Альпинисты Северной Столицы

Эльбрус

Киселёв Григорий Сергеевич – писатель, Москва

 Предисловие

На планете Земля много замечательных гор: высоких и красивых, неприступных и с вершинами, достойными по своей красоте кис­ти великих художников. В их ряду далеко не последнее место занимает Эльбрус.

Мало того, что он, имея высоту пять тысяч шестьсот сорок два метра, является самой высокой вершиной Европы, он, как живое су­щество, может быть добрым и сердитым, лас­ковым и жестким, податливым и своенрав­ным.

Но всегда он был и остается гордым, не­предсказуемым красавцем, во все времена по­корявшим умы, сердца и воображение многих людей. А для некоторых из них он стал смыс­лом жизни, главным предметом их деятель­ности. И это тоже является одной из особен­ностей Эльбруса. Он привязывает к себе не­равнодушных людей.

В Кабардино-Балкарии издавна уважают тех людей, которые не мыслят свою жизнь без Эльбруса, которые регулярно поднимаются на его вершины, ежегодно совершая эти вос­хождения. Этих людей знают и любят. О них складывают легенды, которые передаются из уст в уста.

В этой книге сделана попытка рассказать об одном из них, легендарном жителе Приэльбрусья – Владимире Львовиче Белиловском.

Будучи незаурядной, гармонично развитой личностью, Владимир Львович является од­ним из лучших инструкторов Приэльбрусья интересный собеседник, поэт.

Снежная история

Он вышел из приюта затемно. Все было спокойно, но где-то в глубине души таилась какая-то ничем не объяснимая и даже не­осознанная тревога. Нет, она не имела под собой никакой почвы. Просто было какое-то внутреннее беспокойство. Он шел «торо­пясь, не спеша», как это умеют делать люди, умеющие ходить по горам и уверен­ные в своих силах.

Львович спланировал обычное для себя восхождение, особенностью которого было то, что нужно дойти до седловины, под­няться на Западную, более сложную вер­шину, спуститься в седловину и вновь подняться, но уже на восточную вершину, с которой засветло добраться до приюта.

Осмотрев небо вокруг Эльбруса, Львович двинулся вперед. Справа от вершины висело совершенно неподвижное облако.

«Странно, – подумал он. – Откуда оно взялось? Ночью, накануне, когда я выдвинулся на приют, было яркое, звездное небо, метеосводка ничего особенного не отмечала, оснований для беспокойства нет», – размышлял он, продолжая путь на вершину.­

Впереди шли отряды немцев, японцев, американцев, еще кого-то. Они топали в пределах видимости. Львович находился где-то на много ниже них. Он взял за ори­ентир впереди идущих, и определил себе задачу: непременно, до седловины догнать эти группы.

Все складывалось нормально. Даже те события, которые происходили в атмосфе­ре, особо не волновали его. Все это так было похоже на Эльбрус. Мысли о том, чтобы вернуться, даже не возникало. Была обыч­ная штатная ситуация с небольшим откло­нением в виде непонятного облака и не бо­лее того. Настроение было хорошее, Льво­вич уверенно двигался вперед, как обычно размышляя о всякой всячине.

Он задал себе воп­рос, что его связывает с горами?

Он не был местным жителем, хотя его невозможно представить себе без Эльбру­са, как и Эльбрус без него. Уже сейчас, в зрелом возрасте, он понял, что оказался здесь совершенно не случайно. Однажды, перебирая архив, он увидел очень давнюю вырезку из газеты, где на фотографии был изображен Эльбрус, тогда он не только не думал, что ему придется здесь жить, но и не мечтал посетить его. Но несмотря на это все его поступки и действия, так или ина­че, пересекались с горами.

Он родился и вырос вдали от гор, на Ук­раине. И вдруг его пронзила мысль, он с особой четкостью понял, что, начиная с самого детства, что-то незримо вело его к горам. Сначала детское любопытство, которое регулярно будоражилось на уро­ках географии, затем те или иные события, так или иначе приближали его к горам.

Над Эльбрусом вставало солнце. В облаке, которое по-прежнему волновало Львовича, светились две каймы. Само оно сначала выглядело густо-черным, а внизу было подбито красным подбоем. Потом постепенно оно стало пепельным, а подбой стал золотистым снизу и вверху. Остановившись, он стоял и смотрел на эту сказочную, неописуемую красоту. Регулярно поднимаясь на Эльбрус, он считал, что уже видел все, однако, сейчас понимал, как ошибался, еще раз утвердившись в мысли, что Эльбрус никогда не повторяется.

