|
|
|
|
|
|
| Альпинисты Северной Столицы |
|
Первое соло на Эверест и единственное – в муссонный периодПо материалам книги Р. Месснера «Хрустальный горизонт»
Андреев
Герман – врач, МС СССР
К 30-летию восхождения
Представлять Райнхольда Месснера нет необходимости, потому что он не только один из самых знаменитых альпинистов в мировой истории, но ещё и защитник природы, философ и замечательный писатель. Поэтому, рассказывая о нём и его знаменитом восхождении, мы постарались максимально воспроизвести его собственные слова, лишь изредка добавляя свои связующие междометия. Сначала несколько его слов о себе. Месснер: Я отказываюсь от мощных технических средств, под которыми я понимаю кислородный аппарат, шлямбурные крючья, вертолет – короче, приборы, с помощью которых невозможное становится возможным. Я хотел бы покорять то, что ещё можно покорить собственными силами. Меня продолжают упрекать в том, что я хожу без кислородного аппарата только для того, чтобы удовлетворить моё честолюбие. В этом есть доля истины. Я один из тех немногих альпинистов, которые держатся за своё честолюбие. О страхе и предельных нагрузках Чтобы пережить чувство неотделимости от мира, я должен подойти к границе моих физических возможностей, а для этого нужно одиночное восхождение на сложную стену, на большой высоте, с предельной нагрузкой и полным утомлением. Моим злейшим врагом на пути к цели является страх. Я очень трусливый человек и, как все трусливые люди, стремлюсь победить свой страх. Победа над страхом делает меня счастливым. Я трижды в одиночку выходил на Нанга-Парбат, трижды из-за страха поворачивал назад, пока не набрался сил преодолеть себя и дойти до вершины. Я хочу быть сильнее собственного страха, ради этого я снова и снова ищу опасности. Тот не настоящий мужчина, кто хоть раз в несколько лет не испытает свои предельные возможности. На вопрос «Что делаете Вы для общества?» – он отвечал. Ничего. Наоборот, я люблю риск, приключения, я представляю опасность для добропорядочного, боязливого, лишенного фантазии общества… Часто я получаю предложения и даже указания, как мне себя вести. Поскольку я своей деятельностью подаю дурной пример. Немного
о знакомстве с Эверестом. Месснер был на
нём неоднократно. В Но на горе Месснер почувствовал себя плохо. То ли у него начинался отёк мозга, то ли он просто ослеп от солнечной радиации. Но Хабелер, фактически спас его, позволив спускаться, придерживаясь за рюкзак партнёра. А вот его слова о том, как он решился идти на Эверест в одиночку, да ещё в муссонный период. Однако кое-что ещё меня мучит, не дает спокойно жить – это потребность доказать всему миру, что Эверест можно покорить в одиночку… Захожу в бюро общества «Вершины тигров» (Катманду) и тут же узнаю, что знаменитый японский альпинист Наоми Уэмура получил разрешение на одиночное восхождение на Эверест зимой 1980/81 года… Да это невозможно. Это же моя идея… Надо что-то предпринять. Я должен быть первым. До заявленной зимы у него оставалось всего несколько месяцев. Фактически у него не было другого выбора, кроме как идти на Эверест во время муссона. Для одиночного восхождения он добрался в район Эвереста только в июне 1980 года. Совершить восхождение удалось в августе. Оно было совершено в тактике абсолютного соло, без кислородного прибора и других технических средств. Муссонный сезон не был самоцелью, но иначе Уэмура мог его опередить. Зато своим немыслимым восхождением он вместе с поляками, совершившими в феврале этого же года фактически зимнее восхождение, способствовал снятию сезонных запретов на Эвересте. Не удивительно, что до настоящего времени, никто не повторил восхождение в период муссона (в июне-августе)! Без рекорда нет и стимула рисковать. За время с июня до середины августа Р. Месснер вместе со своей спутницей Неной Холгин (Ричи) из Канады акклиматизировались под Эверестом, обустроили свои базовые лагеря.
В середине августа, почувствовав некоторое улучшение погоды, Месснер решил идти наверх. Вот что он пишет. Между нижним базовым
лагерем и передовым у нас есть еще
промежуточный лагерь – на высоте В этот день мы преодолеваем
перепад в Высотник гораздо больше
зависит от условий, складывающихся на
горе, чем от своих собственных
возможностей или своего здоровья.
