|
|
|
|
|
|
| Альпинисты
Северной Столицы |
|
БЕЛЫЕ ВЕРШИНЫ ЗААЛАЯ
Альпинизм – что это? Спорт или образ жизни? Удовольствие или каторга, притом добровольная? Проверка на прочность своего физического и морального «я» или скрытая жажда славы, возвышения над простыми смертными? Необъяснимая тяга к риску, той степени риска, что на грани смерти, соревнование с суровой природой, испытание in situ посредством расчетливой тактики и ступени мастерства? А может что-то необъяснимое, сложное взаимодействие с нераскрытыми силами реального, но незримого мира? Наступает и да здравствует время, когда не удержит никакая престижная работа, и не прельстит никакой пляжный отдых, когда в голове одни только горы, этакий для равнинного человека «сдвиг по фазе», когда «сверло, извините, в одном месте», и не удержат самые крепкие узы любимой семьи и, ты знаешь, где перезимовать лето. Возможно, в духе альпиниста заложен тот же ген, что при зрелом размышлении проводит к мыслям о духовном творце, о Боге. Альпинисты, изведав чистоту первозданной природы высоких гор, намного ближе к реалиям невидимого мира, их ощущение тонкого плана более обострено, чем у людей долины. Видения, сны, внутренние необъяснимые побуждения и нелогические поступки – все это присутствует в жизни альпиниста, но, к сожалению, забывается, мало анализируется и не используется. Бывают и прямые подсказки. В этом нет моей фантазии, я прошел через это. Редко был послушен, а когда «пер буром», то получал жестокий урок. «Мы тоже – Твои дети, Мать богов, Джомолунгма!» – так звучит молитва гималайских шерпов, достойных партнеров любым восходителям на высочайшие вершины мира. Жаль, что подобная молитва не возносилась в наших не менее, чем Гималаи, суровых среднеазиатских горах. Возможно, что тогда бы было больше четких откровений, которые уберегли бы от многих трагических происшествий. Там, за облаками… Тихая ночь. Только хруст ледника да далекие редкие удары отдельных, сброшенных морозом, камней. Удовлетворение прошедшим днем, – в этот день успели хорошо поработать и подняться на гребень, приятная усталость сама собой растворялась в тепле спального мешка, медленное погружение в сон, – мысли сливаются с беспредельностью ночи. Но что это, – сон во сне или что-то другое, неосязаемое, но сущее?… Из светлого и пронизывающего насквозь тумана выплывает, а вернее проявляется неописуемая молодая женщина в белых невесомых одеждах. Четкие линии вычерчивают идеальную красоту ее лица. Большие, наполненные жизнью, добротой и светом, глаза. Высокий открытый лоб. Волосы, как бы ореол, сливающийся с окружающим туманом, бело-дымной россыпью ложатся на плечи. Вся она пронизана внутренним светом – волосы, лицо, глаза, тело, скрытое тонкосветной тканью. Женщина источала свет, женщина была пропитана светом. Тонкие красивые губы улыбались. Попытка задать вопрос «КТО ТЫ?» застыла в немом пространстве. Вопрос ушел мыслью. Но ОНА… Она уловила этот неродившийся немой звук. И также без звука пришел ответ: «Я здесь. Я есть. Я здесь и ты в безопасности. Опасность всюду вокруг. Я пришла предупредить об опасности. Я сообщаю тебе об опасности. Твои друзья не знают об опасности. Ты знаешь об опасности. Я пришла предупредить и охранить». Женщина медленно удаляется, вернее, растворяется в окружающем ее туманном пространстве. Возникает слышимая реальность ночных звуков – далекий хруст льда, дыхание рядом спящих ребят, легкий шелест палаточного полога. «Что это было? Сон?» Вадим ясно понял, что он бодрствует. «Так что же это?» Он долго еще ворочался с бока на бок, его мысли снова и снова возвращались к явленному. Мозг хранил все детали видения, и в нем немо продолжало звучать одно слово – «опасность». Утром отозвал в сторону Виталия. «Вить, ночь не спал, хотя приснилось… А, может, не приснилось? Нет, точно, – я проснулся, меня что-то разбудило. Открыл глаза – темно. Но ощущение такое, что кто-то есть внутри палатки. По-моему я даже что-то спросил, и… какое-то напряжение… Нет, не страх! А так – внутреннее… Потом вроде опять начал засыпать и вот – светлый неплотный туман и она, вся в белом – женщина в белом – …, короче, дама! Красивая… светящаяся…». – Вадик – это сон. Мало ли что во сне… «Нет, это был не сон. Она со мной говорила. Не словами – мыслями». – О чем же? А ты? «Я тоже спросил, – губы слиплись, – молча спросил. Нас ждет большая опасность – она сказала». – Какая опасность? Мы на таком широком гребне, – трактор проедет. Погода – люкс, просто замечательная! Нам и веревки не нужны, – зря тащим. «Она еще сказала, что охраняет нас и, что я знаю про опасность». – Конечно - знаешь. Она же тебя предупредила. Теперь знаешь. «Виталий, я чего-то не то, чтобы боюсь, но… нет, не боюсь. Просто какая-то тревога внутри, - комок какой-то». – Все будет нормально! – Виталий хлопнул рукавицей своего друга по плечу, и они вернулись к палаткам. Далеко внизу во всю ширь раскинулась Алайская долина. Сиренево-зеленые просторы разнотравья уходили вниз. В верхней части долина слегка холмилась и, покрывающие ее травы отсюда с высоты шести тысяч казались изумрудно-зелеными. По всей протяженности долины протянулась коричнево-красная гибкая лента реки Кызыл-су, вдоль которой видна была серая ленточка автомобильной дороги, зажатой между рекой и серыми скальными отрогами Алайского хребта. Сам Алай был покрыт облаками, сквозь которые проглядывали рваные белые пятна вершинных снегов.
