Альпинисты Северной столицы. Латок III. С третьей попытки.

Редколлегия публикует заметку известного альпиниста, автора проекта «Русский путь – стены Мира» с небольшими редакционными правками.

Началось всё с того, что кончился Советский Союз. А вместе с ним с 26.12.1991 фактически перестал существовать Советский альпинизм. Чей-то конец – это всегда чьё-то начало. С концом Советского Союза возникла эпоха безвременья. Альпинистам, в том числе и мне, было совершенно непонятно, куда двигаться, чем заниматься.

Для чего вообще тренироваться? Просто по привычке, потому, что уже не можешь без этого? Но на каждой тренировке, в мозжечке, в подсознании сидела мысль о бессмысленности того дела, которым ты занимаешься. Тренироваться тренируешься, проливаешь литры пота на тренировках, насилуешь себя, а для чего? Даже какой-то иллюзорной цели не существует.

В СССР существовала довольно стройная система и подготовки, и соревнований, структура альпинизма была выстроена иерархически, от новичка до мастера спорта. Задача Мастера Спорта состояла в том, чтобы выступить успешно на Чемпионате Советского Союза, стать Чемпионом, и это звание очень котировалось. Эта иерархия была порушена. Советский Союз рухнул, вместе с ним рухнули Чемпионаты.

Исчез стимул. Стимул в переводе с латинского – это такая острая палочка, которой тыкали между ушами быка. И он шёл вперёд, двигался. В неизвестном ему направлении. Так вот тот стимул, который двигал меня, он исчез.

И я, в первый раз за свою сознательную жизнь, не поехал в горы. Почувствовал себя потерянным, опустошённым. Как и многие мои сверстники. Многие запили. И я бы, наверное, последовал их примеру, потому что это свойственно русской натуре искать успокоение в алкоголе, прятаться от реальности.

В голове вертелись философские глупости. Что такое реальность? Иллюзия, вызванная недостатком алкоголя в крови. Истина в вине и так далее…. Находясь в таком состоянии, я принял предложения своего товарища, Игоря Потанькина, поехать поучаствовать в Чемпионате России.

Я с иронией относился к тогдашним российским чемпионатам, потому что они были слабой копией Союзных Чемпионатов. Поехал, что называется, от безысходности, от нечего делать.

Этот Чемпионат получился для меня на удивление интересным. Так получилось, что я на нём сломал ногу, и даже со сломанной ногой совершил восхождение. И там Игорь дал мне первый толчок к тому, чтобы у меня в голове зародилась идея проекта «Русский путь – стены мира». Он показал на восточную стену пика «4810», девственно чистую, потому что она была не пройдена. Сказал: «Смотри, центр стены стоит не пройденным, а ведь кто-нибудь, когда-нибудь его пройдёт. А чего бы этим кем-нибудь не быть нам с тобой. Давай в будущем году сходим». Я принял это его предложение, и у меня зародилась идея: а ведь таких стен в мире много. Стены, которые американцы называют «бигволл».

Видимо, в качестве компенсации за те неприятности, которые нам доставил развал советской системы альпинизма, для нас открылась калитка на Запад и в другие концы Света. Мы получили свободу выезда за границу, каковой до тех пор не имели. У меня возникла мысль, а почему бы не использовать это преимущество.

Ведь таких стен – бигволл – в мире достаточное количество, и каждый новый маршрут, пройденный по такой стене, я не скажу веха, но галочка в книге бытия. И ещё меня грело то, что каждому такому маршруту не присваивается имя персонального восходителя, а присваивается, так уж повелось, название той страны, к которой восходители принадлежали. Есть французские, английские маршруты, а русских, за исключением стены Эвереста, к тому времени не было.

И возникла мысль, а не сходить ли мне некоторое количество больших стен по новым маршрутам, не простым. Назвать их «русские маршруты». С тем, чтобы они были одними из самых привлекательных, красивых, вертикальных, опасных, в конце концов. Самыми близкими к диретиссиме – линии падения воды. Чтобы они завораживали.

И первая стена, она стояла передо мной, пик «4810».

В 1995 году я вместе со своим другом, тем же самым Игорем Потанькиным, приехал туда, с целью пройти центр стены. Так сложились обстоятельства, что Игорь на тренировочной горе сломал руку, и мне пришлось поменять напарника, о чём я в общем-то не жалею совершенно. Я пошёл на эту первую стену с напарником, тоже Игорем, но по фамилии Барихин.