Важнейшую роль здесь играет погода.
Сейчас я оцениваю ее в основном с помощью
собственной интуиции и убежден, что она
останется хорошей. Мое решение
спуститься вниз в ронгбукский лагерь
было правильным. Десять дней пребывания
на высоте Утром 16 августа… Покидаю палатку. Нена опять не готова – я нетерпеливо надеваю рюкзак и прохожу сотню метров вверх по камням срединной морены. Я как будто стыжусь подождать ее. Мое стремление вперед безудержно. Душевное смятение, вызванное этим одиночным предприятием, столь велико, что я могу бороться с ним только в движении... Не бывает двух людей,
которые выше Мы поднимаемся по крутой живой осыпи на ровное место в верхней части ледника Восточной Ронгбук. Там на камнях наш лагерь. Это – лучшее место, которое можно себе представить на высоте 6500 м… Весной, в конце апреля и в мае, штормы наверху так сильны, что альпинисты подчас не могут вылезти из палатки по нескольку дней. Теперь же, в августе, ветер – мое спасение. И прежде всего западный ветер. Было бы идеально, если бы он стал еще сильнее. При западном ветре на Эвересте самые благоприятные и безопасные условия для восхождения: твердый фирн, гребень свободен от снега, менее вероятны лавины… Из этих слов можно понять, насколько хорошо, насколько основательно знаком Р. Месснер с особенностями погоды на Эвересте. Перемены погоды настраивают его на философский лад. Наблюдая за изменениями погоды, я в какой-то степени начинаю постигать оптимистическую точку зрения буддистов на проблему смерти. Невольно вспоминаю Мэллори и его загадочную гибель на Эвересте. Я вдруг понимаю, что он умер там для того, чтобы остаться жить. Считается, что при долгом
непрерывном пребывании на высоте Это хитрый ход Месснера. Он, точно зная свои силы, считает, что лучше сделать заброску и ещё раз переночевать в благоустроенном лагере 6500, чем рисковать лишней ночевкой на ещё большей высоте. Подъем на Северную
седловину представляет опаснейший этап
моего одиночного восхождения. Стена Чанг
Ла, с перепадом высот почти Чтобы надежно пройти между ледовыми башнями и разрывами льда, нужен многолетний опыт, ставший инстинктом. У меня нет рации, я совершенно осознанно хочу идти без всякого контакта с «землей». Не говоря уже о том, что Нена не смогла бы мне помочь, я сам не хочу, чтобы кто-то другой рисковал своей жизнью из-за меня, добровольно подвергающего опасности собственную жизнь. Только в том случае, если нет никакого моста между «верхом» и «низом», никакой подстраховки, восхождение можно считать по-настоящему одиночным… Как быстро я на этот раз иду. Способ движения отличается от обычного альпинистского. Это ходьба на четырех, когда лыжные палки играют роль второй пары ног… Повернув налево, выхожу на
более крутой склон. Здесь начинаю делать
остановки через каждые 50 шагов. Как точно
запрограммировано мое тело! Все время
одно и то же число шагов до остановки.