Дул несильный западный ветер. На истоптанном биваке под защитой невысокой снежной стенки валялись пустые фляги и консервные банки, бумажные обертки от концентратов и шоколада. Западное плечо, на которое вели несложные снежно-скальные взлеты, закрывало на полкилометра ультрамариновое небо, которое сквозь темные очки казалось почти черным. Туда, вверх, уходили как-то неорганизованно, по двое и трое, растянувшись группами по скату горы. …Палатки ставили, когда ветер набрал уже достаточную силу. На широком горбатом гребне не нашлось скальных обломков, чтобы выстроить защитную стенку; не было и снежного покрова, в который можно углубиться вместе с палаткой. Первую палатку сообща растянули за днище, запихнули в нее несколько рюкзаков, с трудом удерживая, рвущуюся из рук, ткань, подвели стойки; оттяжки закрепили камнями и ледорубами, втаптывая их в снег. Остальные палатки пристроили далее в ряд под ненадежной защитой первой. Наконец забились внутрь трепыхающихся перкалек, доверившись их сомнительной прочности. Снег топили на сухом спирте, – досталось каждому несколько глотков тепловатой снежной кашицы. Три примуса из четырех забастовали, о нормальной пище, – жиденьком супчике или каше из концентратов, – нужно было сразу забыть; сухари и стылая тушенка не лезли в сухое отекшее горло. Ветер нападал сильными порывами, каждый из которых грозил вспороть перкаль и ударить внутрь палатки шквалом колючего снега. Так и случилось в середине ночи: уносило в темноту вещи, рвало из рук спальные мешки, люди метались возле распоротой палатки, пытаясь схватить и удержать то, что попадало под руку. Володе Кленову удалось перекричать гудящий ветер: «Быстро, по одному, в разные палатки!» – сам же привалил камнем место бывшего приюта, где сразу же начал нарастать снежный холмик. Слава богу, остальные палатки выдержали до утра, когда, наконец, ураган затих. Появилось солнце, и легкий ветер быстро смахнул в долину последние клочья растрепанных облаков, упорно цеплявшихся за вершины. Вадим вглядывался в обветренные, почерневшие от солнца и копоти лица, теснившихся в палатке, спутников, видел их рассеченные и кровоточащие губы и думал, что конечно наверняка, после безумства прошедшей ночи, среди шестнадцати, что поднялись почти под самую вершину Белой горы, найдутся четверо, кто по различным причинам должны будут сегодня уйти вниз. И еще он думал: «Зачем эти славные молодые ребята здесь, среди снегов и непогоды, в самый разгар азиатского лета? Зачем я сам здесь и, вообще, зачем все это? Пять длительных дней, медленный набор высоты… Сейчас покажи любого, – родная мама не признает! Поднялись уже много выше шести тысяч, кто-то уже дошел до своего потолка, у кого-то наверняка болит голова, – у самого звон в ушах. И как решить, кто должен идти вниз? А может повернуть всей толпою?» – Белая гора безмолвно горбилась на близком горизонте, соседние вершины торжественно принизились перед ее огромностью. «Нет, всем вниз – нельзя... Надо быстро решать, кто же…, чтобы успели засветло дойти до ледника. Кленыч! – он самый старший, он мудрый, он подскажет…» – Володя! Кленов! Ползи сюда. После короткого совещания наметилась четверка кандидатов на спуск. – Двое еще вчера намекали: «Наелись… вот так! …этим снегом и этим небом, …мерзлой тушеной говядиной и вонючими шпротами», – бунт на корабле, да и только! шли тяжело и медленно. Еще один таял в одиночку, молчал и вел себя подозрительно тихо вразрез со своим бурным темпераментом. Другой же, наоборот, срывался по любому поводу, оскорблял друзей… Горы не любят крика и особенно сквернословия, – явная горняшка. Могу с ними уйти и я, – заключил Кленов. – Ну, нет! Ты нужен здесь. Вадим после этого разговора с легким сердцем объявил имена тех, кто, как он думал, должны расстаться с мечтой. Но эти четверо разочарования не проявили, – Кленыч оказался не только мудрым, но и наблюдательным психологом. Начались тихие сборы. И вдруг в соседней палатке раздались возбужденные голоса. – Еще одна такая ночь и под парусом уедем на север, в долину! – И жрать нечего. Ночью банки раскатились во все стороны. – Можно подумать, что ты помираешь с голоду. Вчера весь снег вокруг разукрасил, простите, блевотиной, – раздался новый спокойный голос. – И бензин замерз, – не унимался первый голос. – Дурак, бензин не мерзнет. – Подождем, когда замерзнет. «Это кто там поет про бензин?» Невысокий, плотно сложенный Кленов медленно выполз из палатки на «улицу». Стало тихо. «Здесь никто никого не принуждает. Кто желает домой, пожалуйста, шлагбаум поднят. Белый путь! Как говорят в Болгарии». «Причем здесь Болгария?» – подумал Вадим. «Но все равно спасибо тебе, Володя». Кленов вернулся в палатку. – Ну вот, а ты боялся кого-то обидеть, думал, что на горе будет тесно. Награды достойным! Ваш выход, маэстро! «Вот так он, наверное, и у себя на кафедре разговаривает со студентами. Доцент!». … И те и другие уходили, оглядываясь друг на друга. Кто шел вниз, видел восемь маленьких фигурок на белом склоне, зигзагом набирающих высоту; кто шел вверх, видел такие же фигурки и шлейф следа за ними на склоне, который вместе был пройден вчера. А вершина казалась близкой. Ее пологие поля на широком волнообразном гребне с припорошенными островками скал манили выше и выше своей несравнимой чистотой, трудно было определить их действительную протяженность. Люди, как завороженные, шли и шли, потеряв ощущение времени и предстоящего им пути. Что двигало ими? Безотчетное упрямство или безумная одержимость? О цели, о смысле этой цели никто из них не думал. Да и была ли она, вообще, эта цель? Забраться на семь тысяч метров, – ради чего? Но каждое новое утро, выбираясь из промерзших спальных мешков, они снимали палатки и медленно, шагая след в след, отвоевывали у горы сыпучие снежные метры. Шли, пока были силы идти – идти вверх. А когда иссякнут эти силы, – думал ли кто из них об этом? Вершина горы была близко! Мучили жажда и высота. Дышалось все труднее и труднее. И, казалось, каждый шаг забирал последние силы. Сверлила гнилая мысль: «надо было уйти вниз с ребятами». Там кто-то наверняка был сильнее и это его место… А ну, остановись, вдохни глубже! Еще раз вдохни! Вот и хорошо. Так и шагай…, работай..., – за двоих. На высоте где-то около 6700 непогода, – сильный ветер с жестким снегом, – полоскала трое суток. Казалось, что Гора, заманив людей в свои владения, играла с ними, создавая новые препятствия, пытаясь отобрать у них последний шанс на победу и отрезать путь назад. Но… – удалось оживить еще один примус! С каждым глотком тепловатой водицы утраченные силы возвращались. Вадиму удалось протолкнуть в воспаленное горло несколько ложек рыбных консервов, но они тут же оказались за «бортом». Утешало, что не один, – в соседней палатке тоже кто-то траванул. Который сегодня день, как ушли из базового лагеря на зеленой Луковой поляне? Двенадцатый или тринадцатый? Уже прошла неделя, как расстались с ребятами. Как они спустились? И какое сегодня число на календаре? Если двенадцать дней, то сегодня 29 июля.
