязывайте другую веревку». А просто не было. Скалы крутые и заглаженные, как бараньи лбы, да еще заснеженные. Руки закоченели и плохо слушались. А уступа для организации страховки все не попадалось. Намокшая веревка длиной более 60 метров уже тянула вниз. И я испугался срыва, падения вниз по заснеженным скалам, представляя эту ужасную картину в подробностях.

Но пока я никуда не упал, стою на скалах живой и невредимый. Нужно двигаться и закрепиться на подходящей опоре. У меня появилась уверенность, что все будет хорошо, и я полез дальше. «Пять метров!» — донеслось снизу. На этой длине я должен найти уступ. Уже восемьдесят метров мокрой веревки весом в десять килограмм тянут вниз, но я спокоен. Нашел маленький уступчик без единой острой грани, кое-как обернул веревку вокруг него, придерживая рукой от соскальзывания, и крикнул вниз «Давай!». Первым по перилам пошел Санин. Придерживаясь за них, он легко поднимался по скалам. Его громадные ботинки, американские «студебеккеры» сорок восьмого размера, как будто чувствовали под снегом скальные зацепки и становились на них мощно и четко. Увидев мою страховку, спросил: «А чего крюк не забил?» «У меня его нет». «Зачем полез без ничего? Фраер! Ладно, принимай остальных! Я подержу веревку». Вскоре поднялся Борис, затем Люба. Веревку, которую я выбирал руками, Санин привязал к высвободившемуся концу и пошел вверх. Вскоре он скрылся за перегибом, страхуемый Борисом. Когда подошла Люба, послышался голос Олега «Я на гребне! Можно идти!» Мы все собрались на пологой поверхности снежного гребня и связками пошли к вершине. Снег был свежий и искрился на солнце. Все время хотелось выйти на выпуклую часть снежного наддува, где удобно идти, но опасно из-за возможности обрушивания снежного карниза, висящего в воздухе, как балкон. Такое снежное сооружение очень неустойчиво и под весом человека может рухнуть вниз вместе с ним.

И мы шли по нижнему краю снежного гребня с торчащими камнями, опасаясь карниза. Наконец вышли на вершину — выпуклый заснеженный скальный пятачок с пирамидкой камней — туром. Записка предыдущей группы — в перевернутой вверх дном консервной банке, пробитой оплавленными следами молний. На вершине сильный ветер, холодно. Борис быстро меняет записку, указав в ней, кто, откуда, когда вышел на вершину и куда идет дальше. Было 12 часов 40 минут. В банке лежала записка земляков-киевлян из соседнего лагеря под руководством Валерия Рожко. Они были на вершине пять дней назад. Начали спускаться, убегая от пронизывающего морозного ветра к теплу. Вскоре подошли к снежному карману, где было тихо, тепло; летнее солнце растопило снег, обнажив камни. Вот здесь мы отдохнем и перекусим. Наиболее сложная часть маршрута пройдена. Присели на камни, достали бутерброды, флягу с чаем. Благодать! Все идет нормально. Есть запас времени для безопасного спуска. Но рассиживаться некогда. Олег уже готов. Он поднялся на край кармана, ожидая Бориса. Мы с Любой следуем за ними, только теперь она будет идти первой. Так безопаснее на спуске. Собираем вещи, распутываем веревку, собирая ее в кольца. Где-то шумит ветер, падают камни, что составляет неотъемлемую часть жизни гор. «Пошли, Люба!» Она по следам на снегу поднялась на край кармана и остановилась. «Что там, Люба? Где они?» «Их нет! Они сорвались!» «Как сорвались? Стой на месте, Люба!» Я выбегаю на край кармана. Вниз по снегу вдоль снежного наддува уходит цепочка следов и обрывается у края провала с неровными краями. Дальше следов нет! Неужели случилось самой страшное? «Держи, Люба!» Я бросил кольца веревки и пошел по следам. Люба отошла на несколько шагов, перебросила веревку через выпиравший из снега камень, страхуя меня. Я подошел к краю провала, стал на колени, заглядывая вниз. Далеко внизу клубилась снежная пыль упавшего снежного карниза. На бивачной площадке видна палатка, люди. Очевидно, новая группа. Они смотрят на наш склон. Потом побежали по снегу вверх. Значит, что-то увидели. Что с нашими ребятами? Неужели погибли? Хочется надеяться на лучшее. Внизу люди, которые окажут возможную помощь.