Чуть ниже Северного седла, примерно в Теперь быстрее спускаться. Нужно отдохнуть, выспаться, напиться, как следует, нужно также морально подготовиться к решающим дням. На следующий день. Пора вставать… Перед палаткой распрямляюсь, вдыхаю ночной воздух. И начинаю пройденный вчера путь. Быстро набираю высоту…. Вдруг снег обрушивается подо мной, мой налобный фонарик гаснет. Я падаю в пропасть, нахожусь в процессе падения, как в замедленном кино, ударяюсь то грудью, то спиной о стенки ледовой трещины, расширяющейся книзу. Я понимаю, что происходит и, тем не менее, остаюсь совершенно спокоен… Неожиданно ощущаю опору под ногами. (Месснер задержался на хлипком снежном мостике). И одновременно понимаю, что я попался. Пожалуй, я останусь в этой трещине навсегда. Холодный пот выступает у меня на лбу. Вот когда я испугался…. Я даю себе слово повернуть назад, если когда-нибудь увижу белый свет. Никаких больше восьмитысячников в одиночку! А между тем страх, сковавший мои члены, тут же исчез, как только я начал действовать, пытаясь достать кошки из рюкзака. Тут я обнаруживаю на нижней (долинной) стенке моей трещины полочку, небольшую кромку шириной в две ступни. Она ведет по косой вверх и полностью забита снегом. Это спасение! Осторожно, широко расставив руки, я падаю руками на прорезанную полочкой стенку. Осторожно переношу правую ногу, ставлю ее на ступеньку в снег, который карнизом намерз на долинной стенке трещины. Нагружаю ногу. Держит. Теперь ненадежный мостик частично разгружен. Каждое мое движение инстинктивно изящно, как фигура заученного танца. Пытаюсь уменьшить вес своего тела. Глубокий выдох, все тело подчинено новой позиции. На мгновение, на одно решающее для жизни мгновение становлюсь невесомым. Отталкиваюсь левой ногой от снежного мостика, руками поддерживаю равновесие, весь вес тела на правой ноге. Теперь можно сделать шаг левой. Облегченный вздох. Крайне осторожно перехожу – лицом к стене – направо. Правая нога ищет новую опору в снегу, левый ботинок с точностью до миллиметра поставлен в снежный след, который несколько секунд перед этим занимал правый. Карниз становится шире, он ведет по косой наверх, на волю. Я спасен!... Сидя в трещине, я решил, что вернусь, прекращу восхождение, если благополучно выберусь. Теперь, когда я наверху, продолжаю подъем, не задумываясь, ничего не проводя через сознание, как робот, запрограммированный на восхождение. Это смертельно опасное падение не имеет для меня ничего общего с Эверестом. Оно лишь увеличило мою бдительность до размеров, далеко превосходящих разумную норму… Выбравшись на долинную сторону трещины, Месснер оказался там же, откуда улетел вниз. Подчиняясь естественному инстинкту самосохранения, он попытался найти другое, более надёжное место для переправы через трещину. Поиски оказались безрезультатными. Со странным чувством возвращаюсь к моей дыре. Свечу вниз. Тьма непроглядная. Противоположный край трещины смотрит на меня крутой снежной стенкой. Не раздумывая, наклоняюсь вперед и забиваю лыжные палки ручками в склон по самые кольца… Сильно отталкиваюсь, прыгаю на другую сторону, быстро делаю несколько шагов от трещины и снова чувствую себя в безопасности. Погода прекрасная, воздух колюче-морозный…. Можно не торопиться. За утро я поднялся на Альтиметр показывает Сначала я пойду по широкому северному гребню. Это и наиболее безопасный путь, и идти здесь легче: ветер в основном сдул свежевыпавший снег. Восемнадцать килограммов на этой высоте – так много, что отрезки между остановками сокращаются до 20-30 шагов. Часто, слишком часто я сажусь на снег, перевожу дух. И каждый раз огромным напряжением воли заставляю себя встать и идти дальше. «Ну, пройди еще немного, ну постарайся», – говорю я себе вслух, чтобы усилить эффект. – То, что ты сумеешь пройти сегодня, не нужно будет идти завтра». Очень помогает то, что я заранее определил для себя дневную норму пути. Физически я несу всю
нагрузку один. Психически же я время от
времени чувствую рядом с собой помощника.
Вон
снова кто-то идет за мной!
