Альпинисты Северной столицы. Петер Хабелер.

Перевод – Терентьевой Любови Ивановны (Москва), 1994

Голос пилота аэрофлота Индии пробудил меня от беспокойного сумеречного сна. «Дамы и господа. Мы достигли высоты 29000 футов, температура за бортом минус 35 градусов Цельсия. Я приветствую Вас на борту самолета, совершающего беспосадочный полет в Новый Дели». Но для меня оно содержит захватывающие сведения: 29000 футов – это была с точностью до нескольких футов – высота Эвереста, высочайшей горы мира, цели нашей экспедиции.

Если всё будет хорошо, то примерно через 6 недель я буду стоять на этой вершине, 29028 футов или 8848 метров над уровнем моря. Это будет своего рода настоящим первовосхождением. Поскольку 25 лет назад 29 мая 1953 года Эдмунд Хиллари и его непальский спутник Тенцинг Норгей перехитрили тогда ещё непокоренную гору трюком. Они, как и все последующие успешные экспедиции, использовали кислородные аппараты. Мы, то есть Райнхольд Месснер и я, хотели отважиться на кажущееся невозможным – первовосхождение на вершину Эверест собственными силами, без искусственного кислорода.

Почто никто из тех, с кем мы говорили за прошедшие 2,5 года о нашей фантастической цели «Эверест честным путем без вспомогательного кислорода», не поддерживал нас в нашем решении. Наоборот, почти каждый, будь то альпинист, физиолог-высотник или врач, настоятельно отговаривали: «Это невозможно. Или вы совсем не подниметесь, или же вы больше не спуститесь. Если же Вам повезет, вы вернётесь назад заговаривающимися идиотами. Недостаток кислорода на этой высоте заставляет погибать клетки мозга уже через несколько минут. И как раз преимущественно те, которые ответственны за поддержание высших человеческих функций: сначала нарушается память, затем центр речи и, наконец, человек теряет зрение и слух. Эверест без кислорода – самоубийство».

Опыты в барокамерах показали: начиная примерно с высоты 8000 метров, угасает способность контролировать мысли и действия. В течение короткого времени наступает бессознательное состояние. На горе это означает верную смерть. Все большие победы над вершинами высотой более 8000 метров были достигнуты с помощью искусственного кислорода: Нанга-Парбат, К-2, Лхоцзе.

Существовал только один антиаргумент: уже в 1924 году попытались англичане Нортон, Мэллори и Ирвин, несмотря на примитивное снаряжение, штурмовать Эверест. Перед этим Нортон, руководитель экспедиции, достиг высоты, примерно 8600 метров без каких-либо явных повреждений.

Когда мы ссылались на этот фактор, нам тотчас же возражали: «А что стало с Мэллори и Ирвином. Они исчезли при штурме вершины и никто их больше не видел. Они погибли на Эвересте, независимо от того, достигли они вершины перед своей смертью или нет».

Это было, конечно, правильно. И начиная с середины двадцатых годов никто даже не сделал попытки покорить ещё раз вершину Эверест без кислорода. Прошло ещё ровно тридцать лет, прежде чем Хиллари и Тенцинг, используя кислородные приборы и более современную технику, впервые ступили собственными ногами на вершину горы, которая почиталась местными шерпами как «Джомолунгма» - высочайшее божество.

Невероятные истории ходили об Эвересте. Будто бы альпинисты, погибшие при попытке штурма, словно немые спутники сопровождали команды, идущие на вершину. Почти каждая экспедиция на Эверест, сообщала о галлюцинациях и редких психических феноменах. И после того, как самый трезвый, надежный и знающий Эверест Крис Бонингтон в своей книге об экспедиции «Эверест по трудному пути» (1975 г.) сообщил о виде призрака, который внезапно появился накануне трагической смерти, я долго размышлял и причинах возникновения подобных явлений в предельной зоне человеческого существования. Предостерегали духи, не переступать последнюю границу, которая существует для людей земли? Или же Бонингтон и другие свидетели были просто подвержены галлюцинациям, вызванными недостатком кислорода в мозге? Оба аспекта были одинаково мрачными. Может быть мы зашли в этот раз возможно слишком далеко с нашим запланированным риском, или нам всё-таки повезет.