Новое утро подарило замечательный день, над всем Памиром ни единого облачка. Ярое солнце, обрамленное большим радужным кругом, искристый снег и белый-белый длинный-длинный склон, который нужно опять топтать, топтать и топтать. И вот, наконец, узкая скальная гряда, за которой был снежный склон, но он круто уходил вниз в невидимость, за ней далеко и недостижимо были видны колоссальные разломы большого ледника, вдоль которого стояла мощная ребристая стена хребта Зулумарт с его неведомыми вершинами. Это была вершина Белой горы. Крепчал ветер, облака опять подкрадывались снизу с северной стороны Белой горы. В поисках тура ребята разбрелись вдоль скальной гряды. Повезло Глебу Круковскому и Мише Гиленко, они обнаружили банку с запиской среди камней. Должно быть, тур разрушило ветром. Записка была датирована прошлым годом и в ней армейские альпинисты Туркестанского округа передавали привет следующим восходителям. Следующими оказались они, альпинисты Узбекистана Вадим Эльчибеков, Вилорий Биссе, Михаил Гиленко, Пулат Иноятов, Вилен Корчевский, Владимир Кленов, Глеб Круковский и Виталий Сац-Дмитрук.
С каждым шагом длинной дороги вниз становилось ровнее дыхание, ноги были тяжелы, но уже послушны. На 6700 собрали палатки, примусы, остатки бензина, промерзшие спальники и медленно двинулись вниз. Но силы оказались на исходе, – шатало из стороны в сторону, для короткого отдыха они просто валились на бок, на спину, – их поднимала единственная, сверлящая мозг, мысль: вниз, вниз! До перемычки перед Раздельной добрались… Именно, добрались, потому что трудно назвать обычным словом «спуск» это сползание по глубокому пушистому снегу на склонах, …добрались только на следующий день. Ребята ложились, точнее падали друг возле друга, на твердый фирновый пятачок, шумно выдыхая воздух, который тут же инеем оседал на многодневной щетине, опаленных морозом, лиц. Как во сне в памяти Вадима всплывали эпизоды восхождения, вспоминались до мельчайших подробностей бесконечные белые склоны, проявилась дама в белом. Он тряхнул головой, – что? опять? – нет, это память вернула к той странной ночи, которая была именно на этом месте, на перемычке между Горой и Раздельной. До верха Раздельной по набору всего 140 метров… нужно встать и идти… прямо сейчас… вверх! Но почему-то никто не идет. Лежит рядышком на боку Глеб, возле – Кленов. Кленыч, ну ты же… и Пулат, как-то неудобно переломившись на рюкзаке, … Мишка – всегда выручавший своей медленной подвижностью… А где остальные? Виталька … Вилорик? Слава богу, вроде все здесь. Помощи ждать было неоткуда. И, вдруг, как молния пронзила мысль: вниз! прямо вниз! Надо только сдвинуться до перегиба, а там, внизу, 400-метровый склон выполаживается на плато… Вадим рывком подтянул к себе чей-то близлежащий рюкзак, схлестнул его карабином со своим и спихнул их вниз. Через несколько долгих минут далеко-далеко оба рюкзака выкатились на плато. И тогда он, зажав бесчувственными руками свой ледоруб, лег на спину и заскользил вниз, в ту сторону, где виднелся далекий Северный ледник. Склон сразу же ушел назад стремительной крутизной; холодной струей ударил в лицо упругий воздух; справа мелькнули изломы льда. Вадим старался сильнее прижать штычок ледоруба к склону, вспарывая им снежную корку, чтобы сбить эту бешеную скорость; затем он увидел только небо и резко накренившуюся Гору; снова просквозил по склону, снова полет, и, наконец, замедляющееся скольжение… Он сел, сплюнул набившийся в рот снег и обернулся в сторону гребня. Оттуда среди разломов ледопада, пересекая сбросы, тянулась оставленная им борозда, в которой уже мелькали фигурки его спутников. На морене Северного ледника под провисшим брезентом базовой палатки нашлись канистра с бензином, помятый примус и скромный ассортимент продуктов… От губительной стужи Средь снегов и ветрил Неуютное ложе Ты мне на ночь стелил, Укрывал ветра песней, Каждый шаг мой стерег. Ты – то друг, то наперсник Среди горных дорог. Вихри снежные кружат Над суровой горой, Значит, я Тебе нужен, Если Ты был со мной. Много позже Вадим как-то признался мне: «Тогда после Горы было такое ощущение, что в том восхождении мы имели дело с каким-то огромным нереальным существом, которое было намного сильнее нас. Оно играло с нами своими большими мягкими лапами, слегка задевая острыми скрытыми когтями, затем схватило зубами и стало просто жевать, выдавливая все соки, и, наконец, выплюнуло нас, как надоевшую жвачку. И одновременно, кто-то другой, нужный и добрый, берег от злых укусов и подсказывал спасительные шаги, вел в нужном направлении». Знакомство с заалайскими горами 1960. Новое лето. Новый сезон. Снова Памир. Неописуемо притягательное чувство новой встречи с памирскими горами, которые позже священной данью вошли в мою жизнь. Город Ош. Отсюда начинались и начинаются маршруты первопроходцев, исследователей высокогорья, альпинистов и водителей грузовиков, снабжающих продовольствием и всем необходимым далекие горные селения. Отсюда начинается история Памира. Казачьи отряды конца Х1Х века, чтобы прочертить границу владений двух империй: России и Англии. Отряды красногвардейцев конца 20-х годов – догнать, смять и уничтожить укрывшиеся в ущельях кровавые банды басмачей. Караваны 30-х – достичь неведомых закоулков огромного нагорья, стереть «белые пятна» его географии, разведать его минерально-сырьевые ресурсы, изучить быт и культуру народов, живущих издавна почти в полной изоляции среди его труднодоступных хребтов. Город Ош расположен на пересеченном рельефе вдоль реки Ак-бура, берущей свое начало в невысоких горах Кичик-Алая, которые в нечеткой летней дымке проступают за околицей с трех сторон города. Вблизи центра города высятся черные скалы горы Сулейман-баши. На плоскую вершину горы ведет древняя тропа, истертая подошвами ног многочисленных паломников со всех селений и городов обширной Ферганской долины. Рядом колоритный азиатский рынок, изобилующий всеми сельскохозяйственными дарами благодатной долины.