Надёжнейший напарник, безупречный «второй». Страхующий, таскающий, я забыл, что такое примус, как готовить пищу, – все эти заботы взял на себя Игорь. И таким образом, была пройдена первая стена.

За ней последовала вторая, тоже в пределах бывшего Советского Союза, – это центр стены Аксу.

И вот после того, как мы прошли вторую стену, я эту идею задекларировал. До этого я держал её в голове, а после этого озвучил. Что называется, запатентовал. И назвал это проектом. И проект получил название «Русский путь – Стены мира». Тогда казалось, в 1996 году, что идея сумасшедшая, и вряд ли осуществимая, но как говорят американцы «step by step», с каждым шагом у меня убавлялось пессимизма в отношении осуществимости этого проекта, а надежда, что это реально может осуществиться, увеличивалась.

И первые пять шагов для нас прошли, что называется, на ура! Мы вырвались-таки за пределы Советского Союза, третья стена Троллей была пройдена в Норвегии, мы прошли там маршрут, который назвали «Балтика», уже с И. Потанькиным, с которым мы планировали первое восхождение.

Четвёртая стена неожиданно вывела нас в только что открытый для европейских альпинистов район Гарвала в Индийских Гималаях. Раньше он был закрыт по причинам религиозного характера, открыли его за несколько лет до нашего появления, и мы были первыми, кто оказались под стеной Бхагиратхи.

Нет, наверное, не первые, потому что была попытка прохождения этой стены, неудачная. Мы осуществляли вторую, и она оказалась успешной. Пролезли очень красивый маршрут прямо по центру стены, по диретиссиме.

Пятая стена – это Транго-Тауэр (Каракорум, Пакистан), на которой мы познакомились с сильной, очень амбициозной, командой классного американского альпиниста Алекса Лоу.

И мы с ним, можно сказать, подружились. К сожалению нашей дружбе не суждено было развиться, потому что уже осенью того же года он погиб. Да и наше такое стремительное поначалу движение с тех пор, после пятого шага, несколько замедлилось.

Препятствием на нашем пути стала Западная стена Латока III.

Наша первая попытка восхождения (в 2000), в составе четырёх человек, привела к тому, что трое из четверых получили травмы, уцелел фактически только я один и то благодаря случайности. В общей сложности, две руки, две ноги, рёбра и позвоночник были поломаны на всю команду. Мы бросили вызов стене, и стена его опровергла. Не заметила даже его. Она просто скинула нас с себя, сбросила, как человек, надоедливую мошку, сидящую на плече.

Я, может быть, совершил ошибку в тот момент. Не разобравшись, как следует, не осмыслив ситуацию, я кинулся, что называется, в ответную атаку. Вместо того чтобы подстроиться под стену, под гору, пытался превозмочь её увеличением мощности команды, численного состава команды, словом, пытался силой переломить силу.

А с горой такие штуки не проходят. Гора ответила адекватно. Она обрушила на нас жандарм, стоявший на гребне. Прошёл колоссальный камнепад. И этим камнепадом был убит человек (2001), с которым я начинал проект, Игорь Барихин. Его тело мы нашли внизу, он пролетел полтора километра.

И на этом наша попытка закончилась. И об этой стене я не мог вспоминать очень долго. Она оставила в душе настолько глубокий шрам, что эта рана кровоточила, не заживала несколько лет.

Потом были другие восхождения в рамках проекта, это и Большой Парус на Баффиновой Земле (2002) и Жанну в 2003 и 2004, были номинации на Золотой Ледоруб, был сам Золотой Ледоруб (за Жанну).

Но Латок всё время сидел у меня в печёнках. Все время я о нём думал, вспоминал. Фотография этой стены висела у меня перед глазами в рабочем кабинете. И всё время напоминала мне о своём существовании.

Я вообще, в принципе, не люблю незавершённых дел. А это не просто не завершённое дело, а это ещё и должок, в том числе и мой долг перед Игорем.

В принципе, я планировал эту гору сделать десятой. И хотел пойти на эту стену с молодёжью, с вновь выросшей молодёжью, с теми, кто ходил пешком под стол или в школу в момент, когда начинался проект.