А нам нужно спускаться вниз по запланированному безопасному маршруту. Долго, осторожно обходим обломанный край снега и спускаемся по гребню. Погода стала портиться. Огромная серая туча повисла над горами. Главное не суетиться. Если все сделать правильно, ничего не случится. Люба останавливается. «Миша, выйди на связь!» Я включил рацию. «Торпедо-2, как меня слышите? Прием! Торпедо-2! У нас случилось несчастье. Сорвались с карнизом Ковалев и Санин. Как поняли меня? Прием». На той стороне — молчание. Потом голос радиста: «Торпедо-2, побудьте на приеме», и снова тишина. Затем голос Барова: «Торпедо-2! Что случилось?» «Ковалев и Санин вышли на снежный карниз, он обломился. Они упали в направлении Северного склона Сонгути». «Это ты, Миша? Кто еще с тобой?» «Люба Арцишевская. Там внизу люди. Они уже что-то делают. Мы у начала снежного кулуара». Слышу ответ Барова: «Хорошо, спускайтесь осторожно. Держитесь вблизи скал, снег уже раскис. Еще раз прошу, спускайтесь очень осторожно! Не торопитесь на спуске! Я высылаю спасотряд. Все!»

Люба стояла рядом, слушая переговоры. Мы подошли к началу кулуара. Снежная дорога между двумя грядами скал уходила круто вниз. В кулуаре нас накрыла туча, стало темно и холодно. Спускались очень тщательно, с надежной попеременной страховкой и абсолютной надежностью. Шли осторожно, аккуратно выбивая пяткой ступени. Туча разрядилась крупным градом, мы перешли на скалы и продолжили спуск. Скалы кончились. Снежник стал выхолаживаться, град кончился. Здесь мы пошли одновременно, пересекли подгорную трещину и вышли наконец на траву. У палаток нас ждало самое страшное — сообщение о гибели наших товарищей. Вместо радости победы — скорбь о друзьях, которые еще несколько часов тому назад смеялись, шутили, были полны сил и планов. Какая нелепость!

К сожалению, большинство несчастных случаев в горах — результат ошибок самого человека. Сегодняшняя трагедия не исключение. Один ошибся, а погибает связка, как минимум двое.

Мы подходим к бивуаку. Там находятся две группы. Увидев нас, они удивились. Вы откуда? «Мы с Сонгути, из той группы, у которой несчастный случай». «Один из ваших погиб, а другой жив». «Кто погиб? Где они?» «Живой — в вашей палатке, а мертвый — в снегу, вон возле того камня. Мы его присыпали снегом». Люба пошла к Борису, я — к Олегу. У меня было какое-то мысленное оцепенение, ни тени эмоций или чувств. Громадные ботинки Олега торчали из снега. Он лежал на спине, прикрытый штормовой курткой. Я приподнял куртку: лицо ободрано, глаза открыты. На шее — петля от заплечиков, на ней страховочный карабин; пояса не было; открытых переломов не видно. Я прикрыл Олега и долго сидел рядом без мыслей. Подошел парень из новой группы: «Мы только поставили палатку и вдруг услышали грохот. Смотрим, лавина летит по кулуару, а впереди лавины — человек кувыркается. Пока добежали, все улеглось. Этот первый был мертв, а второго нашли по веревке. Его засыпало снегом, но веревка не порвалась, и его раскопали. Может, выживет?» «А куда делся страховочный пояс Олега?» «Не знаю. Когда мы подошли, пояса на нем не было. А вы что, в грозу спускались, могло убить?» «Там грозы не было, только крупа».