Не помню точно, но, кажется, нас задержала телеграмма. Мы жили в саду медицинского санатория. На его садовых террасах росли разносортные яблони, их незрелые плоды клонили ветви до самой земли. Помню текст телеграммы: «Ош до востребования Поповой экспедиция Памир запрещается особого распоряжения Председатель Буревестника» – кратко и непонятно. После трагической смерти А.И.Арзанова «наша Ика» приняла на себя нелегкую должность начальника учебной части а/л «Дугоба» и оставалась нештатным тренером ДСО «Буревестник». После такой телеграммы оставался только путь на переговорный пункт, откуда обзвонили многих знакомых и в первую очередь родственников. Большинство были взбудоражены слухами о трагической лавине на пике Победы, где находилась сборная команда СССР. В ее составе были многие альпинисты из Узбекистана. Слухи были разные, – называли даже цифру погибших, превышающую численный состав экспедиции. Наконец, руководство «Буревестника», до которого не смогли дозвониться, прояснило тревожную ситуацию телеграммой, что на Победе погибло 10 человек, среди них узбекистанцы Нагел, Сац-Дмитрук, Плотников, Кузьменко, а также одессит Глембоцкий, врач-альпинист, ходивший в команде Узбекистана несколько лет. Участников нашей экспедиции Валерия Сац-Дмитрука и Маргариту Бостанжогло отзывали в Ташкент. «Победа». Хищница «Победа». Еще свежа была в памяти трагедия алма-атинских альпинистов 1955 года и многодневная блокада, в которой держала гора наших армейцев в прошлом сезоне, закончившаяся гибелью четверых участников. К сожалению тактически осмысленное и претворенное восхождение спартаковцев Москвы под руководством В.М. Абалакова не стало примером для других команд. И вот Союз спортивных обществ и организаций СССР собрал под свое знамя почти все высотные силы страны. Набралось 30 человек. Отказались от участия В.М. Абалаков со своей командой и альпинисты Грузии. Абалаков заявил в первенстве своеобразный траверс окружающих пик Ленина вершин с «перекрестком» маршрута на вершине Ильича.
Он базировался с северной стороны пика. Грузинские альпинисты также выехали в район Восточного Памира с задачей выполнения протяженного траверса более десяти вершин хребтов Зулумарт и Заалайского, в их числе и пик Ленина. Это была большая и хорошо оснащенная экспедиция. Еще бы! Ее руководителем был сам председатель спортивного союза Грузии Д.Медзмариашвили. К месту базирования грузинских альпинистов держала путь и наша небольшая экспедиция. Нам было предписано взаимодействие с прибалтийскими альпинистами из Эстонии и Латвии. Присутствие гостей из Прибалтики, видимо, не позволило нашему спортивному руководству вернуть нас в Ташкент. В Оше мы расстались с Валерием Сац-Дмитруком, в лавине на «Победе» погиб его старший брат Виталий, и Ритой Бостанжогло, она была невестой Ореста Глембоцкого. Наш же путь лежал на Памир. Трудно представить после случившегося на «Победе» (1960 – Кузьмин руководит экспедицией ВЦСПС и выходит на штурм п. Победы по С склону – по маршруту первовосходителей 1938 – экспедиции А.А. Летавета – но… Новая большая трагедия на пике Победы. Грандиозная лавина сметает 20 восходителей на 5400 м. Погибает 10 человек…! Прим. ред.), какая ответственность легла на плечи Ии Поповой и Евгения Персианова, наших непосредственных руководителей. Гостей из Прибалтики опекал Владимир Михайлович Жуков. Они в честь юбилея своих республик в составе СССР планировали восхождения на несложные безымянные шеститысячники с тем, чтобы назвать их соответствующими именами. Пики Эстонии и Латвии. Благо на Восточном Памире непокоренных и безымянных вершин хватало. Памирский тракт. С высоты открытого кузова нашей грузовой машины, где весь наш коллектив удобно возлежал среди рюкзаков, коробок и ящиков, можно было любоваться, как постепенно остаются позади населенные пункты, окруженные садами, хлопковыми полями и огородами. Благодатная, орошаемая множеством арыков, Ферганская долина постепенно отступала; окружающий рельеф менялся, – вдоль речной поймы вырастали причудливые многометровые отложения аллювиальных пород, словно древние архитектурные сооружения, погребенные многие века назад под слоем каменных глыб у подножья серых скальных гор, на склонах которых изредка можно было заметить одинокую арчу или зеленую купину шиповника. Некрутые извивы асфальтированной трассы полого поднимаются на перевал Чигирчик и двумя крутыми серпантинами спускаются в долину Гульчи, где расположился одноименный поселок городского типа со всеми благами цивилизации – кинотеатр, универмаг, чайхана и ресторан, разнообразные магазины, небольшой парк, административные здания. На скале восседает огромный гипсовый орел, напутствуя путников на этом единственном маршруте к «Крыше мира». Вдоль поймы реки, бьющейся в небольшой теснине, – обильные заросли тальника и облепихи, чуть дальше от берега, сменяющиеся розовыми игольчатыми кустами тамариска. Вздыбленные пласты яркоколоритных юрских отложений, – охристо-красные, зеленые, желтые и даже голубые, – слагают голые холмистые обрывы, над которыми громоздятся известняковые скалы отрогов Алайского хребта. Преддверие Памира! Дорога сжимается коридором между отвесами, искусственно разрушенных, скал. Водители именуют это место «Памирскими воротами», хотя настоящая территориальность памирского нагорья находится впереди за Алаем, основной хребет которого пересечен трактом. Четырнадцать длиннющих серпантинов, – некоторые петли достигают полутора-двух километров, – выводят на перевал Талдык.