Может быть, это часть моего собственного
«я»? Или человеческая энергия другого «я»
заменяет мне партнера? Так кто-то
сопровождает меня до высоты Утаптываю место для палатки, но оно мне не нравится. Лучше поставить ее возле скалы и застраховать на скальных крючьях. Ветер усиливается. В нескольких метрах выше вижу идеальное место. Опять колеблюсь, опять вроде не совсем то. Может быть, на несколько метров ниже. Наконец, вот здесь совсем хорошо. Сначала нет сил ни распаковывать рюкзак, ни ставить палатку. Я не спешу ставить палатку. Я очень устал и рад тому, что наконец-то принял решение остановиться на ночлег. Уже само сознание того, что больше никуда не нужно идти, восстанавливает силы. Месснер считает, что самый технически трудный кусок маршрута он уже прошел. Теперь я совершенно уверен. Я дойду до вершины за следующие два дня. Вторая ступень – единственный участок, который мог бы внушать опасения, но там давно уже набиты крючья и навешены веревки. Как хорошо, что я это знаю. Надо готовить пищу. Надо. Снова приказ, который мобилизует все во мне и вокруг меня. Однако никак не могу собраться с силами: суета с устройством бивака утомила меня. Дальнейший путь вверх кажется действительно легким, и Уилсон (первый человек, пытавшийся в одиночку подняться на вершину) вполне мог его пройти, по крайней мере, до северо-восточного гребня. Не оттого ли я так хорошо понимаю этого безумца, что сам одержимый? Когда я пытаюсь разобраться в своих чувствах, я кажусь себе безумцем, который для самовыражения играет на самом сокровенном. Ни на какой другой горе не отрешаешься так от всего на свете, как на Эвересте. С этой мыслью я залезаю внутрь палатки…. Ночь проходит сносно. Светит луна, а ночь все равно теплая. Я больше не мерзну. Может быть, это конец муссонной паузы? Что это бьет по палатке, все та же ледовая крошка или уже начался снегопад? Если пойдет сильный снег, я не смогу двинуться ни вверх, ни вниз. Это будет западня. При моей теперешней вялости я не знаю, чего мне больше хочется, хорошей погоды или снегопада…. В течение медленно наступающего утра ветер постепенно стихает. Это окрыляет меня. Еще с час лежу в мешке, в полном одеянии, пью и дремлю. Не хочется смотреть на часы. Открываю глаза и не могу понять, что сейчас: вечер или утро. Ты должен идти! Выигранное время – это сэкономленные силы. Я хорошо знаю, что всякое может случиться. И я знаю, сколь велики будут мучения у самой вершины. Понимание всего этого не расслабляет меня, а наоборот, активизирует. Я должен идти и идти, несмотря на то, что каждое движение требует преодоления себя, а преодоление себя превращается в насилие над собой. Когда солнечные лучи касаются палатки и корка льда на ее внутренней поверхности начинает оплывать, я складываю вещи. Предмет за предметом, только в обратном порядке по сравнению с тем, как я распаковывал их вечером. В небольшом укрытии оставляю себе две баночки сардин, одну гильзу газа, половину супов и чая. Рюкзак становится немного легче. Скоро 9 часов. Погода хорошая. Завтра я буду на вершине! Вылезаю из палатки, и ко мне возвращается обычная уверенность. Я как будто вдохнул космической энергии. Или это влияет на меня вершина, от которой я неотделим? Первые Сегодня, 19 августа, я все утро иду гораздо медленнее, чем обычно. Как будто что-то сдерживает меня изнутри, как будто дело не в высоте, а во мне. Что-то происходит со мной, как только я начинаю двигаться. Вчера шлось так легко, а сегодня каждый шаг – мучение. Не помню, когда я освободился от религиозного чувства, знаю только одно: с тех пор мне стало труднее убеждать себя в том, что я на свете не одинок, не брошен. В особенности тогда, когда всё тело пронизывает отчаяние перед предстоящим физическим напряжением. На кого же мне положиться?... Пятнадцать шагов, остановка, дыхание, вися на лыжных палках. Усилия направлены внутрь, и тем самым вверх. Надежда, что бог поможет… Конечно, в моменты серьезной опасности появляется нечто вроде защитной активности. Пройдя вверх метров сто от места ночевки, убеждаюсь, что путь по гребню и опасен и изнурителен: снег местами доходит