Стало темнеть. Мы пошли к бивуаку. Люба сварила суп из концентратов, вскипятила чай и продолжала хлопотать возле Бориса. Он лежал с закрытыми глазами и негромко стонал. Ни мне, ни Любе есть не хотелось. Выпили чаю и легли. Я уснул сразу, только положил голову. Проснулся ночью от громкого разговора и света фонариков. Это пришел головной отряд спасателей. Командир отряда подошел к нам. Это был лагерный инструктор Мусешвили: «Что, Миша, горько? Хлебни глоток,- и он протянул мне небольшую плоскую фляжку. Я глотнул. Огненная жидкость обожгла рот, горло и покатилась вовнутрь. Стало тепло. «А знаешь, Муса, почему особенно обидно? Из-за бессмысленности гибели здорового и сильного человека, как на войне от шальной пули. Еще вчера днем все было прекрасно, а сегодня он лежит в снежной яме». «Нет, Миша, смысл есть! Мы с тобой и другие люди ходят в горы не для щекотания нервов, а для улучшения самих себя. Здесь мы воспитываем в себе духовные качества. А человек в горах не хозяин, а гость, и вести себя должен, как гость в чужом доме. И за нарушение этих правил мы платим штраф своими жизнями. Вчера заплатил Олег. Завтра могу заплатить я, если не научусь уважать горы. И ты, если хочешь выжить, учись уважать чужую жизнь. Вот и вся наука! Ладно, Миша, ложись спать, завтра тяжелый день!»

К рассвету подошел второй спасательный отряд. Врач осмотрел Бориса и обнаружил компрессионный перелом позвоночника. Нужно срочное квалифицированное лечение. Транспортировать вниз необходимо на жестких носилках в горизонтальном положении без толчков и перекосов. Эту работу предстояло выполнить участникам транспортировочного отряда — в основном здоровым парням из лагеря, под руководством Мусешвили. Он подключил к этой работе и меня.

Причиной смерти Олега, как определил врач, был разрыв шейных позвонков в результате сильного рывка головы. Других несовместимых с жизнью травм врач не обнаружил. Второй ошибкой Олега было неверное фиксирование обвязки. При сильном рывке ремень расстегнулся, когда Олег сорвался с карнизом, сорвав и Бориса. Веревка оказалась соединенной только с петлей заплечиков, которая была накинута на шею. Петля попала под подбородок и рванула Олега за голову, что и привело его к гибели. Нелепость этого случая связана с объединением двух грубейших ошибок.

Подошла еще большая группа спасателей из двадцати человек с носилками. Под присмотром врача Бориса переложили на медицинские носилки, пришнуровали веревками и с большими предосторожностями понесли вниз.

Мы начали готовить к транспортировке Олега. Мне всегда нравился этот симпатичный и веселый одессит, а его гибель воспринималась как вопиющая несправедливость. Можно было отказаться от участия в транспортировке, но если я не найду в себе сил помочь ему в последние моменты на земле, то появится чувство вины. Олег по-прежнему смотрел в небо широко раскрытыми глазами. Мы приступили к его упаковке в самый большой спальный мешок. Потом с помощью репшнуров обвязали упакованное тело. Уложили этот кокон, напоминающий по форме мумию, на носилки и пришнуровали. Олег был больше стандартных носилок. Мы удлинили их полотнище, довязав сетку из репшнура. Вместе с Любой собрали и уложили в рюкзаки палатку и все вещи из нее. Носилки с Олегом взяли и понесли четыре человека и один шел сзади со страховочной веревкой. Если кто-то из четверых не устоит на ногах и качнется, то страхующий поможет ему удержаться. Транспортировали в три смены. Руководитель второго спасательного отряда устанавливал время и очередность смен, количество несущих, в общем решал вопросы спуска. Наш «груз» был нечувствителен к неудобствам транспортировки, поэтому мы двигались быстрее и часа через четыре догнали передовую группу, несущую Бориса Ковалева. На автомобильную дорогу мы спустились вместе к вечеру. Там нас ожидали машина, чтобы везти пострадавших в больницу, и автобус — везти альпинистов в лагерь.