Грандиозность тракта просматривается
уже в середине подъема. Натужно гудит
мотор нашего грузовика, даже здесь на
борту чувствуется напряжение, которое
наш водитель испытывает за рулем.
Мелькают редкие встречные машины. Сам
тракт проложен по крутому скальному телу
горы, вдоль ступенчатого спуска с
древнего перевала, где отчетливо видны
старые серпантины караванной дороги.
Часть тракта, проходящая через перевал
Талдык, спроектирована и проложена в
С перевальной точки распахивается незабываемая панорама Заалайского хребта, вернее его центральной части. Плавные очертания белых вершин, растворяющихся в дали широкой долины, изумруд всхолмленных предгорий, тонкая дымка, застилающая долину, – такой осталась в памяти картина, описать подробнее которую мне не хватит нужных красок и чувств. Спуск в долину много короче и плавнее. Но, забегая в своем повествовании на десяток лет вперед, хочу отметить, что именно здесь на пологом участке трассы произошла невосполнимая трагедия. Сборная команда Вооруженных Сил следовала на Памир для участия в очередном альпинистском чемпионате. Произошло все очень просто. Водитель, рядовой военнослужащий, после перевала остановил ЗИЛ на обочине дороги, чтобы справить малую нужду. Старший машины, офицер, также вышел из кабины. Команда спала в спальных мешках, лишь один человек покинул свое ложе и готовился исполнить нужду прямо с борта. Внезапно автомобиль медленно покатился в сторону некрутого обрыва. Солдат ринулся в кабину, но его сбросило с подножки. Альпинист, стоявший на борту, спрыгнул на камни и отделался переломом ноги. Остальные участники погибли.
Примечание редактора – всё было не так: В
Сегодня на этом месте скромный бетонный обелиск с именами погибших напоминает о случившимся. За перевалом, внизу, – там, где тракт нисходит к Алайской долине на невысоком обрывистом берегу, по левой стороне тракта расположен поселок Сарыташ – десятка два с виду неуютных жилых строений с примыкающими к ним пристройками для скота.
Почти у дороги, – традиционный поселковый магазин с неброским ассортиментом продуктов и промышленных изделий и столовая, – узкое закопченное неуютное сооружение, но достаточное, чтобы поместить внутри всех водителей автоколонн, который по укоренившейся традиции столоваются в этой «заезжаловке», отдавая дань плохо приготовленным шурпе или лагману, а также крепко заваренному до горечи зеленому чаю, которому некоторые из водителей предпочитают стакан водки, купленной здесь же в отделении буфета на розлив. Водку позволяют себе, видимо, только сменные водители, так как каждый транспорт укомплектован двумя водителями. Возле столовой на каменистом плацу для автомобилей, точнее рядом с ним, на невысоком постаменте возвышается трехметрового роста памятник В.И.Сталину. Кстати этот уникальный гипсовый экземпляр вождя с простирающейся к белым вершинам Памира рукой просуществовал на этом месте где-то до конца шестидесятых годов. Тракт пересекает Алайскую долину и ведет к первому памирскому перевалу Кызыл-арт.
Видны верховья долины – всего в сорока километрах широкая зеленая горизонтальная плоскость граничит с небом. Это перевал Терсагар. За ним кашгарская часть Восточного Памира и две его главенствующие вершины Музтаг-Ата и Конгур-Тюбе-Таг, – территория провинции Синьцзян Китайской народной республики.
Горы Курумды и Заря Востока. Глубокие тени на девственных снегах отражают одновременно лазурную синь неба и изумрудную зелень холмистых предгорий. Массив Курумды – это более десяти округлых самостоятельных вершин, достигающих высоты шести с половиной тысяч метров. Постепенно, вдоль небольшой речки, вода в которой обильно окрашена красными глинистыми частицами, дорога втягивается в крутое ущелье и выводит на перевал. Недалеко от начала подъема минуем пограничную заставу. На всем протяжении Памирский тракт, разве только несколько километров вначале, не имеет никакого искусственного покрытия. Основание дороги – выровненный скальный грунт или насыпь из тех же раздробленных пород и галечника, изъятого в пойме ближайшей реки. От перевала Кызыл-арт начинается территория Горно-Бадахшанской автономной области Таджикской ССР, северной границей которой служит Заалайский хребет. И, если по ту сторону хребта, в Алайской долине, обилие травянистой растительности привлекает на летний период скотоводческие колхозы Ферганской долины, то южная сторона является контрастной противоположностью. «Напрасно путник будет искать пятна зелени, напрасно он будет искать следы архаров и кииков. Ничего не растет в Маркансу, никто не живет в Маркансу», – так писал К.В.Станюкович, профессор-геоботаник.
Его описание этих мест перекликается с рассказом первого европейца, прошедшего с караваном Великим Шелковым путем по этой высокогорной пустынной области Памира, венецианского купца Марко Поло: «Эти места так высоки и пустынны, что даже птицы не залетают сюда». Да, ничто не изменилось в Маркансу со времен Марко Поло. Есть ли еще на планете место, где в таком тесном соседстве располагаются необитаемая пустыня с годовым балансом осадков меньше, чем в Сахаре или Каракумах, и горные вершины, на которых никогда не тает снег и рождаются протяженные ледники? Памирский тракт тянется почти прямой линией до бессточного озера Каракуль, на берегу которого расположились пограничная застава и небольшой поселок. Каракуль, третья по величине водная акватория, после Арала и Иссык-куля, Средней Азии.