Примечание ред. Почему-то Одинцов забыл рассказать, что сам лично в 2005 – провел разведку Машербрум (Каракорум). А в 2006 – была совершена неудачная попытка восхождения на Машербрум по СВ стене – стена осталась не пройденной.

2005-2006 гг. Машербрум

И еще Одинцов забыл, что в августе-сентябре 2007 с компанией друзей совершил восхождение на п. Кызыл-Аскер (Тянь-Шане).

2007 г. Кызыл-Аскерт

2007 г. Кызыл-Аскерт

И, наверное, всё так бы и получилось, если бы нам удалось пройти 9-ую стену, которую я планировал пройти в венесуэльских джунглях в ноябре-декабре 2007 на Тепуи Аутана, но нашим планам помешали индейцы, которые захватили нас в плен и некоторое время там держали.

Мы, конечно, сбежали от индейцев, но девятая стена оказалась не пройденной, ни в том году, ни в следующем.

И вот настало время. Я просто понял, что годы уходят, время уходит, – это раз. Во-вторых, приближается десятилетие со дня гибели Игоря. Я всё время возвращался мыслями к этой горе, анализировал произошедшее, пытался понять, что мы делали неправильно, какие внести коррективы…

Главные коррективы – это, конечно, сроки восхождения. Я понял, что июль – не самый лучший месяц. Он может быть, самый лучший с точки зрения состояния маршрута: скалы уже очистились от натёчного льда, лезть по ним проще, но опасность камнепадов резко возрастает. Поэтому в 2010 году мы с моими товарищами совершили туда разведывательную поездку, в апреле, и поняли, что надо лезть в конце весны, по погодному состоянию, по состоянию стены.

Собственно, так мы и поступили в 2011 году. Я сформировал команду из молодых амбициозных парней, младший из них ровесник моей старшей дочери. И мы поехали.

Примечание ред. Состав команды – четыре человека. Трое петербуржцев – Александр Одинцов, Иван Дождев, Алексей Лончинский и красноярско-краснодарский альпинист Евгений Дмитриенко.

Все вокруг мне говорили: «Зачем ты это делаешь? Куда ты лезешь? Гора не пускает».

А у тех, кто не говорил, этот вопрос читался в глазах.

И когда тебе говорят одно и то же люди, которых ты любишь и те, которых ты терпеть не можешь и люди, к которым ты равнодушен, это начинает звучать у тебя в ушах постоянно. И этот рефрен регулярно в мозгу у меня возникал, когда я приближался к стене, когда я достиг базового лагеря, когда я смотрел на стену…

Мне большого труда стоило заглушить эти голоса. Таким образом, мне приходилось бороться со стеной, и с маршрутом, и с погодой, и со сложностями организационного порядка, и одновременно с таким моральным давлением, которое на меня – волей неволей – оказывали скептики.

Я могу сказать, что, наверное, где-то дней за пять до старта – мы пережидали непогоду – у меня была возможность психологически очиститься. Я посвятил немало душевных сил тому, чтобы заставить себя забыть, что туда лезть не надо, как мне все говорили, и убедить себя, что эта стена проходима, и задача, которую мы перед собой поставили, осуществима.

И уже на саму гору я лез с неким остервенением, с чётким осознанием, что это возможно, и мы это сделаем.

Ну а собственно когда вышли на стену, уже времени задумываться не было, уже ввязался в драку, соответственно думай о том, как победить, а не о том, надо ли это было делать.

После этого 15 дней тяжёлой и физической работы и психологического стресса. А мне ещё непросто было потому, что я, как руководитель команды, вынужден думать о каждом следующем дне, планировать его, смотреть, чтобы молодые участники не сделали каких-нибудь свойственных их возрасту ошибок, потому что у каждого из них таких стен в жизни не было. Ни у кого не было. И каждый из них не представлял себе, с какими сложностями придётся столкнуться.

Там был момент, когда началась непогода, а мы оказались в таком внутреннем углу, куда ссыпался весь снег, который шёл. И он ссыпался не равномерно, а накапливался, потом сходила лавина, и у нас по нему как раз были провешены верёвки, и я вижу, как по этим верёвкам поднимается Лончинский, и тут сходит лавина. Небольшая. Прямо по нему, точнёхонько. Лавина на самом деле не страшная, она из сухого снега, но мощная. А у нас у каждого рация уоки-токи, лавина сходит, он исчезает из поля зрения, потом облако, ничего пока не видно. Я в рацию пытаюсь запросить его, а он молчит.

