|
|
ВОСПОМИНАНИЯ
ОБ АЛЬПСЕКЦИИ ГОРНОГО ИНСТИТУТА
Арпад
Байкан,
(Будапешт, 22.09.02),
геолог, 1 разряд.
В
1960-м году я поступил в ЛГИ с надеждой на
то, что в рамках института будет
возможность заниматься альпинизмом.
Когда 1-го сентября нас – группу
студентов приехавших из Венгрии –
повели по институту, в парадном коридоре
нам торопливо показали большой
фотостенд по спортивной жизни, и там, на
первом месте по алфавиту, я заметил
альпинизм, и сразу понял, что я попал
туда, куда я хотел, а с учебой я как-нибудь
справлюсь.
После
двух успешных сезонов, за которые я
выполнил 2-ой разряд, без одной вершины,
произошел перелом в моей альпинистской
карьере: чуть не выгнали из СССР, как
хулигана-иностранца, без разрешения
разъезжающего по Союзу. С получившимся
ограничением на выезд в горы, постепенно
пропадала охота продолжать тренировки,
которые требовали все больше и больше
усилий от тех, кто хотел развиваться, т.е.
повысить разряд.
Мои
годы в альпсекции совпадали с периодом,
который в издании «Cтраницы
жизни альпинистской секции ЛГИ» был
характеризован уменьшением «флибустьерско-романтического
настроения» и преобладанием «делового
спортивного духа». Я рад, что я еще
застал истинное «флибустьерско-романтическое
настроение», потому, что именно эта
атмосфера подарила мне массу
незабываемых впечатлений, которые
навсегда остаются со мной. Общество
альпсекции моментально приняло меня,
еле говорящего на русском языке
в свои дружеское обьятия, и стало для
меня самым важным из трех коллективов –
альпсекция, учебная группа и венгерское
землячество – на протяжении пяти
институтских лет. Преодолеть языковой
барьер было не легко, и многое я
недопонял, или не так понял. Сведения
доходили до меня как через решетку:
мелкие детали, вроде того, что делать в
данный момент, дошли, а крупная суть,
также, как и взаимоотношения внутри
секции оставались за решеткой.
Скоро
я понял разницу между «сбором на
тренировку» и «собранием бюро»; но что
за отношение имеет «бюро» (отчего и
слово бюрократизм происходит) к такому
романтическому делу, как альпинизм,
осталось не ясно. Но, когда я все понял (через
полтора – два года), я почувствовал
глубокую признательность по
отношению к ребятам-руководителям, за их
неустанный труд в интересах секции.
С
удовольствием участвовал я во всех
чаепитиях, организованных по
уважительным причинам, или просто так,
после тренировки. Внимательно
вслушивался в песни, пытался улавливать
слова, и на ноябрьском выезде «на скалы»,
на подходах я уже дружно орал
бесконечную песню «…А наша песня хороша,
начинай сначала. Жила была бабушка…».
Помню «свободных художников», близких
друзей членов альпсекции; в один
прекрасный вечер явились они к нам
смешным парадом, во все горло распевая
какую-то сатирическую песенку, из
которой я уловил и на всю жизнь запомнил
(вот шутка мемории) единственную строку:
«…А у нас, а у нас развалился унитаз…», (причем
значение последнего слова было мне в ту
пору неизвестно). Как забыть ночь, когда
в небольшой компании бродили и под
гитару пели на набережной, а Лисагор
старался (не зря…!) 
смягчить суровость придравшейся к нам
власти: «Товарищ милиционер, ну смотрите,
здесь Академия Наук, Университет, дальше
Академия Художеств, кому мы мешаем в
столь поздний час?». Наши альпинистские
песни были хороши на все случаи жизни –
помогали преодолеть трудные моменты,
прогнать однообразие дальних дорог,
воспроизвести в памяти настроение
минувших времен, или дать исход чувствам,
переполнявшим душу.
Для
нас все возможности были хороши, где мы
могли быть вместе. Кто помнит «религиозный
пропагандистский поход» по деревням,
где-то за Бакситогорском? Время давно
стерло антирелигиозную глупость, но в
памяти осталась Светка Соколова, как она
плясала «русскую» с деревенской бабой,
которая в два раза крупнее, чем она; и все
это в пустом, холодном зале какого-то
дома культуры, после «официальной части».
Практически
все воскресенья проводили за городом:
Финляндский вокзал, толпа молодых людей
с рюкзаками на плечах. Сколько мы ездили
«зайцами на электричках. Сначала я не
понял «систему» и шел за всеми. Потом мне
стало совестно, ведь из моей стипендии
нетрудно было заплатить за проезд, и
тайком покупал билет. Но опять-таки куда
я денусь со своим билетом? Не буду же я
оставаться один на поезде, если нас не
дай бог поймают. А так и случилось.
Разнас поймали и всю многочисленную
компанию закрыли в вагоне и довезли до
Выборга. Там на станции стали
разбираться. Я серьезно испугался, ведь
мне, как иностранцу даже в Кавголово
запрещено было выехать, не то что в
Выборг, в погранзону. Если мне память не
изменяет, Оля Соложенко проявила
инициативу: «Ребята скрывайте Ариада…»,
и секция, мои друзья, встали стеной
передо мной, и все обошлось благополучно.
Я
никогда не чувствовал, что в секции есть
проблема разных поколений. Новички,
проявившие себя на первых скалах, тут же
были включены в городские соревнования,
и вообще, всем старались предоставить
возможность быть полезным в силу своих
способностей и степени подготовки.
Такой возможностью было для меня
участие в роли наблюдателя при
восхождении на восточный Домбай по 5-б,
совершенное «стариками» -
Незаметдиновым и Васильковым. В группу
наблюдателей входили Свечка Соколова-Незаметдинова
и Боб Цыганков. Не скрою, что наблюдатели
оказались не на высоте поставленной
задачи, за что и были впоследствии
критикованы на разборе. Но дни,
проведенные на перевале под стеной
Домбая, среди изумительной красоты мира
Кавказа, вместе с переживаниями и
угрызением совести, что что-то не ладно,
остались глубоким впечатлением во мне
навсегда.
Секция
давала всем хорошую школу альпинизма.
Подготовка заключалась не только в том,
что приехав в альплагерь сдавали
установленные физнормативы без труда,
успешно совершали восхождения по
программе; не уставали, если повезло,
провести две-три смены в горах за лето,
но и в том, что
мы на всю жизнь усвоили дисциплину,
свойственную хорошему альпинисту,
умение оценивать свои силы, пределы
способностей, знания куда можно, где
нельзя, и когда нужно отступить.
|