Но время подгоняло. Львович понимал, что задерживаться нельзя, нужно до темноты вернуться в приют. И он пошел вперед, стараясь не сбиться с графика.

...Воспоминания были прерваны удиви­тельным явлением, которое он заметил в тот момент, когда прошел мимо скал Пас­тухова и попал на траверс. Между верши­нами Эльбруса появились белые точки, от которых стало быстро разрастаться облако. Потом оно захватило обе вершины и нача­ло опускаться.

В очень коротком времени ему навстре­чу, одна за другой, прошли все иностран­ные группы, которые, оценив ситуацию, отказались от восхождения и возвращались на базу. Их прошло человек двадцать пять. Они даже до седловины не дошли, повер­нули, когда увидели, что над Эльбрусом начинаются непонятные и неприятные вещи.

Проходя мимо Львовича, они все как один твердили, что наверху очень плохо, нужно возвращаться. Но он отвечал: «Нет, я не поворачиваю», – и продолжал движение вперед.

Львович понимал, что правильнее было бы вернуться. Может, он бы так и поступил, не будь этих иностранцев, перед которыми он так красиво продолжил свой путь. С другой стороны он был уверен в себе и потому рассчитывал на успех.

 Тем временем мгла спускалась с вершин. Запуржило. Наклонив голову и подав тело навстречу ветру, вгрызаясь кошками в твердый снежный наст, опираясь на ледоруб, его одинокая фигура двигалась вверх по склону, шаг за шагом продвигаясь к намеченной цели, где первый рубеж – седловина между вершинами Эльбруса.

Его привыкший к стрессовым нагрузкам организм выполнял эту тяжелейшую рабо­ту автоматически. Голова получала инфор­мацию извне, анализировала ее, принима­ла решение, а руки, ноги, как, впрочем, и все тело в целом, работали над выполнени­ем принятого решения.

Ему казалось, что если бы не ветер, то он не смог бы держаться на ногах. Легким не хватало воздуха. Дыхание срывалось до стона, до хрипа. Его шатало, он медленно продвигался вперед и думал: «Вот сейчас поверну назад», – но при этом каждый новый шаг делал все-таки вверх, а не вниз. А мозг продолжала сверлить мысль: «Ка­кая вершина, я же до седловины не допол­зу, я уже сдыхаю, а до нее вон еще сколь­ко». И впоследствии, вспоминая это вос­хождение, он даже для себя не мог объяснить, почему все-таки он не вернул­ся, а продолжал идти вперед.

Внимательно оглядевшись и заметив справа скалы, он с удовлетворением отметил: «Ну, вот, практически я уже вышел на седловину и зачем мне видимость? Я здесь каждый бугор знаю. Если я иду вверх на гору, значит мне понятно, что я лезу на восточную, и я могу свободно идти вдоль борта. По ней, прижавшись к левому борту, дойду до хижины. А там у меня два прекрасных скальных пятна, я их знаю, как своих родных…», – рассуждал он, убеждая себя в правильности своих действий.

И вот он все-таки выскребся на седлови­ну. Но до завершения первого этапа вос­хождения было еще очень далеко. Он пом­нил, что при заходе на седловину Эльбруса есть такой занудный, паршивый момент. Ты заходишь в нее и все время ее видишь, вот же она, но ты идешь, идешь и никак не можешь в нее войти. Этот вход почему-то длится очень долго. Не сам траверс, тра­верс проходишь легче, и седловину тоже легко, а вот этот момент перегиба настоль­ко тяжел, что, кажется, нет ему ни конца ни края.

И второй самообман, когда заходишь в эту седловину, наконец-то, кажется, ров­но. Громадная такая поверхность, можно разместить железнодорожную станцию, как говорил кто-то из ветеранов. Сразу хо­чется ускориться, потому, что ты понима­ешь, что времени у тебя не так много, а впе­реди такая ровная поверхность.

Но из этого ничего не выйдет. Как только ты сделал несколько шагов, нижнюю часть груди перехватывает как обручем, и быстрее идти ты просто не можешь.

И вот передвигаясь по седловине, он в душе отметил: «Раз уж я добрался до седловины, значит, на западную вершину я уже поднимусь, ну, не могу я себе позволить повернуть назад. Ну и что, что плохая видимость. Я столько раз поднимался. Знаю каждую скалу наизусть, найду выход, заблудиться не могу ни при каких обстоятельствах».