А ему, оказывается, не слышно. Рация глубоко у него во внутреннем кармане. Лавина ссыпается – бьёт по каске, да ему, в общем-то, не до разговоров. Он просто молчит. И я так думаю про себя: «Боже мой, неужели опять, неужели снова, вот это – транспортировка, тело, и так далее…». А один из уоки-токи находится у доктора, в лагере, и он слышит наши переговоры, он тоже, конечно, испытал сильные чувства…. Кстати, он не хотел, чтобы мы лезли на эту гору. Потому что и он боялся этой стены.

Пацаны оказались психологически очень устойчивые, поскольку они не представляли себе, с чем им придётся столкнуться. У них не было груза прожитого, не было тех комплексов, которыми был обременён я, и они всё воспринимали, что «так и должно быть, это ж горы». А я не пытался их в этом разубедить. И они себя проявили наилучшим образом. Молодцы!

Я им сразу сказал, что имейте в виду, вы попали в одну компанию с пенсионером, поэтому, во-первых, я брюзглив, во-вторых, я могу и обругать, если что, вы не обращайте внимания. Предупредил их по-честному. И они несли это бремя общения со мной достаточно безропотно, никто ни разу не возмутился, что я его обложил при помощи идиоматических русских выражений.

Не знаю, что сказать про само восхождение. Восхождение – это, в общем, рутина, тяжелейшая рутина. И чем меньше об этой рутине ты можешь рассказать, тем благополучнее прошло восхождение.

Публику же интересует кровь, пот и слёзы, хлеба и зрелищ требует публика от альпинистов, а у нас за исключением одной сломанной руки, что является очень небольшой платой за такого рода восхождение, никаких интересных – с позиции общепринятой – моментов-то и не было.

К счастью. Могли быть. Там камни выворотили на одного из участников, чуть не убили, были такие. Были ошибки технические. Были тактические промахи. Мои, в первую очередь. Поскольку я же руководитель, я определяю тактику движения…

Была непогода. А уж как без этого… Мы считали, что была непогода, что нам не очень сильно повезло с погодой, у нас было три дня отсидки. Мы просто висели в платформах и по нам фигачили вот эти пылевые лавины, и мы рассказывали друг другу анекдоты, спали. Я рассказывал истории типа «Федота-Стрельца» или «Графа Нулина». Дети, надо сказать, слушали, открыв рот. И мы считали, что была непогода…

Но на самом деле, как потом выяснилось, когда мы спустились, через два дня реально началась непогода, и если бы мы вышли дней на пять позже, я не представляю, как мы бы спустились, не то, что поднялись наверх. Потому что в базовом лагере выпало, Бог знает, сколько снега, а что там творилось на стене трудно представить себе.

Хотя и в более-менее сносных условиях верх стены оказался сложнее, чем я предполагал. Крутые скалы оказались залиты натечным льдом. Издержки раннего старта. В довершение всего метров за двести до вершины верёвкой скидывается камень и ломает руку Лончинскому. К счастью, перелом оказался закрытым, а Лончинский – терпеливым. Лангета и обезболивающий укол сделали своё дело. Я давно эту гору стал воспринимать, как одушевлённое существо. Причём существо высшего порядка. На протяжении всего восхождения меня не оставляло ощущение, что гора, наблюдая за нами, словно решала для себя, отпустить нас, или пожевав, выплюнуть. В итоге, сменив гнев на милость, она снисходительно позволила нам достичь вершины и ретироваться.

Прошло уже более двух месяцев с момента, когда мы вылезли на гору, я же до сих пор не могу окончательно придти в себя. То же касается моих более молодых соратников. Гора ещё окончательно нас не отпустила. Надеюсь, это когда-нибудь произойдёт…

Независимо от того, закончит ли А. Одинцов на Латоке свой проект «Русский путь – стены Мира», или продолжит восхождения, редколлегия поздравляет его и всю молодую команду с выдающимся достижением и желает дальнейших успехов в горах и в жизни.