На следующий день я знакомился со своим отделением новичков. Получилась несколько конфузная ситуация. Когда несешь тяжелые носилки, руки заняты, а глаза напряженно смотрят на тропу, некогда обращать внимание на насекомых, которыми кишит Цейское ущелье. Очевидно, «кусачий» овод сел мне на лоб. Согнать его я не мог: руки заняты, да и не до этого. По возвращении в лагерь тоже не обратил внимания на ранку. Но утром лицо сильно опухло. Глаза сквозь щелочки смотрели на мир, как сквозь рыцарское забрало. Врач смазал ранку зеленкой, и на лбу загорелась зеленая звезда. Вид был явно не инструкторский. Друзья делали вид, что ничего не произошло. А вот участники моего отделения, ожидающие увидеть бравого альпиниста, а получившие чучело, слегка разочаровались. Для прояснения ситуации я сказал им следующее: «Я не невеста, и любить меня не обязательно, но обязательно слушать меня и выполнять мои распоряжения. Я научу вас ходить в горах, и не бояться, научу вас преодолевать свой страх и свою лень». На этом мы поладили и начали первое занятие. А к обеду опухоль спала, и я стал смотреть, как нормальный человек. С отделением я быстро подружился, и мы расстались друзьями. Я проработал в «Торпедо» еще одну смену и уехал оттуда с тоской. Мне очень понравился мне и лагерь, и инструкторский коллектив. Я наконец почувствовал смысл великой педагогической науки, которую твердил Кирилл Александрович Баров: «Обучение начинается с внешнего вида и поведения преподавателя, а завершается умением передать свои знания».

Моя работа в «Торпедо» закончилась в конце августа после третьей смены. Нужно было возвращаться в Киев. В сентябре начинались занятия в институте.

Встречи в институте были, как всегда, бурными. Каждый хочет рассказать, где был, куда ходил, кого видел. Все возбуждены, все рады встрече. Все планируют будущее. Через месяц начались тренировки. Опять — выезды на скалы, осеннее первенство по скалолазанию. Я продолжал ходить на гимнастику и много бегал.