К немногим людям, которые несмотря на все предположения, заботы и страхи, непоколебимо верили в меня, принадлежала моя жена Регина. Без её постоянной поддержки и доверия, оказываемых ею в любом случае в период подготовки, я бы подошел с большой оговоркой к этому новому приключению. Если бы сомневалась и она, возможно я бы и испугался. Однако расставание сегодня до обеда в аэропорту меня глубоко поразило. Уже по дороге от Майерхофена она сидела рядом со мной словно окаменелая, почти не сказав ни слова, только смотрела на меня. А затем она ни с того ни с сего заплакала, всхлипывая и в отчаянии цепляясь за меня. Воспоминание об этом было словно горький укор. Я понял вдруг, как я полностью не обращал на неё внимания в течение прошедших месяцев, когда меня не занимало ничто кроме моей тщеславной цели. Когда я знал только одно: тренироваться, тренироваться и ещё раз тренироваться, до полного изнеможения. Бедная Регина! Если бы в момент прощания я последовал вспышке нежности, умиления и нечистой совести, у меня не было бы сил отправиться в наше большое путешествие.

Суматоха вылета в Мюнхенском аэропорту оторвала меня от моего печального настроения. Это было 9 марта 1978 года. Здесь было несколько друзей, а также фотографов. Среди пассажиров случайно находился Фредди Квинн. Фотографы хотели снять меня вместе с Фредди. Но тот отказался, поскольку он никогда не слышал обо мне. Он чувствовал себя просто задетым. Позднее мы разговорились. Он извинился, а немного позже во Франкфурте, где я условился встретиться с остальными участниками экспедиции, мы уже стали хорошими друзьями.

«…Мы достигли высоты 29000 футов». Сообщение пилота вернуло меня к действительности. Любезная стюардесса в голубом сари подробно объясняла правила пользования кислородной маской. «В случае падения давления в кабине кислородная маска автоматически падает из футляра над вашим креслом. Вы плотно прижимаете маску ко тру и носу и спокойно дышите, пока машина не достигнет более низких слоев атмосферы»…

Для Райнхольда и меня никакая кислородная маска не упадёт с неба, если даже на вершине Эвереста давление воздуха будет ничтожным. Мы твердо решили работать, так сказать, на страх и риск, мы не будем перестраховываться, оставаясь в резерве, идти последними – Эверест без вспомогательных средств – своими силами.

Мне было десять лет, когда Хиллари и Тенцинг впервые покорили Эверест. И с тех пор эта гора стояла передо мной большой, далёкой, фантастической целью. Также как сегодня мальчишки мечтают долететь космонавтами на Луну, так я хотел стоять когда-нибудь на высочайшей вершине мира. Книгу Хиллари «Риск – благородное дело» я проглотил с большим интересом. Каждая фаза штурма вершины осталась неизгладимой в памяти. И когда, я тогда, в начале пятидесятых годах карабкался по отечественным трёхтысячникам, то видел себя вероятно уже завоевателем крыши мира. Когда мне едва исполнилось 12 лет, я уже сделал восхождение в одиночку на все вершины Циллерталя. Когда я сейчас думаю о том, каким опасностям я подвергал себя тогда из-за своей неопытности, то мне представляется предсказанием судьбы, что со мной никогда не случится что-либо серьезное.