до колен, мульды занесены, а передо мной как раз огромной величины мульда. Велика и лавинная опасность. Тут замечаю, что на северной стене снежные доски сошли. Какая счастливая случайность! Там теперь твердая подложка. Итак, туда! Недолго думая, начинаю траверсировать северную стену. Как будто, так и было запланировано, я пойду в кулуар Нортона, а на следующий день – далее к вершине. Решение принято неожиданно, из-за состояния снега…. Меня тревожит погода. Ветра почти нет. Солнце печет. Серые массы облаков клиньями движутся с юга на север. Это муссонные штормы высылают своих вестников. В этом безмолвии каждый звук, любой шум, рождающийся в атмосфере, слышится как человеческое слово. Я часто прихожу в ужас: почему мне чудятся человеческие голоса. Может быть, это Мэллори и Ирвин? Вторая ступень придвинулась. Относительно легкий снежный желоб ведет к вертикальному расколу. Четко вижу пробку в его конце. Один вид второй ступени – реальное доказательство того, что Мэллори и Ирвин с их примитивным снаряжением не прошли ее… По огромным плавным увалам – два таких уже позади – приближаюсь к кулуару Нортона. Я его не вижу, но ощущаю. Я существую только, как преодоление самого себя… Видимость полностью исчезла. Я валюсь и отдыхаю. Наверное, надо ставить палатку. Но здесь слишком ненадежно. Осознаю, что я все еще метрах в 200
восточнее кулуара Нортона. Потом смотрю
на высотомер: Как только останавливаюсь, сразу же приходят мысли: как найти дорогу вниз, если погода не наладится? Думаю обо всех возможных неожиданностях – и сомнения перерастают в страх. Только когда работаешь, страх исчезает… Час спустя на скальном пятачке стоит моя палатка. Она, как и прежде, растянута на ледорубе и лыжных палках. Здесь я защищен от ветра. В ней не страшна даже буря. Открытый рюкзак ставлю перед входом, матрац засовываю внутрь палатки. Кругом в избытке снега для приготовления пищи. Все готово для долгой ночи. Чувство облегчения овладевает мной… Лечь спать здесь значит гораздо больше, чем просто лечь в постель, накрыться одеялом и уснуть… Еще раз сажусь в спальном мешке. Сначала развязываю шнурки, расслабляю ботинки. Завтра у меня должны быть сухие ноги и мягкие ботинки. Меняю носки, снова надеваю ботинки и засовываю ноги в ботинках в спальный мешок…. Утром чувствую себя таким же утомленным, как и вечером, к тому же еще и окоченевшим. Есть ли у меня еще желание идти вверх? Да. Я должен идти вверх! И при этом нет никаких сил, чтобы сдвинуться с места. По опыту знаю, что и в таком состоянии смогу идти дальше, но сейчас еще не хватает силы воли сделать первый, решительный шаг. Я здорово промерз, несмотря на сносную температуру. На камнях и на швах палатки изморозь. Холод – это значит, никаких осложнений на Эвересте, связанных с муссоном. Наверняка наверху будет таять, если опустится туман и не будет ветра. Трех слоев одежды – шелк, сукно, тонкий пух – достаточно и на самой вершине. Два года назад, в мае 1978 года, у нас было ночью до -40°. Теперь самое большое -10-15° мороза. Надо вылезать и идти. На этой высоте не отдыхаешь. Уже завтра я могу так ослабеть, что у меня не хватит сил на штурм вершины. Сегодня или никогда. Или – или. Или вверх, или вниз. Сегодня 20 августа. Всё оставляю на месте: палатку, лыжные палки, матрац, спальный мешок, рюкзак. Беру с собой только фотоаппарат. Полностью одетый, вылезаю из палатки, натягиваю капюшон на голову. Голыми пальцами привязываю к ботинкам кошки. Вытаскиваю из снега титановый ледоруб. Все? Сейчас девятый час. Без груза на спине идется легче. Однако жалею, что не взял лыжных палок для равновесия. С ледорубом в правой руке чувствую себя даже увереннее, но на траверсах им пользоваться неудобно. Двигаясь прямо вверх, втыкаю в снег на уровне головы левую руку в рукавице и ледоруб. Иду как четвероногое. В воздухе снова слышны голоса. Не спрашиваю себя, откуда они исходят. Причиной этого ощущения, которое я впервые познал два года назад во время одиночного восхождения на Нанга-Парбат, является недостаток кислорода и, соответственно, недостаточное снабжение мозга кровью. Здесь, на Эвересте, еще в 