Когда выпал снег, большинство становилось на горные лыжи. В то время их делали из прочного дерева гикоря, и лыжи так и назывались — «Гикори». Толстые и тяжелые, окантованные стальной полосой, они ничем не напоминали современные горные лыжи. Короткие кожаные ботинки с двойными шнурками на толстой подошве и универсальное тросовое крепление «Кандахор» дополняли картину нашей эпикировки. На лыжах можно было ходить и по равнине, и спускаться с гор, если тросик зацепить за крючки, привинченные по бокам лыж, фиксирующие пятку. Гор в Киеве не было, но склонов оврагов — множество. Главным был спуск к озеру в Голосеевском лесу. В выходные дни там собирались все любители горных лыж с женами, детьми, которых тоже «ставили» на лыжи. Подъемников не было, подниматься приходилось пешком, потом спуск и снова подъем. По дороге вверх рассказывали новости, свежие анекдоты. Все знали друг друга, общались. Но это катание было развлечением. Тренировками были поездки в зимние Карпаты. В те пятидесятые годы лыжных подъемников в Карпатах не было. Поэтому катание на горных лыжах — это непрерывное восхождение: 30 минут — подъема и 3 минуты спуск. Стреноженные шнуровкой ботинок ноги быстро замерзали, а слабая шнуровка не позволяла управлять лыжами. Маложесткие крепления не позволяли совершенствовать технику. Поэтому моя стойка на лыжах с оттопыренным задом определялась «как на горшке». Тогда еще не было термина «чайник». Главной целью поездок были лыжные походы с рюкзаком вверх-вниз по лесистым склонам, по глубоким снегам. Мы научились спать у костра зимой, засунув ноги в ботинках в спальные мешки, подниматься и спускаться по снежным склонам любой крутизны. Эта наука давалась нелегко, особенно на спусках, когда сила земного притяжения неудержимо влекла вниз, а умения сбросить скорость не было. Единственно верный способ торможения — падение «гвоздь», и этих «гвоздей» забивалось очень много, пока не появлялось умение. Конечной целью сборов было лыжное восхождение на высшую точку украинских Карпат Говерлу — 2050 метров . Зимой это достаточно сложно, часто дуют сильные морозные ветры. А если случается снегопад и облака закрывают все вокруг, полностью теряется ориентация. В те годы самой близкой к Говерле была турбаза «Ясиня» в поселке Ясиня. За небольшую плату в деревянном четырехэтажном здании с высокой крышей можно прожить довольно сносно. Четвертый этаж был устроен в виде мансарды, там мы и обосновались. Первые 5-6 дней уходили на освоение окрестных лыжных склонов и восстановление навыков горнолыжного катания — простых поворотов полуплугом, способов торможения, подъемов лесенкой и плугом. Главное — привыкнуть к лыжам, к снегу и склонам разной крутизны. Говерла находилась в 20 километрах от турбазы. Рано утром, надев рюкзаки, поднимались на лыжах к хутору Казмещик, где ночевали. Утром следующего дня шли по лесной дороге до летних пастушьих хижин, где снова ночевали. А на третий день без рюкзаков — на Говерлу. Выйдя из кустарников на чистый склон, мы снимали лыжи, втыкали их в снег, завязывали уши шапок, натягивали капюшоны, застегивали все застежки, натягивали рукавицы и помогая себе лыжными палками, начинали подъем, вытягиваясь в цепочку. Передний топчет в снегу следы, меняясь каждые 20-30 минут. Главная трудность — сильный и постоянный ветер. Хорошо, если он дует в спину или сбоку. Но чаще — в лицо, и никуда от него не деться. А если еще снегопад и туман, то единственный ориентир — это прямо вверх. Все пути вверх выводят на купол, на котором стоит триангуляционный знак в виде пирамиды высотой 4- 5 метров . Это и есть верхняя точка Го-верлы. Повернувшись спиной к ветру и сбившись в кучу, наскоро фотографируемся для истории и подтверждения факта восхождения, так же цепочкой уходим вниз по своим, уже заметенным следам. Ветер теперь дует в спину. Идти легко и радостно. Теперь главное — не пропустить лыжи, иначе придется возвращаться. Чем ниже, тем слабее ветер и лучше видимость. Но направляющий поторопился, и потерял следы. Медленно пошли, забирая влево вверх. Наконец один из нас замечает на ровной снежной поверхности занесенные следы. Теперь уже медленно, не теряя следов, идем дальше. Ветер разорвал пелену облаков. Вот и наши лыжи стоят, левее и выше нас. Повезло, успеем спуститься засветло. А были случаи, когда приходилось искать их на следующий день. В любой ситуации мы оставались единой группой, ожидая и помогая друг другу, даже если приходилось идти до ночлега почти всю ночь. На последней ночевке мы оставляли двух человек, которые чувствовали себя хуже других. Они готовили еду и чай к нашему приходу. В случае необходимости ночью жгли факелы или костры. В общем, мы всегда выходили к ночевкам. Отогревшись и наевшись, все валились в спальные мешки и спали, как убитые, пока утром дежурный не будил на завтрак и дальнейший путь. Спускались по летней дороге, тормозя плугом. Наконец и домики хутора Казмещик, здесь отдыхали.

В одном из домиков живут альпинисты города Одессы, организованные, веселые и гостеприимные. Их руководитель Александр Блещунов приглашает к чаю. Изба топится по-черному: выше пола на высоте метра начинается дым. Поэтому все ходят на корточках. В окнах вместо стекла рентгеновские пленки — позвоночники, руки и ноги. Дом заброшенный, стекла вынуты, вот одесситы и привезли свои «стекла». Несмотря на спартанский образ жизни, все улыбаются, что-то мастерят. У входной двери надпись «Входить ползком» и другие полезные советы типа «Выходя по нужде, не суетись!» Сам Блещунов — молодцеватый крепкий мужчина с молодым лицом, на котором искрились крупные, чуть выпуклые глаза. Он идеолог одесских альпинистов, человек, исповедующий закон альпинистских добродетелей, как в горах, так и в быту. Он был авторитетным организатором и исполнителем многих альпинистских мероприятий на Кавказе, в Крыму, в Карпатах. По профессии — строитель, долгое время работал в Монголии, был знаком с буддизмом, с уважением относился к человеку и всему живому. Придя в альпинизм, воспринял его как продолжение человеколюбия и служил ему верой и правдой до самой кончины. Многие непутевые одесские хлопцы, попав в коллектив к Блещунову, получали там заряд порядочности и самоотверженности, который менял их отношение к жизни, к окружающим людям. Вообще альпинисты из Одессы — особая категория людей. Дух взаимного уважения, внимание друг к другу, где бы они ни находились чувствовался всегда и везде. И естественно — неистребимое остроумие.