Наше восхождение на Эверест будет, конечно, ничем иным, как легкомысленным мальчишеским приключением. Как раз потому, что наше мероприятие у 95% всех посвящённых уже с самого начала считалось обречённым на провал. На этот раз мы готовились, по возможности, более основательно, чем в предыдущих экспедициях. При этом уже в первой фазе подготовки нам стало ясно, что мы должны быть отлично подготовлены не только технически и физически. Важнейшим для нас должно быть также душевное терпение, наша психическая выдержка. Лорд Хант, руководитель успешной экспедиции Хиллари, выразил это следующим образом: «Эверест подвергает альпиниста, неслыханным эмоциональным нагрузкам. Эти нагрузки можно победить только непреклонной решительностью и железной волей».

Это должна быть борьба в одиночку. Не только с жуткой горой и её неизвестными опасностями, не только с физическим истощением, арктическим холодом, ураганом, снегом и недостатком воздуха, с коварной высотной болезнью, собственной «внутренней подлостью» и ужасной уверенностью, что если что-то случится там наверху, нет никакой возможности спасения, также, как и с мучительным залогом удивительного неверия, которое проявили по отношению к нам друзья, завистники и враги. Если почти никто не верит в возможности нашего намерения, то нужно быть либо безумцем, чтобы несмотря ни на что отважиться, либо нужно иметь в себе что-то от духа великих завоевателей и открывателей: непоколебимую веру в самого себя и успех.

Перед нашей экспедицией на Эверест никто не сравнивал нас с Колумбом, Скоттом, Амундсеном, а также с первыми космонавтами отправившимися на Луну, как это делается сейчас обычно. Самое большое – нас называли «ужасными близнецами».

Райнхольд Месснер и я считались в мире альпинистов людьми, которые запланированную ложную шутку возвысили до высшего принципа, как писал однажды журнал «Шпигель». А люди настроенные по отношению к нам дружелюбно, утверждали, что мы открыли горовосхождениям новые измерения. Оба утверждения ошибочны. Справедлива скорее прямая противоположность. Ни водном из наших мероприятий ни разу мы не отважились на что-либо, в чём мы не были уверены на 100%. Мы никогда не переоценивали себя, как это делают, к сожалению, многие альпинисты, часто с непоправимыми последствиями. Ни один из нас не делает легкомысленного вызова смерти, хотя мы чаще встречаемся с нею. Об этом не стоит дальше говорить, иначе следовало бы задать себе вопрос, почему вообще есть люди, которые слишком часто подвергают себя риску.

Нашу последнюю экспедицию перед Эверестом, запланированное прохождение южной стены Дхаулагири в Гималаях в 1977 году, мы должны были прекратить, когда узнали, что стену нельзя было покорить с нашим снаряжением и из-за постоянного схода лавин. Несмотря на это экспедиция, которая считалась подготовительной к Эвересту, дала нам ценные познания, которые мы успешно могли использовать на Эвересте.

Кто-нибудь пройдет однажды эту ужасную стену, кто-то, для которого риск значит меньше, чем тщеславие. Но, конечно, в этой экспедиции будут погибшие. Слишком много слов по поводу ошибочных шуток…

Что касается новых измерений, то в сущности мы присоединяемся к старым традициям альпинизма предтехнического периода. Мы хотим вернуть его обратно к тому, чем он в сущности должен быть: плодотворным спором человеческой души и человеческой силы с природой. Мы отказываемся от подъема на вершину с помощью шлямбурных крючьев. Мы не хотим использовать дыхательные аппараты, поскольку они позволяют снизить вершину Эверест с почти девятитысячника до простого шеститысячника. Один из шерпов экспедиции Хиллари выразил это так: « С кислородным прибором не чувствуешь, что поднимаешься вверх, а полагаешь, что спускаешься с горы».

Победа с помощью техники для нас – не победа. Как можно действительно испытать человеческую работоспособность, если по настоящему не растратишь себя до конца?