Ветер лихо закручивает столбы пыли и песка, – этакие маленькие тайфунчики, гоняя их по иссушенной поверхности этой уникальной долины. Они гаснут сами по себе или же, ударяясь о дорожную насыпь. Три, четыре таких столба постоянно видны в поле зрения, иногда их бывает и больше. Возле придорожного километрового столба с отметкой 241 съезжаем с тракта и по ухабистой грунтовой колее углубляемся в долину Караджилга. Когда-то, в эпоху последнего оледенения, в долине работал самодостаточный глетчер, который проутюжил ее днище и доставил до Маркансу свою «языковую» морену. Отступив, оставил грязные бугры гравия и глины, создав своеобразную плотину, перед которой за многолетний геоморфологический период река Караджилга, принося сюда тонны аллювия, на целых 50 километров образовала, пропитанную водой и грязью, зыбкую массу. Караджилга, растекаясь несколькими, постоянно меняющимися, руслами пробивается до Каракуля. Здесь же высохшая поверхностная часть этого своеобразного «болота», – смесь камня, песка и глины, – не так глубока, ибо местами под колесами автомобиля почва проседает и в образовавшейся колее появляется зыбкая масса. И не дай бог остановиться, нагруженный транспорт сразу же начинает медленно погружаться в чавкающую коварную зыбь. Какие-либо следы прохождения транспорта до нас отсутствуют. Все вокруг безжизненно и стыло. Неутихающий ветер несет пыль и песок, создавая над поверхностью серый полумрак, сквозь который едва видны вершины меридионального хребта Зулумарт. Двумя огромными спаянными кристаллами особняком стоит Памирская Ушба. Пик Веры Слуцкой напоминает альпийский массив Гранд Жораса. По старым следам находим переправу через бурный водный поток. И вот уже в створе ущелья виден горбатый массив пика Октябрьского. Дальше автомобильного пути нет. Голые каменистые склоны и галечниковые террасы, – ни кустика, ни травинки. Похоже, что и зимой здесь редки осадки. Граница снеговой линии много выше, чем по ту сторону хребта. Ледник Октябрьский гол и беззащитен. На нем нет даже моренного чехла. Это отступающий ледник. С шумом выбиваются из грота мутные воды Караджилги, гремя по дну увесистыми глыбами камней. На противоположной стороне, почти от самого берега, начинаются сильно разрушенные пологие склоны. Над ними торжественно поднимается почти бесснежная вершина – шеститысячная Трапеция. И, совсем рядом, у подножья Памирской Ушбы зеленое альпийское разнотравье долины Байгашки. Любопытные неповоротливые сурки рыжими столбиками замирают у своих нор, издалека наблюдая за нашим приближением. Обильное количество иссохших, рассыпающихся черепов с рогами архаров и кииков. Какая бескормица или эпидемия погубила такое количество красивейших памирских животных? Но кому-то удалось уцелеть, – следы этих парнокопытных встречаются не так уж редко. Значит, возможны неожиданные встречи. Наша базовая стоянка, – обилие камней различной величины и формы. Но они едва прикрывают наши перкальки от постоянного пронизывающего ветра. И только, укрывшись от него под защитой большого валуна в самом центре нашего лагеря можно погреться под опасными лучами солнца. Пребывание под ними более десяти-пятнадцати минут в обнаженном виде грозит серьезными ожогами. Высота около четырех тысяч метров. Наши прибалтийские друзья расположились невдалеке, но с первых же дней наше общение было редким и малогостеприимным. Зато общение с большим добродушным коллективом грузинских восходителей, прибывшими вслед за нами, буквально через несколько часов, переросло в настоящую дружбу. Вечерами в их обширной палатке за высокой «грузинской» стеной, которую мы строили сообща, не смолкали разговоры о восхождениях. Нас угощали оригинальными кавказскими блюдами и гортанными напевами на их родном языке так, будто мы были знакомы многие годы. Первыми во главе с нашим Володей Жуковым на ледник ушли прибалты. Мы также двумя группами направились к перевалу Профсоюзов, чтобы для акклиматизации подняться сначала на пик 6146, а затем на 6250. Оба восхождения прошли успешно, определился состав основной группы для траверса вершин Единства, Октябрьский и 6250. Остальные участники ограничивались восхождением на пик Единства.
Первыми из прибалтов вернулись в базовый лагерь литовские восходители. Они успешно взошли на свою вершину, тактически грамотно организовав ночевку вблизи вершины. Эстонские альпинисты, обманувшиеся кажущейся быстродоступностью горы, поимели «холодную». Володя Жуков израсходовал весь свой запас бранных слов в их адрес. Видимо, достали Владимира Михайловича, участника Великой Отечественной, сбереженного Богом от пуль, спортсмены из Прибалтики. С правой стороны ледник Октябрьский принимает в себя два притока – это Западный Октябрьский и ледник Профсоюзов, откуда через широкий платообразный фирновый перевал проходит путь в долину Саукдара и по одноименному леднику можно подняться под южные склоны пика Ленина.