Я близко познакомился с одесситами, работая инструктором в альплагере «Торпедо». Командиром отряда начинающих альпинистов был Виктор Лившиц — главный инженер Одесского станкозавода, хороший альпинист и веселый собеседник. Мое назначение командиром отделения к нему в отряд воспринял благожелательно: «На гитаре играешь? Нет? Жаль! Я тоже не играю. Зато играю на трубе. Правда, нет ни трубы, ни гитары. План занятий есть! Вспомни, что учили в школе инструкторов и смотри, что делают остальные. Я буду подходить и помогу, если что не так. Понял? Вперед!» Виктор действительно наблюдал за моими действиями, но не вмешивался. В конце занятий при подведении итогов заметил: «Суетишься очень. Нужно спокойней! Атак ничего!» В процессе работы мы сошлись ближе и остались добрыми друзьями на долгие годы. Неоднократно встречались в разных лагерях, работали вместе. И всегда общение с Виктором доставляло мне удовольствие. Другим одесситом, которого я уважаю и помню — Борис Британов. Спокойный, обстоятельный, он всегда находил оптимальный выход из самых сложных обстоятельств. В лагере «Торпедо» он работал со значкистами. Это самая беспокойная публика. Сделав первый шаг в альпинизме, они уверовали, что все знают и умеют. Эту самоуверенную и шумную братву Борис умел организовать, заинтересовать и выполнить с ними большой объем занятий и восхождений. Делал он это без криков и назиданий, а путем доброжелательного и обстоятельного собеседования, после которого не оставалось неясных вопросов. Все его «значки» даже при неблагоприятных погодных условиях выполняли нормы третьего разряда по альпинизму и становились «разрядниками». А эта категория альпинистов уже не нуждается в опеке инструктора и может ходить на горы самостоятельно, спортивной группой. Среди одесситов запомнилась мне Рада Ставницер, сильная спортсменка и добросовестный инструктор. Она держалась несколько высокомерно, так как пользовалась повышенным вниманием мужчин. Наверное, поэтому я не подружился с ней. Был еще одессит Игорь Бандуровский, красивый, голубоглазый, мечта альпинистских барышень. Он работал с разрядниками и редко появлялся в лагере. Великолепный рассказчик альпинистских историй, которых он знал великое множество. Женившись, он уехал из Одессы в Нальчик, больше я с ним не встречался. Еще я общался с двумя одесситами, когда альпинисты Украины ездили по спортивному обмену в Австрию. Это сильные спортсмены Вадим Свириденко и Валентин Симоненко. Вадим — широкоплечий светловолосый здоровяк, неторопливый, с размеренной речью. Он всегда обдумывал свои слова и поступки, и его действия были законченными и правильными. Будучи в зрелые годы главным инженером одного из промышленных предприятий, он успевал еще и организовывать альпинистские экспедиции в Гималаи и руководить ими. Валентин был моложе и темпераментней. Смуглый, черноволосый, с широкой улыбкой, умеющий быстро ориентироваться в обстановке, он никогда не терялся. Я видел его растерянным и смущенным только один раз в Австрии. То, что мы советские спортсмены, знали все, и к нам присматривались. Мы вели себя естественно, понимая, что не хуже других, а по спортивной стати еще и лучше. Однажды, когда мы стояли чего-то ожидая, к нам вплотную подошла черноглазая женщина средних лет и, не мигая, уставилась на Валентина. Мы заметили это внимание и начали подшучивать. Женщина это заметила, подошла и на плохом английском языке спросила, указывая на Валентина: «И ты тоже русский?» «Да, — ответил он, — Я из Одессы». Она даже присела от восторга: «Ты итальянец!» «Нет, я украинец» Узнав, что он появился на свет до войны, она погрустнела, но ненадолго: «Все равно, ты итальянец. Когда мы уходили, женщина долго на прощанье махала нам рукой. А мы потом приставали к Валентину: «Где у тебя еще есть родня, кроме всей Одессы?» И он первое время смущался. Потом наши пути разошлись. Уже в перестройку я прочитал, что мэр города Одессы — Валентин Симоненко. Я позвонил всезнающему Виталию Овчарову. «Да, — подтвердил он, — Это наш Симоненко. Ты хоть иногда читай газеты, а то прозеваешь райскую жизнь. Ты знаешь анекдот про райскую жизнь? И он выдал очередной анекдот из множества, которое он знал.