Райнхольд Месснер и я пришли к одному и тому же пониманию каждый своим путём. Это причина, почему мы нашли друг друга и почему мы составили неделимую спортивную связку. Мы – не друзья в общепринятом смысле этого слова, «кореши», которые всегда держатся вместе. Очень редко мы говорим о личном. Вне нашей профессии мы почти не встречаемся. Тренируемся мы также чаще всего по отдельности. И всё же, вероятно, во всей истории альпинизма навряд ли есть и существуют два человека, которые так совершенно подходили бы друг другу. Мы понимаем друг друга без слов. Интуитивно каждый знает, что будет делать другой, каждый может в любой ситуации на сто процентов положиться на другого. Это почти граничит с метафизикой. У меня в памяти все беседы, которые вели во время штурма вершины Эверест, предложение за предложением, и все же мы тогда почти не обменивались словом друг с другом. Диалоги, которые Райнхольд вспоминает также, как и я, не были произнесены, мы произнесли их мысленно.

Я не хочу останавливаться на многих совместных мероприятиях в Восточных и Западных Альпах, а позднее и в горах мира. Райнхольд обстоятельно рассказал об этом в своих книгах, при этом может возникнуть впечатление, что он был председателем, а я попутчиком. Я не обижаюсь на него за это. Так все книги продаются лучше. Мне не так важны аплодисменты масс, Райнхольду, напротив, необходимо признание большой публики. Ему нужно выставить себя напоказ, нужны выступления по телевидению, газетные интервью.

Он родился под созвездием Девы, которая должна блистать, я – под созвездием Рака, который пятится назад к своей скорлупе. Поза героя мне не по душе. Есть одна фотография, демонстрирующая меня вершине Хидден пик, высотой 8068 метров. Снимал Райнхольд, потому что я был наверху раньше его. Повсюду этот портрет был опубликован с надписью: «Райнхольд Месснер покорил Хидден пик». Друзья и знакомые говорили мне на это: «Почему ты терпишь это? У тебя нет тщеславия? Так все ваши совместные предприятия станут одиночными шоу Месснера!».

Другие, возможно, реагировали бы иначе – а я не реагирую на это. В конце концов я бы не зашел на эту вершину без Райнхольда. И он не поднялся бы на неё без меня. Мы с ним равны. Ни один из нас, не дарит что-то другому. Различие – не в техническом умении, не в мотивах, а в складе характера. Райнхольд исходит больше из рационализма, я – из чувства. И таким образом мы полностью дополняем друг друга.

То, что я упоминаю здесь Хидден пик в Каракоруме, пакистанской части Гималаев в 1975 году было предприятием только 2-х человек. Это была, вероятно, самая маленькая экспедиция, покорившая когда-либо восьмитысячник. С минимум затрат и снаряжения. И больше того: мы покорили вершину без кислородных приборов. Восхождение было необычайно суровым и трудным. Мы оба сильно выложились, но оба чувствовали: можно идти дальше. Это не было самой последней границей того, что может человек. Я помню всё так, точно это было сегодня. После того как перенесены все усилия и мучения, которые не раз заставляли нас почти повернуть назад, Райнхольд и я счастливые сидели в самолете – на пути к дому. Мы заказали себе вершину люкса – джин-тоник. Мы чокнулись и произнесли в один голос: «За Эверест!» – «Без кислорода!» – сказал я. «Без кислорода», – словно эхо произнес Райнхольд. Затем мы рассмеялись словно два юнца, которые выдумали безумную проделку. Тогда мы ещё не знали, как мы будем добиваться своей цели. Так как ни с того, ни с чего не поднимаются на вершину Гималаев. Восьмитысячники в Пакистане и Непале заняты в буквальном смысле на несколько лет вперёд. Так что в то время не было ни одного шанса, получить от Непальского правительства разрешение для восхождения на Эверест перед началом восьмидесятых годов. В настоящее время – очередь на вершину до середины восьмидесятых годов. Только опытные альпинисты пользующиеся известностью могут рассчитывать, что их заявление вообще будет рассмотрено. И если после долгой неопределенности наконец получаешь разрешение, то можешь причислить себя к немногим избранным. Такое разрешение стоит впрочем ровно 3000 марок. Однако, эта статья затрат – самая незначительная, по сравнению с общими расходами экспедиции.