Западный Октябрьский непосредственно с магистралью Октябрьского не стыкуется, его язык не имеет передней морены, ибо так же, как и все ледники этого района, весьма активно отступает. Октябрьский – второй по протяженности, после ледника Саукдара, горнодолинный ледник Восточного Памира. Нет на нем опасных ледоломов или трещин. Поверхностная морена редкая. Почти всюду виден коренной лед, только отдельные камни, протаяв вглубь, образовали множество стаканов и колодцев, наполненных талой водой. А вдоль крутой и протяженной восточной стены пика Октябрьского поверхность ледника прямо-таки утыкана ледовыми грибами различной величины. Встретился огромный стол, в тени которого мы устроили обеденный отдых. Мы долго петляли среди этих уникальных архитектурных творений изо льда и камней. Наконец «грибные места» кончились. Ледник широкой белой лентой расширился в такое же белое покрывало и лег на окружающие вершины. Их три. Две, совершенные близнецы, совершенно белые, два белых купола одинаковой высоты 6013 и 6011, – которая из них Эстония, а которая Латвия? Третья отличалась внушительным перегибом в гребне и естественно высотой, пик Единства 6640. Они стояли амфитеатром, млея под короткими солнечными лучами. Нам нужно подняться сегодня всего лишь на седловину. Вокруг все было округло и снежнобело. Темные стекла очков окрашивали склоны в слегка прохладный оранжевый тон, небо отдалилось в глубокий провал ультрамарина. Потяжелел рюкзак, по лицу и спине заструился липкий пот, не хватало воздуха. Наверное, так чувствует себя рыба без воды. Какой абсурд – вокруг льды и снег, а жарища, как у мартена. Воздух сгустился. Он до боли сжимает голову, хочется засунуть ее прямо в снег. Солнце, словно его пригвоздили, остановилось в зените. Ноги – свинец. Ба! Так это же ледниковая «сковорода». О таких линзообразных, сжигающих кислород, впадинах где-то читал, но разве сейчас вспомнишь, когда голова сдавлена невидимым обручем и вот-вот вылезут глаза. Недалеко до галиков! Широкая массивная фигура Перса маячит впереди. Неужели он из другого теста? Ика идет за ним вплотную, пристроилась в тени «гиганта». Да что же это? Вытаскиваю свинцовые ноги, увязающие в спрессованном воздухе, и уже не глотаю его, а жую. Что со мною? А как же другие? С трудом оборачиваюсь. Вижу размытые в мареве миража фигуры, сгорбившиеся под рюкзаками. Ближайшая надвигается на меня, узнаю Борю Кривцова. Выдавливаю из себя: Боря, как? И слышу: «Баня. Сковорода. Читал? У Фляйга». – У какого, боже мой, Фляйга? Я сейчас сдохну. Перс остановился и жестом зовет к себе, подманивает. До него метров десять, но это же такая бесконечность! Он снял рюкзак, на него в тени присела Ия. Стягиваю одну лямку и падаю рядом, рюкзак сломал меня на две половинки, в глазах оранжевые, зеленые, синие круги, во рту – пустыня. Женя протягивает мне фляжку, делаю глоток подкисленной тепловатой жидкости, – оказывается можно жить дальше. Я знаю, что такое жара в пустыне, не по книжкам, я был в Каракумах летом – работал с геофизиками, там было 50 с хвостиком, прятались в тени автомобиля, но то была настоящая пустыня…, а здесь – горы… ледники, снег. Тихо подползают остальные. А как они? Может я один такой здесь, сахарный? – Все, кончился… – падает рядом Дима Милованов. – Во-о-ды! Я протягиваю ему фляжку. – Имей совесть, – перехватывает ее Гена Рожковский. – И мне, – просит Леня Колпаков. – Мальчики! Всего только по два глотка, чтобы всем… – звонкий голос Ии стегает по нашему мужскому самолюбию. – Хорошо быть кискою… – поет она и треплет по затылку Вадика Бурнашева. – Мя-ау! – жалобно отвечает тот. – Мальчики надо чуть-чуть выше. Вы же мужчины. И снова вытаскивание самого себя из этого вязкого пространства. И вот это пространство начало размякать, повеял еле улавливаемый ветерок с гребня. Грудь начала равномерно наполнять воздухом слипшиеся легкие. Голова опустела. Мозги, готовые расплавиться и потечь, сгустились. Солнце спокойно продолжило свой путь по темному небосводу. В 1958 году в этом районе проводилась советско-китайская высотная экспедиция. На картосхемах появились названия именованных ею вершин. Пик Единства. Пик Москва - Пекин. Остались записки на покоренных вершинах. Мы собрали набор автографов наших альпинистских корифеев – Е.Иванов, В.Абалаков, К.Кузьмин, А.Угаров, М.Ануфриков, Е.Белецкий и др. Тогда шла подготовка к совместному восхождению на Эверест со стороны Китая. До этого были совместные восхождения на китайской территории Памира. Музтаг-Ата и Конгур-Тюбе-Таг. Была также и разведка путей подхода под высочайшую вершину мира по леднику Ронгбук. Было и само восхождение на Джомолунгму. Но… без советских восходителей. Что ж… Политики великих государств никогда не считались с дружбой народов, с дружбой, зародившейся в горах. Вскоре мы вышли на водораздельный гребень и наш «большой китайский поход» продолжился. С вершины пика Единства, так было запланировано, назад повернули Гена Рожковский, Леня Колпаков, Сорокин, Герасимов. Они, по их спортивной классификации, не имели права идти дальше. Из нашей группы выбыл Дима Милованов с явными симптомами горной болезни. Ребята повели его вниз. А ведь было так здорово! Мы поднимались по гребневому склону, дул тихий освежающий ветерок, плотный снег не препятствовал набору высоты. Вершина приближалась, мы вырастали вместе с ней, – все соседние шеститысячники были ниже нас, только Кызыл-Огын и Октябрьский доминировали над хребтами, ограничивающими ледник, который узкой полосой протискивался между ними и скрывался за поворотом. Вот это альпинизм! Иди себе, любуйся панорамой! Мы еще не разбирались в признаках горной болезни, ничего не ведали о потолке высоты и индивидуальной реакции человеческого организма на нее. Дима Милованов? Ну и что? Опорожнил съеденный ужин полностью на снег. Хорошо, что не в палатку. Слабак! Эйфория высоты брала свое. Это было чудесное чувство, которое так трудно передать. Чистота внутри сливалась с единоначалием окружающего мира вершин. Они окружали нас, – эти белоснежные великаны; радость распирала меня, я шел легко, не ощущая тяжести рюкзака. И вот она желанная вершина… Но прошла только одна ночь в холодной тесной памирке, в стылом ватном спальнике, на бугристом ложе под спиной. Ночь… спал? не спал? тихая крупнозвездная памирская ночь, скованная