Виталия я узнал в первый год своих занятий альпинизмом, когда он уже стал известным альпинистом. Озорные глаза. На голове неизменная сванская шапочка, шнурок которой обвивал жилистую шею. Выгоревшая ковбойка. Сильные ноги выглядывают из шортов. Это тот Овчаров, который один, по слухам, съел лагерный обед. Он переваривал обед, пока ел. У него все очень быстро получается. Потом это оказалось преувеличением — это был не весь обед, а только котлеты, но ровно 34 штуки. Виталий потом оправдывался: «Все время отвлекали разговорами, не давали сосредоточиться, вот и прозевал момент, когда нужно было остановиться». Овчаров всю свою трудовую жизнь посвятил альпинизму. Он руководил множеством украинских спортивных мероприятий, сочетая эту деятельность с работой институтского преподавателя. Многие годы был начальником учебной части лагерей Домбай, Красная Звезда, Баксан. Работать под его началом было легко и весело. Овчаров мог обеспечить порядок и дисциплину в лагере без каких-либо строгих мер, а с помощью убеждения и неистощимого юмора. Например, на общее построение прибегает опоздавший участник, на ходу застегивая брюки, и получает замечание: «Молодой человек! Если ворота настежь (намек на расстегнутые брюки), значит, в доме покойник!». Все смеются, включая и пристыженного провинившегося. По вечерам, когда закончены занятия и съеден ужин, принарядившиеся девушки и причесанные парни собираются на танцплощадке или в клубе, где часто организуются концерты самодеятельности. Вот здесь в полной мере проявляется талант Виталия как юмориста, как конферансье. Его манера шутить не артистическая для ошеломления, а скорее доверительная, дружественная. Анекдоты излагаются в виде былей, которые произошли с ним или его знакомым. Сами номера тоже юмористические, в основном, мимическое или сценическое изображение альпинистских или бытовых смешных сюжетов, наподобие КВН. Часто пели под гитару, и всегда концерты пользовались успехом. Естественно все происходило под организующим началом Виталия. В начале концерта на сцене появлялся Овчаров и говорил: «Сегодня в первом отряде участница Света Новикова сорвалась при прохождении скального маршрута. Все кончилось хорошо, она повисла на страховке и продолжила лазание. По этому поводу есть анекдот: Идут два альпиниста, один заика, другой слепой. Заика видит, что слепой идет к трещине и кричит «К-к-к-у- д-да т-т-ты?» Потом машет рукой «Уже не надо». Когда смех утихает, он продолжает: «А сейчас Света Новикова в знак своего спасения споет сочиненную ею песню. И главное, все правда: и Света сорвалась, и песня сочинена ею, и она сама поет. Дальше Овчаров объявляет следующий номер: «Завтра второй отряд новичков выходит на ледовые занятия. Все должны подготовить снаряжение, и главное — наточить кошки. Как это делается покажут «Точильщики». Это традиционный инструкторский номер с элементами творчества и импровизации. В исполнении одесситов Саши Игнатьева и Виктора Лифшица доминирует морской колорит. Тельняшка, надетая на ноги, это рейтузы, а надетая на торс, это фуфайка. Вороты завязаны ярко-красным и ярко-зеленым бантами. Из-за кулис раздается громкий голос одесского зазывалы «Точить ножи-ножницы! Бритвы правим!» На сцене появляется шляпа и голова человека, идущего по полу на руках. За ним, держа его за ноги, идет другой. Первая наряженная фигура изображает точильный станок, вторая — точильщика. На точильщике широкий пояс, за который засунуты две большие крышки от кастрюль и на шее — цепь из альпинистских карабинов. На лицах обоих нарисованы одинаковые усы. Единым неразделимым агрегатом они выходят на середину сцены. Из зала передают большой кухонный нож. Точильщик