Мы даже и в мечтах не могли рассчитывать на проведение экспедиции на Эверест собственными силами. Для этого, во-первых, у нас нет средств, а во вторых, несмотря на наш успех на Хидден пике, необходимых связей. Самое большое мы могли мыслить о том, чтобы присоединиться к экспедиции, подавшей заявление и получившей разрешение. Что в незашифрованном тексте означает: мы должны будем оплатить где-то свою долю участия в предприятии.

Утром 11 марта было холодно в Новом Дели. Поёживаясь, стояли мы ранним утром после посадки среди тюков нашего багажа в здании аэропорта и охраняли своё богатство глазами Аргуса. Озябшие юноши, закутанные в поношенные покрывала, просили «бакшиш» с натренированной мольбой во взгляде. Целые семьи сидели съёжившись на полу, спали, сидя на корточках. Подали кофе в грязных металлических чашках, а доктор Освальд Ёльц 1/ из Парижа один из наших экспедиционных врачей, которого мы все звали «Быком», пробовал, не знаю в который раз, качество купленного во Франкфурте виски. Каждый пытался по своему убить время до вылета нашей машины в Катманду. Теперь мы окончательно находились в пути. Мы ступили на Азиатскую землю. Ещё несколько часов и мы увидим взимающуюся ввысь цепь Гималаев.

Райнхольд и я оплатили долю участия в экспедиции 1978 года Австрийского союза альпинистов во главе с опытным руководителем Вольфгангом Найрцем. Найрц ещё в 1972 году подал прошение Непальскому правительству на получение разрешения для восхождения официальной экспедиции Австрийского союза на вершину Эверест.

Это заявление было удовлетворено в 1977 году, то есть пять лет спустя – пример того, с каким периодом времени следует считаться при планировании экспедиции на Эверест. Тем временем Найрц не пребывал в праздности. По крайней мере, он составил в общих чертах свою команду. Ядро этой команды составили его инсбрукские друзья, оба врача доктор Ельц и доктор Маргрейтер, Джо Кноли, Хельмут Хагнер, Франц Оппург и другие. Он был в поисках общественных денег и встретил благосклонное отношение тирольского правительства под руководством Эдуарда Валинефера, который постоянно поддерживал спортивные и особенно альпинистские мероприятия. Тирольское правительство предоставило из своего спортивного фонда значительную сумму. Равным образом Найрц обратился за поддержкой к промышленности, и соответствующие фирмы охотно субсидировали мероприятие и предоставили материал, необходимый экспедиции. Найрц получил деньги естественно и от газет, журналов, радио и телевидения. Большую часть общих расходов экспедиции взяли на себя газета – «Кронен», «Бунте Иллюстриерте» и «ОРФ»; отдел радио, а также телевидение. Без этих денег общественности и промышленности в настоящее время нельзя провести большую альпинистскую экспедицию. Райнхольду и мне оказало поддержку ХТВ – частное английское телеобъединение, которое хотело снять фильм о нашем восхождении без кислорода и журнал ГЕО. Расходы настолько велики, что частным образом невозможно их возместить. Нижеприведенный перечень поясняет расходы.

Австрийская экспедиция 1978 г. Австрийского союза альпинистов на вершину Эверест в 1978. Перечень затрат Расходы

1. Общие расходы: Австрийские в немецких марках (примерно)

(получение разрешения, 170.000 24.400 пошлина, подарки, оформление виз)

(проспект, почтовая бумага, почтовые 60.000 8.600 расходы, накладные расходы на поездки)

3.1. Полет, рейс до Катманду и обратно 168.000 24.000

7. Заработная плата шерпы и офицер 300.000 43.000

9. Изобразительная компания «Флора» 100.000 14.100

Остаточная сумма, которую необходимо было покрыть позднее

Отсутствующая сумма денег была позднее покрыта благодаря последующим соглашениям с промышленными компаниями и вторичных пожертвованиями.