Его самоуверенность была основана на том, что однажды он в серьезнейший шторм, при отсутствии видимости он опять же в одиночку успешно покорил обе вершины. Но он четко помнил, что тогда где-то просвечивали скалы, где-то появлялось «окно», т.е. было глазу за что зацепиться. Здесь же как оказалось, он попал в непроглядную мглу. Ощущение было такое, что его забросили в озеро с молоком. Полное отсутствие види­мости. Передвигаться приходилось, прак­тически, на ощупь.

Почему он сначала поднимался на западную вершину, он и сам не мог объяснить. Просто она была психологически легче. Сначала хижина, потом это пятно, которое имеет немного грушевидную форму, потом второе верхнее скальное пятно… Другими словами, это разнообразие создает иллюзию того, что путь короче.

 И вот он на вершине. С чувством непередаваемого восторга и удовлетворения оттого, что в таких ужасных условиях Эльбрус покорился ему, он присел, переводя дух, по давно установившейся традиции, нацарапал на заранее припа­сенном для этого случая клочке бумаги за­писку о состоявшемся восхождении, ко­торую оставил в укромном месте, и стал размышлять о своем дальнейшем марш­руте.

Вероятнее всего на его решение повлия­ла эйфория от победного подъема и давняя привычка в один день посещать две верши­ны. Это решение было однозначным, и аль­тернатива не рассматривалась. Он подумал: «Кажется, я смогу преодолеть себя и под­няться на восточную». Впоследствии, ана­лизируя свое поведение на том восхожде­нии, Львович был убежден, что в той ситу­ации самым правильным решением было немедленное возвращение на приют, и в то же время он понимал, что такого решения он не принял бы никогда.

Продумывая маршрут, он планировал спуститься до одного из скальных пятен, потом по дальнему ходу выйти на седлови­ну почти со стороны Ставрополья, далее пройти вдоль двух параллельных гряд, как по зрительным периллам.

Все было бы замечательно, если бы не сильный ветер, который нес с огромной скоросью сплошной вал снега. Снег залеплял глаза, забивал нос, создавая дополнительные проблемы с дыханием, которое на пятитысячной высоте и без того было трудным. Львович ругал себя за то, что не вернулся вместе с иностранцами или потом от седловины или, наконец, от западной вершины. Но ругая себя, он шаг за шагом продвигался вперед и вверх.

 А когда он, наконец, оказался на восточной вершине, и вновь ощутил удовлетворение оттого, что ему удалось сделать, поду­мал: «Брать вершины это очень просто, надо только все время идти вверх». Позже, при подготовке групп к восхождению, Львович будет часто употреблять этот рож­денный в суровых погодных условиях на вершине Эльбруса афоризм.

Как и на западной вершине, он выполнил обычные действия: достал подготовленную записку и заложил в контейнер. Чтобы подкрепиться, не спеша очистил и съел банан.

До момента взятия второй вершины, он стремился только вверх и только здесь, на Восточной вершине, впервые за все восхождение подумал о спуске. До седловины было все ясно, он знал, что по известным ориентирам дойдет до выхода. А вот что он будет делать, когда выйдет вниз, где глазу не за что зацепиться? Он искал выход, но не находил его.

 Львович – человек не робкого десятка, но когда он начал выходить из седловины, его сердце ушло в пятки. Он понял, во что попал. Выходя из седловины, он стал валиться вниз и налево, в сторону скал Пастухова.

Там, где нет других ориентиров, через 70-100 метров обычно стоят вешки. Это самая опасная часть пути, потому, что мож­но уйти на ледник, который сплошь по­крыт глубокими трещинами и расщели­нами. Тот факт, что в кругу тех, кто регу­лярно поднимается на вершины, и среди спасателей этот ледник называется «трупо - сборником», говорит сам за себя.

Поскольку вешек видно не было, дви­гаться приходилось на свой страх и риск. А движение было очень своеобразным. Он видел перед собой плотную, четкую белую стену и, делая шаг, поднимал ногу для того, чтобы ее переступить. Но поскольку одна нога проваливается ниже другой, он пони­мал, что идет вниз. Но при очередном шаге все равно задирал ногу вверх, чтобы не на­ступить на эту мнимую стену, потому, что она передвигается вместе с тобой.