тишиной и холодом. И сегодня… Что потерял ты в этом неприютном, взбугрившемся белыми волнами хребтов, далеком и высоком углу Восточного Памира? Этот дурацкий рюкзак, так и пнул бы его, – пусть катится до самого ледника, пока не ляжет среди камней морены. Пнул…, чем? Свинцовые ноги, в них сосредоточилась вся тяжесть тела. Тело! Его просто нет, оно бесформенное и ватное. Голова? Ни боли, ни мыслей. Хотя, нет! Одна мыслишка есть. Лечь, и не просто лечь, а упасть, рухнуть на этот опостылевший белый и холодный снег, закрыть глаза и просто лежать. Лежать бесконечно долго, не дыша. А все кругом пусть исчезнет, а я буду лежать…. Зачем эта веревка? Куда меня тянут? Отстань…, надоело…, Все! Какой родной… мягкий и пушистый… теплый… снег. Разве снег бывает теплым? Странный снег… теплый, а не тает. Ну да это же горы и вечный снег, нетающий теплый снег… памирский снег… Кто-то потянул за веревку. – Киса, отстань! – Вставай, вставай, – ишь, разлегся! «Фу, какой грубый…, - за рюкзак тянет», – медленно разлепляю глаза. За темными фильтрами расплывчатая массивная фигура приобретает реальные очертания. Стряхиваю липкие мысли. Надо мной стоит Женя Персианов: – Вставай! Тихо поднимаюсь…, и опять, ничего нового, волоку тяжелые ступни…, какой нудный склон…, и эти камни…. А где Киса? Подтягиваю веревку. Ах! Да…, это же я иду первым, а Киса сзади…. А этот! – который Перс! – лось здоровый! Шел бы вперед, следы топтать, а то… обещал, что в следующий раз будет пинать…. Останавливаюсь. Подходит Киса. Киса, Киса… В самом деле, как же его зовут? Вспомнил – Вадик, Бурнашев Вадик! – Киса, ляжем? – Угу. – Кис, а Кис? Ты что здесь потерял? – Не понял. – Что, говорю, потерял? – Ничего не потерял. – А когда это кончится? – Не знаю. – Кис, а ты сейчас чего-нибудь хочешь? – Хочу, – белую дыню! «Во, дает! Дыню ему подавай!» Я представил себе большую белую андижанскую дыню и, – в пересохшем рту сразу стало влажно. Мы как-то одновременно замолчали и оба ушли в мягкую белую нереальность. Нас привел в себя наш неумолимый погоняла. На этот раз ему пришлось выполнить свое обещание. Длиннющий,
достаточно широкий гребень,
рассыпающиеся щебенистые проплешины
скал, – простой путь на высоте Почти из-под самой вершины на юг до широкой перемычки к уже знакомому нам пику 6250 ведет снежный склон достаточной крутизны. Плотность снега на нем была идеальной для спуска. В обиходе альпинисты такой спуск называют «жопслеем». Разгону препятствует рюкзак, а нарастающая скорость регулируется штычком ледоруба и подошвой обуви. Через несколько минут, сбросив высоту сразу на восемьсот метров, мы, – все пятеро, – лихо выкатились на перемычку. А через два дня в базовом лагере нас хлебосольно поздравили с траверсом грузинские альпинисты. Эстонцы и латыши к тому времени уже эвакуировались в Ош. Зато, якобы с проверкой на наличие запрещенного огнестрельного оружия приехало вооруженное подразделение пограничников, человек семь со звездочками на погонах, и, в меру отведав «Цинандали», предложили показать «настоящую» памирскую охоту. На бортовом «ГАЗике» охотники заехали в ущелье Байгашка, где под осыпями Памирской Ушбы на древних буграх, покрытых обилием низкорослого разнотравья, организовали огневой рубеж. Как рассказывали участники этого кровопролитного мероприятия, наутро горные козлы, величественные киики с сабельными рогами, привычно спустившись на свои пастбища, были почти в упор встречены беспощадными выстрелами. Били даже с борта автомашины. Погранцы хвастали, что они иногда устраивают такую «славную» охоту. Трофеи в виде рогов затем уехали в Грузию, а туши, наверное, в столовую на заставу. Так в этом труднодоступном месте в августе 1960-го обильно обагрились страницы Красной книги. И две девочки Галя Болгова и Люда Замирайлова рыдали, обнимая желторыжие рогатые морды с навсегда застывшими грустными глазами. …«Тринадцать. Тринадцать человек, тринадцать вершин за тринадцать дней!». Альпинисты Грузии уходили туда, откуда мы притащили свои отощавшие тела. Синие, зеленые, красные и оранжевые – каждая палатка имела свой цвет. Штормовые костюмы из болоньи, пуховки, рюкзаки и даже шапочки и рукавицы гармонировали с цветом палатки. Кавказские улыбки, блеск в глазах, темные бородатые лица – суперальпинисты уходили в поход за золотыми медалями по маршруту, где наш траверс из трех вершин был таким маленьким отрезком на их предстоящем пути по белым вершинам Заалая. Пик Ленина был где-то посредине, а что там далее? Раздельная, Дзержинского, Красина, Цурупы... – вот это география! …На пути домой, в Сарыташе, встретились с альпинистами из «Дугобы». Две автомашины остановились на обочине тракта, почти касаясь боковыми бортами. «Кому не хватило вершин на Памире! Перешагивайте к нам!» Предложение поступило на полном серьезе. Наш «Перс» тоже серьезно поддержал его – Гусь, Киса, Борис… Пик Ленина. Это была его высокая оценка нашим альпинистским успехам. Я глянул в сторону Заалайского хребта, где эта могучая гора закрывала значительную часть горизонта, а чуть в стороне скромно белел Октябрьский пик и тихо ткнул в бок Вадика. В ответ он только глубже зарылся в спальник. «Наелись…», – мрачно комментировал наше молчание Персианов. Мои глаза стали наполняться влагой, я закрыл их и представил себе огромную Белую гору, этого мамонта, который каждый день наверху заслонял панораму. И тут выкатилась дыня, – продолговатая, чуть шершавая белая поверхность ее ударила в ноздри таким ароматом, что снова, как тогда на горе, полость рта наполнилась сладкой слюной. Зря Женя не решился дать нам очередного пинка. На ферганском базаре она была самой-самой…. Больше ее на всем базаре не оказалось. Мы осторожно водрузили ее на пустующий прилавок, сели с двух сторон, достали ножи; она лежала между нами, теплый непередаваемый аромат щекотал наши ноздри. Нож нарушил ее идеальную округлость. С хрустом узкая неровная трещина рассекла ее вдоль. Еще одно касание ножа и две ароматные половинки легли рядом, обнажив толстую удивительную мякоть. Чем закончилось впоследствии наше обжорство не трудно догадаться. Но никогда больше в своей жизни я не испытывал такого наслаждения от этого благословенного дара природы, впитавшего в себя тепло азиатского солнца и влагу тех холодных снегов, что лежат на белых вершинах Памира. | ||||||||
|