К этим общим расходам добавились расходы на личное снаряжение. Это также составляет крупную сумму. Моё собственное снаряжение выглядело следующим образом:

пуховая куртка, пуховые брюки, пуховые рукавицы, мешок;

1 ветровая парусная анорака прорезиненного типа.

При этом следует обратить внимание на то, что ради экономии веса, мы ограничили наше снаряжение до абсолютно необходимого.

Райнхольд и я внесли более высокий денежный вклад по сравнению с остальными участниками экспедиции; сверх того, благодаря нашим связям с фирмами мы внесли большую часть снаряжения. Вместо этого мы имели известные привилегии. Так мы считались особой командой, которая могла связкой в двойке первой штурмовать вершину – преимущество, не являющееся общепринятым в высотных экспедициях. Вообще команды для штурма вершины будут определять на месте, в зависимости от физической подготовленности каждого, как это и нужно делать. Ибо если кто-то в Альпах в блестящей спортивной форме, то это далеко не доказывает его пригодность к высоте. Из всех участников Райнхольд и я подготовились наиболее тщательно к этому смелому, рискованному предприятию. В течение всей зимы и часть предшествующего лета я сам тренировался в горах Циллерталя. Ежедневно часами я находился в пути, под руководством моего друга Эрнста Шпайса, преподавателя лыж в школе г. Майерхофен. Он неустанно подгонял меня. Снова и снова вдалбливал он в мою голову: «Ты должен идти! Ты должен идти! Ты должен идти!». Это «ты должен идти!» сидело во мне, словно внутренний приказ. Я жил этим на Эвересте, даже в состоянии почти полного изнеможения эти слова подгоняли меня вперед. Цель моей тренировки: быстрота и выносливость. На вершину Мёзель и пик Ахорн я поднялся за рекордное время, два с половиной часа и подконец я был в такой спортивной форме, что мог преодолеть 1000 метров по высоте за 35 минут. Той же самой формы достиг Райнхольд в результате своей индивидуальной тренировки в Южном Тироле. В один из тех нескольких случаев, когда мы с Райнхольдом тренировались вместе, мы поднялись за день на северную стену Эйгера и в пять часов дня были на бивуаке. Для этой ужасной стены шестой категории трудности это было ещё недосягаемым прежде рекордом. Скорость подъема была решающим фактором на случай, если моё и Райнхольда отчаянное намерение должно будет осуществиться. Только когда мы будем в состоянии преодолевать большой перепад высот за рекордное время, мы сможем достичь вершины Эвереста без искусственного кислорода. Только в этом случае наших сил хватит для одной - двух попыток восхождения на вершину. При условии предпосылки, что мы довольно долго будем приспосабливаться к высоте и сможем в достаточной мере акклиматизироваться в базовом и различных высотных лагерях.

Прежде я ещё никогда не видел Эвереста. Но я до мельчайших подробностей изучил все сообщения предыдущих экспедиций. Прежде всего я постоянно совал свой нос в записки англичан, которые уже в двадцатых годах почти добились победы над вершиной без технических средств. Как скудно были экипированы эти люди. Как надевали на себя четыре или пять пуловеров, шерстяные рукавицы, брюки, три пары носок и отриконенные ботинки; они надевали на голову измятую шляпу и тщательно завязывали шею мягким шарфом прежде чем вылезти из полотняной палатки. Их ледорубы были большими и неудобными, а толстые веревки из пеньки пропитывались влагой, словно губка, и становились невыносимо тяжёлыми в конце концов. В то время ещё не были созданы искусственные волокна. Только то снаряжение, которое они тащили на себе, весило во много раз больше всего нашего снаряжения.