Он прекрасно понимал, что движение без вешек очень опасно. Однажды он ходил этой тропой. За сутки до него, здесь погиб человек, провалившись в трещину, которая находилась буквально в метре от тропы. Сейчас он шел этой тропой, прекрасно отдавая себе отчет, чего может стоить ошибка. При этом он понимал, что спасения ждать не откуда.

Прокручивая в голове всякие варианты, он двигался, как с завязанными глазами. Он знал, что при такой видимости, ему достаточно уйти на 5 метров в сторону, и ни о какой вешке, обозначающую тропу, можно не думать. Он просто не сможет ее найти, а это равносильно гибели.

 Каждый раз, когда, наконец, выныривала вешка, он переводил дух, а дальше начиналась опять борьба. Когда он с горем пополам сумел выйти на скалы Па­стухова, то решил, что уже победил. Все в порядке. От скал Пастухова, всего 4 кило­метра до приюта и поэтому он решил, что уже дома и уверенно зашагал от скал Пас­тухова, как ему казалось, к «Приюту один­надцати»...

«Кажется, светлеет», – подумал он. В белоснежной мгле стала проступать рябь, появилось ощущение, что белоснежная стена несколько отступила. Но это продолжалось совсем недолго, через несколько минут видимость резко упала.

 В этот момент он почувствовал, что спуск стал более крутым. Львович знал, что он скал Пастухова до приюта нет крутых спусков, а здесь появлялись такие места, что он почти скатывался вниз. Каблуками придавливает снег, чтобы получить опору, а сам практически съезжает по склону. В конце концов он понял, что успокоился зря: борьба еще не окончена. Теперь он не знал, где находится, а видимость не стала улучшаться. Даже собственных следов не было видно. Поняв, что движется не туда, он принял решение ломиться вниз. Вспомнив, что облака спускались с вершины сверху вниз, он надеялся быстрым спуском обогнать движение облака с мощным снежным зарядом и выйти на место, где есть какие-то просветления. Это помогло бы определить местонахождение. Он понимал, что может провалиться в трещину, сорваться с карниза, но другого выхода не было.

Судьбы была, очевидно, на его стороне, потому что спуск проходил благополучно, Он всматривался по сторонам, стараясь увидеть просветление или какой-нибудь ориентир.

Стараясь понять, что происходит, он со­поставил все, что с ним случилось в послед­ние полчаса, и решил, что находится где-то не там, где надеялся быть. Скорее все­го, он отклонился куда-то в сторону.

Вдруг одна нога провалилась. Его тело моментально отреагировало на ситуацию. Он сделал какое-то невероятное движение и бросил себя так, что его голова и плечи оказались над брешью, которую он пробил ногами. Ледоруб в правой руке был на од­ной стороне трещины, левая рука с палкой на другой. Одна нога с кошкой в трещине, а другая на том же борту где и ледоруб. Он чудом удержался наверху, не провалился. Как ни странно, его тут же посетила мысль: «Надо сообщить ребятам спасателям о том, что между скалами Пастухова и приютом появились трещины». Но, вспомнив, что на самом деле не знает, где находится, сам себе сказал: «Успокойся, не суетись, вы­бирайся». Выбрался, но ровно через пять метров, опять провалился.

 Он стал буквально выползать из трещины, в которую попал.

 Оказавшись наверху, он подумал: «Я же знал, что нахожусь в гиблых местах. Надо что-то предпринимать». Он решил вытоптать пятачок и ходить по нему до утра, зная, что этот пятачок не продавливается. Перед выходом из дома он поверх одежды надел онорак, который был непромокаемый и непродуваемый. Вся влага, выделяемая телом, оставалась на одежде, которая промокла насквозь. В такой ситуации к утру он мог оказаться ледяной чуркой.

 Тем более, что он практически ничего не брал из еды. Только один банан, который, кста­ти, был съеден на вершине.

Кроме банана он брал с собой сложенный флаг и бумагу для записки. Лишнего ни­чего. В руках палка и ледоруб, на ногах кошки. И сидуха, с которой он обычно не расставался, потому, что она позволяла присесть в любом месте, на любом снегу. Никогда ни рюкзака, ни спальника, ни палатки. Вспомнив все это, он с грустью отказался от пришедшего на ум решения.

Кроме того, его мысль остаться до утра на одном месте была ошибочной еще и по­тому, что в конечном итоге пурга продол­жалась трое суток. Выжить не было ника­кого шанса. И он продолжал спуск вниз.