1933 году англичанин Смит делился кексом со своим воображаемым спутником. В движущихся облаках, полагаясь более на интуицию, чем на зрение, я шаг за шагом двигаюсь вперед. Иду в полутьме среди облаков, вихрей снега, то и дело узнавая отдельные места. Да, я был уже здесь однажды! Это ощущение невозможно вытеснить никакими упорными логическими рассуждениями. В некоторых местах нога не находит опоры в снегу, приходится добираться до скальной опоры. Здесь нельзя сорваться. Впервые за это восхождение у меня появляется чувство опасности срыва. Оно сродни чувству отяжеления тела. Такое осторожное лазание с напряженным вниманием увеличивает общее утомление. Путь по кулуару Нортона логичен и не так труден, как мне казалось, когда я утром вышел. Его легко найти на обратном пути. Когда я выйду на гребень, уже, должно быть, будет видна вершина. Если облака рассеются. Дальше, кажется, не круто. Иду кулуаром до черной нависающей скальной стены, преграждающей путь. Какое-то внутреннее чувство подсказывает мне, что надо идти налево, там можно обойти препятствие. Потом снова сворачиваю направо. Сколько это тянется? Передо мной склон и склон. Время больше не существует. Я весь состою только из усталости и напряжения… В следующие три часа я уже ничего не воспринимаю. Я – существо, бросившее себя в пространство и время. И, тем не менее, продвигаюсь вперед… Надо еще раз собраться с силами. Едва ли это мне удастся. Ни сомнений, ни радости, ни страха. Чувств больше нет. Осталась только воля. Еще несколько метров – умирает и воля, побежденная бесконечным измождением. Теперь уже ни о чем не думаю, ничего не чувствую. Бессильно падаю, лежу… Я обязан дойти!... Надо мной только небо. Я это чувствую, хотя в тумане не видно ни неба, ни земли. Справа гребень все еще идет вверх. Но, по-видимому, это только кажется, мерещится мне. Никаких следов пребывания здесь людей. Странно, что не видно алюминиевого
штатива, установленного на вершине
китайцами в В тумане, в клочьях бегущих облаков не видно уходящих вниз склонов. Кажется даже, что склон направо от меня все еще ведет вверх. Но этот штатив, это сооружение, поднимающееся из снега до высоты колена, здесь. Я на вершине. Мои ощущения больше не различают верха и низа. Что, уже вечер? Нет, сейчас 16 часов. Пора уходить. Никакого ощущения величия происходящего. Для этого я слишком утомлен. И, однако же, этот момент приобретет для меня впоследствии особое значение, станет в некотором роде заключительным аккордом. Может быть, именно он укрепит во мне мысль, что я – Сизиф, что я всю жизнь могу катить вверх мой камень, то есть самого себя, не достигая вершины, поскольку не может быть вершины в познании самого себя. Через три четверти часа я собрал силы, собрал их для спуска. Чуть посветлело. Мои следы еще видны, это прекрасно. Насколько все-таки спуск с этой великой горы легче, чем подъем. Насколько меньше требуется физических сил, волевого напряжения. Часть энергии можно потратить на мысли и ощущения…. Сейчас главное мучение – это кашель. Он превращает жизнь в ад. К тому же я много часов ничего не ел…. Дохожу до палатки и рюкзака как раз перед самым наступлением темноты. В эту ночь сна почти нет. Не могу также заставить себя как следует приготовить еду. Растопил немного снега, пью. Ничего не ем. Тепло от пламени горелки, может быть, немного успокоит меня. Не выключаю горелку, но и не поднимаюсь, чтобы достать снега. Каждое движение стоит много энергии. При подъеме я черпал ее в движении вперед. Теперь этого стимула нет. Лежание в палатке похоже на смерть. Только сознание достигнутого успеха поддерживает меня. Так проходит время до рассвета. Нужно принять какое-то решение, но сосредоточиться не могу. Что это: горная болезнь или я уже сошел с ума? Как и вчера, снова пускаюсь в бегство. Покидаю лагерь без еды и питья. Палатка, спальный мешок, содержимое рюкзака – все остается. Вытаскиваю из снега и беру с собой только лыжные палки. Теперь душевное истощение еще больше, чем телесное. Так приятно сидеть без движения. Это состояние опасно как раз своей приятностью: смерть от истощения, как и при