Эти сообщения придавали мне все снова и снова больше смелости. Если эти люди с их недостаточным для подобного восхождения снаряжением почти покорили Эверест, то почему мы не сможем справиться с этим, имея частично специально созданное для нас сверхлегкое снаряжение и нейлоновые веревки? Несмотря на это мы всё же были осторожны в нашем оптимизме. Мы говорили лишь, что хотим предпринять «попытку» взойти на Эверест без кислорода, что мы сразу откажемся от нашего замысла, если попытка окажется невозможной. Мы же хотели победы любой ценой. Ни ценой нашей жизни, ни ценой нашего умственного и физического здоровья.

Техническую часть нашей экспедиции мы доверили одной организации в Катманду. Эта организация называлась «Горная служба» (Mountain Travel) и руководил ею Ал Рид, мой старый друг ещё с тех времен, когда я работал в Америке учителем лыж. В то время Ал и я ухаживали за одной девушкой – это соединяет. Позднее Ал женился на американской стюардессе, поселился с ней в Непале и организовал преуспевающую контору.

Он организует экскурсионные туры и экспедиции, поставляет носильщиков и шерпов, заботится о багаже и заказывает авиабилеты – короче он заботится о том, чтобы всё шло, как надо.

Он был нашим местом встречи в Катманду, его присутствие за пределами города было центром управления нашего мероприятия. Я знал Катманду ещё раньше: во время экспедиции на Дхаулагири, и останавливался, как и большинство альпинистов, в гостинице Жанкер. К сожалению тогда я подцепил злокачественную вирусную инфекцию, которую легко можно нажить повсюду в Азии. Болезнь значительно потрепала меня, не повлияв. Однако, серьёзно на успех нашей экспедиции на Дхаулагири. На этот раз я остановился в гостинице Нарояни. Она конечно не так роскошна, как Жанкер, но такая же комфортабельная и чистая. А еда была выше всех похвал. Сверх этого Ал обещал следить за тем, чтобы нас принимали с особой заботой.

Это случается редко, но сейчас в здании аэропорта Новые Дели в ожидании дальнейшего полёта я томился возможными проблемами пищеварения больше, чем мыслями о далёкой цели. На всякий случай я захватил бутылку крепкой тирольской водки, с которой говорят, что она каждую болезнь уничтожает в зародыше. Ради профилактики я сделал приличный глоток сразу в Дели. Если и прибуду в базовый лагерь здоровым, думал я, то в дальнейшем мне не нужно будет волноваться об этом.

Там, наверху, на чистом холодном воздухе, в свободной от бактерий среде навряд ли можно заразиться. То, что как раз там, вверху на горе я отравлюсь банкой сардин в масле, которую мы привезли из Европы, и это повлияет на нашу первую попытку штурма вершины, - я не мог тогда и подозревать. Кто знает, может быть эти испорченные консервы спасли нам жизнь. Теперь, после успешного завершения нашей экспедиции я иногда думаю об этом. Как раз в этот день Райнхольд карабкался вверх один, в то время как я стал жертвой гималайских богов и попал в самую страшную в моей жизни снежную бурю.

11 марта в новом дели мы были ещё не в полном составе. Часть нашей экспедиции – авангард выехала в Непал ещё 24 февраля. Нас было всего шестеро: «Бык» – доктор Ёльц, второй врач экспедиции – доктор Раймунд Маргрейтер из Инсбрука, Хельмут Хагнер, тоже из Инсбрука, Ганс Шелл, как Райнхольд и я – из города Граца. В 10 часов, наконец, стартовала наша машина, а через 30 минут в блистающем солнечном свете перед нами лежала цепь Гималаев.