Поскольку он все время сбрасывал вы­соту, то частично добился того, чего хотел. Вокруг немного посветлело, и белая пеле­на стала не такой густой. Львович стал раз­личать следы. Анализируя свое движение, он попытался представить, в какую сторо­ну отклонился — вправо или влево. Когда он увидел свои следы, то стал проверять, в какую сторону рефлекторно уходило тело при спуске. Он прошел строго прямо, а потом посмотрел на следы и увидел, что они несколько отклонились влево. Чуть-чуть, но этого было достаточно. Чтобы не ошибиться, он несколько раз повторил эксперимент, результат которого оптимизма не прибавил.

 Он понял, что он скал Пастухова ушел влево. А влево это туда, где сбросы Трескольского и Гарабашевского ледников, где трещины, провалы, где люди не ходят даже в хорошую погоду. Но надо идти, сбрасывать высоту.

Впереди показалось что-то темное, там ледник разрезали провалы. Один был похож на подводную лодку. Такой громадный ледовый полом, дна которого не было вид­но, а из него высовывающаяся ледовая руб­ка величиной с пятиэтажный дом. Идти туда ему не захотелось, он повернул впра­во и пошел ледовым сбросом, потому, что другие пути просто отсутствовали. Он по­думал было, что надо по своим следам вер­нуться, но, обернувшись, следов не обна­ружил, их уже засыпало снегом. Пурга продолжалась. Выхода не было.

И вот здесь, впервые за весь долгий путь, он подумал о безысходности и спасовал. Он решил, что конец близок и стал прощаться с окружающим миром.

 – Извини меня, Наденька, извини меня Ланочка, за то, что я, кажется, не смогу вернуться, – проговорил он, обращаясь к жене и дочери. – Вам не будет стыдно за меня. Будьте счастливы.

 Он подумал о дочери. Это ее рождению он посвятил свое восхождение в 1986 году. Это было не первое восхождение, но оно было совершено тогда, когда Надежда лежала в роддоме и родила дочь. Имя ей он заранее придумал – Элана. В этом имени было заключено две вещи. Он считал, что название любимой горы обязательно долж­но было присутствовать в имени его до­чери, но поскольку он не мог ее назвать Эльбруссиадой, придумал имя, в котором присутствует и Эльбрус и название попу­лярных в то время лыж. Дочь с самого рож­дения была обручена с горами.

Пятнадцатого июля он получил теле­грамму о рождении дочери, и в тот же день был на приюте одиннадцать, чтобы в ночь с шестнадцатого на семнадцатое выйти на вершины Эльбруса. А семнадцатого, поко­рив обе вершины на каждой из них, оста­вил записку: «Восхождение я посвящаю рождению дочери Эланы, названной так в честь Эльбруса», – и последней фразой в этих записках было, – «Я люблю тебя Эль­брус». И это была правда, он действитель­но его любил.

И сейчас, отдавая себя Эльбрусу, он ни о чем не жалел. Он переживал щемящее чув­ство, при котором сердце как бы сжималось. Он раздваивался. Ему показалось, что одна половина души разговаривает с близкими, но в то же время, другая продолжала работать и вести его вперед.

И, похоже, она победила. Вдруг, как будто провидение стало, наконец, на его сторону, он увидел, как впереди что-то мелькнуло. И сразу сработала мысль: «Хорошо. Выйду сейчас на скалу, не занесет снегом, хотя бы тело найдут на камнях, В другом месте не найдут вообще ничего, можно навсегда остаться в снегах, замороженным в леднике».

И он, отбросив в сторону мысли, которые отвлекали от борьбы, уверенно повернул в сторону темного пятна. Это пятно промелькнуло секунды на две. И снова утонуло в белой мгле. Он попытался в уме сохранить направление, в котором надо идти. И всеми силами старался это направление выдержать.

Он остановился. Перед ним была стена изо льда и утрамбованного снега. Но ведь впереди было и темное пятно, к которому он стремился. Он осмотрелся. Над ним, на высоте около трех метров нависало, что-то вроде карниза. Уходить вправо или влево рискованно, можно вновь угодить в трещи­ну. Он решил пройти к намеченной цели сквозь этот карниз и начал пробуравливать его как червяк.

Сил не было, но он знал, что в организме еще не все резервы исчерпаны.

Продвигаясь вперед, он вгрызался в снежно-ледяную массу, прокладывал себе путь ледорубом и кошками, и все-таки вы­шел к этому темному пятну.