замерзании – приятная смерть… Я иду по холмистому ландшафту гребня над Северным седлом, и мне кажется, что я возвращаюсь из царства теней. Расслабляюсь. Погружаюсь в усталость, в сознание, что я был на вершине. Я больше не сопротивляюсь, позволяю себе падать при каждом шаге. Только останавливаться нельзя… Теперь преобладает ощущение – выжил, спасен! То и дело я впадаю в то, что можно было бы назвать «пик свершения», «спасительная пристань». Как пилигрим, при виде конечного пункта моего паломничества я забываю все страдания путешествия. В этот день Нена Ричи записала в свой дневник: Когда возвращаюсь от ручья, различаю в ярком дневном освещении что-то похожее на точку, темную точку, движущуюся по кромке Северного седла. От волнения я вдруг совершенно слабею. Нет ничего от обычной уверенности Райнхольда. Кажется, что с перевала спускается вниз пьяный, а вовсе не тот человек, который вышел отсюда четыре дня назад. Я начинаю рыдать. Это он, это должен быть он! Бегаю туда и сюда, как сумасшедшая. Кричу ему, что я иду. Я знаю, что он не может меня услышать, но мне нужно говорить с ним. Быстро одеваюсь, спешу встретить Райнхольда на леднике. И снова Р. Месснер: С уверенностью лунатика спускаюсь я вниз. Только снег мне не нравится. Он студенистый и не имеет прочной связи с подложкой. Когда я на него ступаю, он сползает под ногой вниз, обнажая под собой гладкий лед. Когда я – еще в полубредовом состоянии – впервые поскользнулся, ноги тотчас же ушли из-под меня, и я упал. Я пытался тормозить, но не мог задержать скольжения вниз. С нарастанием скорости во мне пробудились новые силы. Как это бывало и раньше, истинная опасность мобилизовала мои способности ровно настолько, насколько это нужно, чтобы победить. Быстро встаю на ноги, вбиваю ледоруб как следует и по крутому снегу спускаюсь лицом к склону. Медлить нечего, спускаюсь дальше. Очень скоро пальцы на ногах онемели, а ноги устали настолько, что я сажусь на снег и сползаю на пятой точке. Тут я снова вдруг срываюсь. Сначала стараюсь притормозить ледорубом, но руки отказывают, и я скольжу вместе с комьями едущей вместе со мной лавины до самого низа стены. Некоторое время лежу без движения. Прихожу в себя на ровном поле ледника. Становлюсь на колени, снова ложусь на снег, снова пытаюсь подняться. Со стонами, шатаясь, иду вперед, ноги не держат, падаю. Тут я бросаю все, зарываюсь лицом в снег, содрогаюсь всем телом. Я внизу. Я и счастлив, и в то же время в каком-то отчаянии. Вон по валу ледника идет Нена. Постояла, идет дальше. Да, это она. Я не могу больше кричать. Перед глазами темнота. Медленно, постепенно я расслабляюсь, возвращаюсь к жизни. Нена сразу же берет меня под свою защиту на целые часы и дни. Теперь она принимает решения, она заботится обо мне, руководит экспедицией, ведет дневник.
Оцените маршрут Месснера:
I, II и III – Первая ( – – – –
путь Райнхольда Месснера M2 – второй лагерь Месснера на
высоте – . – . – – путь Эдварда Нортона N – высшая точка, достигнутая
Месснером ( …… – стандартный современный путь.
+ – место нахождение тела Джорджа Мэллори. Читайте статью Найдено тело Джорджа Мэллори! · – место, где в 1933-ом году был найден ледоруб связки Мэллори - Ирвайн.
I, II и III – Первая ( – – – ––
путь Райнхольда Месснера M2 – второй лагерь Месснера на
высоте N – высшая точка, достигнутая
Эдвардом Нортоном в
Снова запись из дневника Нены: Когда мы подходим к палатке и все опасности позади, Райнхольд опять падает. Да, он был на вершине, и люди снова будут говорить, что он покорил самую могучую гору земли. Да, он добился успеха, достиг своей цели – но еще большего успеха добилась гора. Она взяла свою цену от этого человека. 22 августа
Понадобилась неделя, чтобы отдохнуть и по-настоящему прийти в себя. После спуска с горы я чувствую бесконечную тяжесть на душе. Трудно найти слова, чтобы выразить восхищение тем, что сделал Месснер с 18 по 21 августа 1980 года. Недаром его называют самым удачливым альпинистом планеты. Так точно угадать окно в капризной погоде муссонного периода может только тот человек, кому помогает Провидение. В
| |||||||||||||||
|
C3