опускает ноги точила на землю, берет нож, пальцем ощупывает лезвие и кладет на пол; ставит рядом стул, сажает на него точило, который сидит, опустив руки. Точильщик забрасывает одну ногу точила на другую, в каждую руку вставляет по крышке, соединяет их в вертикально плоскости. Затем периодически надавливает на закинутую ногу своей ногой, и тогда точило начинает тереть одну крышку о другую — агрегат заработал. Из-за своего широкого яркого пояса он достает бутылку из-под водки, на дне которой есть жидкость. Точило открывает рот. Точильщик прячет бутылку за пояс — точило закрывает рот. Тогда точильшик пробует «запустить», нажимая на педаль, но крышки стоят на месте. Приходится опять доставать бутылку, отмерить дозу, влить в рот с сожалением. Остаток допивает сам. Размахивается, чтобы выбросить пустую бутылку в зал, который замирает в ожидании, но передумав, снова прячет за пояс. Крышки начинают двигаться, а точильщик точить нож. Качество заточки проверяет, якобы выдернув клок волос из головы. Для охлаждения нагретого точила из его рта выпускается струйка воды прямо на крышки, для чего используется его нос как кнопка. Показав необычайную остроту ножа, его с большими предосторожностями возвращают заказчику ручкой вперед. Затем очень детально разбирается точило и увозится со сцены в сопровождении базарного «точить ножи...» Номер всегда имеет потрясающий успех, поражая изобретательностью исполнения. Пантомима Овчарова «Сижу за решеткой в темнице сырой…» получалась у него не хуже, чем у профессиональных актеров. Никто так и не смог ее повторить, когда Виталий перестал играть. Каждый номер Овчаров предварял анекдотом. Исполнялась трагедия Шекспира «Братья-разбойники». Открывается занавес. За столом сидят 4 разбойника. На столе — громадные кружки и трехлитровая банка с чаем и наклейкой «Коньяк», а ниже «Цейский». Костюмы и грим чрезвычайно живописны, с усами и мочальными бородами. Главарь банды наливает в кружку коньяк, делает глоток, достает пистолет-ракетницу (из спасфонда), щелкает курком и занюхивает из ствола выпивку. «Значит так, братья, ночью берем учебную часть лагеря!» «А что там брать? Там одни бумаги». «Берем бумаги — сдадим в макулатуру. Только не нужно много пить. Прошлой ночью по ошибке атаковали мужской туалет. Ничего ценного не нашли, только выпачкались» — отвечал отец. Далее следуют предложения братьев ограбить кухню, где осталась каша от ужина и чай, или склад сестры-хозяйки, которая привезла сегодня чистое белье из прачечной и «мы поменяем его раньше всех». Пить за успех дела братья отказываются, так как заболели. На сцене появляется врач лагеря в белом халате с фонендоскопом на шее и объявляет, что ввиду болезни артистов спектакль отменяется. Занавес. Концерт заканчивается за полчаса до отбоя, все расходятся по домикам возбужденные и довольные.

Таковы были лагерные праздники, но и они подчинялись жестким правилам учебного процесса. В итоге за 20 дней из разношерстной толпы юноши и девушки превращались в спортивный коллектив, людей, способных ходить в горах безопасно и эффективно. Лагерная смена подходила к концу, уже совершены зачетные восхождения, сданы экзамены по технике альпинизма. Инструкторы написали характеристики на своих подопечных. К счастью, заключение «не рекомендуется к дальнейшим занятиям альпинизмом» встречается не часто и, в основном, по отношению к тем, кто лишен чувства товарищества, глуп, ленив и бестолков. После прощального вечера, на следующий день, рано утром автобусы увозят участников из лагеря в Орджоникидзе на железнодорожный вокзал. Все расстаются с грустью и надеждой на новые встречи с горами.

До свидания! До встречи в горах!