Когда он пробурил снежную преграду, и, наконец, увидел это темное пятно, то сразу узнал скалу. Это была та самая ска­ла, на которой стоит обелиск. Его от приюта отделяли каких-то триста метров. Вот тогда у него на глазах появились слезы.

Он был уверен в том, что находится ря­дом с приютом, но даже в этой ситуации все равно боялся пройти мимо, и лишь, когда, наконец, перед ним вырисовался знакомый силуэт, понял, что спасен. Он сделал еще несколько шагов и увидел прижавшееся к приюту тело женщины. Он не сомневался, это была она, его Надежда...

Он стоял перед ней, раскачиваясь в разные стороны. Эта бесформенная снежная глыба очень смутно напоминала очертания человека. Лишь узкая темная полоса, внутри которой угадывались глаза, да ледоруб выдавали в глыбе человека. Но теперь уже Надежда не сомневалась в том, что это был Львович.

Она засуетилась, стала стряхивать с него снег.

– Ну, вот я и дома, – хрипло выдохнул он. – Скорее в приют.

Они шли по коридору и, несмотря на поздний час, из комнат выходили люди, чтобы стать свидетелями чуда, которое называют возвращением с того света. Они молча смотрели на идущих и расступались, давая дорогу. И странное дело, те иностранцы, которые утром прошли ему навстречу, отказавшись от восхождения, почему-то прижимались к стене и опускали глаза.

Львович смертельно устал. Единственное чего он хотел сейчас – это сбросить мокрую одежду и спать, спать, спать. Но все его желания перебивала сильнейшая жажда, которая заслонила собой все. Первые пять стаканов чая он выпил не останавливаясь. Он понимал, что резкое поглощение жидкости может серьезно повредить, потому старался пить хотя бы с интервалами 10-15 минут, но пить хотелось непрерывно. Со счета он сбился на двенадцатом стакане. Окружающие молча наблюдали за ним. Лишь зна­менитый покоритель Эльбруса и спасатель Шакир Тенешев, который тоже находил­ся здесь, похлопал его по плечу и сказал:

– Молодец Львович. Я не сомневался. Я говорил твоей Надежде, не суетись. Львович всегда возвращается, он не может не вернуться, спасотряд в такую погоду на верную гибель выпускать нельзя.

В конце-концов усталость взяла свое и Львович задремал...

На вторые сутки Надежда вела его с прию­та вниз на турбазу Министерства обороны, где они жили и работали. Пурга продолжа­лась. И опять они чуть не потеряли доро­гу, он начал опять заворачивать куда-то влево, а они прекрасно знали, что там, даже ниже приюта, можно угодить в трещину. Но она почувствовала дорогу и подправила его.

Через 3 дня, когда кончилась снежная буря, он опять поднялся туда, где бродил. Его потянуло в эти места с неудержимой силой, как будто он оставил там что-то дорогое.­ Он увидел эти страшные снеговые поля, где боролся за жизнь Путь его проходил по сплошным ледникам, он двигался практически по трещинам, а когда подошел к тоннелю, пробитому в снежной глыбе, с ужасом обнаружил, про проползал внутри снежной пробки, сформировавшейся в трещине, у которой один край выше другого. В любой момент эта пробка могла уйти вместе с ним в трещину, конца которой не было видно.

Львович подошел к скале, которая, как компас, вывела его к приюту, и, по донному ему известным приметам, обнаружил, что уже выходил во время своих скитаний к этой скале снизу и сбоку, а потом повернул влево.

Он стоял, смотрел на дирижабль приюта и не верилось, что всего три дня назад он увидел эту громадину только на расстоянии 15 метров. А ведь легко мог пройти рядом и не заметить приют. Такие случаи бывали. Люди реально проходили мимо и замерзали в нескольких метрах от приюта. Он вспомнил Андрея Каткова, который ходил на вершины в команде МПС, его тело нашли в тридцати метрах от приюта.

Было грустно. Но жизнь продолжалась. Надо было спускаться вниз...

...Еще несколько дней Эльбрус не отпус­кал его. Он выполнял свою работу, гулял по турбазе, общался с людьми, которых обучал, инструктировал, советовал, но чув­ствовал, что между ним и окружающим его миром стояла какая-то стена, как из стек­ла толщиной три метра. Лишь спустя не­сколько дней, он стал самим собой.