От красоты этого вида у меня захватило дух. Горы выглядели возможно несколько более девственно, чем родные Альпы, но в сущности не угрожающие и не опасны. Я думал о бурных горных реках, о родниках святого Ганга, достойных уважения. Я думал о монастырях, ламах и о редких культовых камнях , которые были установлены в горных долинах, словно застывшие в жизни молитвы сотен тысяч монахов. Я думал о фотографиях детей шерпов, которые я бы хотел сделать и отодвигал назад мысли, что гор

Мне пришла в голову мысль, что горные великаны Гималаев являются богами для людей, живущих здесь, и что ещё ровно сто лет назад считалось кощунством перед богами ступить ногой на одного из этих богов. Ещё и сегодня многие уроженцы Непала или Тибета испытывают священную робость перед приближением к полям вечного льда и это характерно для монахов, которые часто жили в своих монастырях очень высоко на горных склонах: там вверху, где на высоте свыше 4000 метров нет никакой растительности и где они наиболее близко к богу.

Катманду встретил нас сильным дождём и необычайно низкой для предмуссонного периода температурой около 15 градусов. Райнхольд и я опасались худшего: если уже здесь внизу, в долине так холодно и дождливо, то вверху определенно будет в изобилии идти снег. Мы вспоминали предыдущую операцию на Дхаулагири, которая чуть не расстроилась из-за снега и лавин. Тогда мы ещё и не подозревали, что Эвересту свойственна своя совсем особая погода, хотя мы и знали из литературы, что предмуссонный период в мае в короткий период после муссона, примерно в сентябре, представляют единственную возможность вообще сделать восхождение на эту гору. Впрочем Непальское правительство даёт разрешение на проведение экспедиций только в эти периоды.

В отличие от некоторых других участников экспедиций нам с Райнхольдом было ясно, что требуется много счастья, если мы вообще поднимемся на Эверест с кислородом или без него. Некоторые из наших спутников считали эту вершину подобной всем другим, на которую как-нибудь можно залезть. В конце концов наше снаряжение было оптимальным. Однако, по-нашему с Райнхольдом мнению, эти люди мыслили слишком оптимистично, возможно даже немного легкомысленно. Так думал например – предприниматель из Граца – Гаас Шелл. Он коллекционирует семи – и – восьмитысячники как другие люди – ценные старинные вещи.

Он несомненно хороший альпинист, но трудности Эвереста он, пожалуй, сильно не дооценивал. И именно у него не будет никакой возможности взойти на вершину Эверест. Точно также дела сложатся у 54-х летнего Еста Кнолля – старейшины нашей команды. Он чувствовал себя в великолепной форме и не имел малейших сомнений, что не дойдёт до вершины. Джо, как мы его называли, также не достигнет вершины, и чуть не погибнет при попытке доказать самому себе свои возможности мастерства. Зато третий участник экспедиции Рейнгард Карл из Хейделберга, которого вначале мы все недооценивали, будет первым немцем, взошедшим на вершину Эверест. При этом он шел с нами «только» как корреспондент газеты «Бунте Иллюстриерте» без жгучего тщеславия совершить что-то исключительное. Во всяком случае в целом непосредственно перед отъездом на гору царил ничем необременённый оптимизм, в то время, как моё собственное настроение было на низкой точке.

Маленькая машина, которая должна была доставить нас и наш багаж – часть экспедиционного материала всего 6000 кг была уже предварительно отправлена самолётом – из Катманду в Луклу, не могла стартовать из-за плохой погоды. Я бродил расстроенный по грязным улицам Катманду, фотографировал в мрачных задворках непальских детей, которые играли в лужах, осмотрел несколько храмов, не видя в сущности ничего определенного и сожалел о том, что мы не трогаемся с места.

Регина просила меня, привезти ей из Непала что-нибудь красивое из серебра. Я действительно искал это – и все же ничего не купил. Я был так неспокоен, так напряжён, что при всём желании не мог настроиться на возвращение домой, которое было в неясном будущем. Регина всё ещё ожидает своего украшения. Когда-нибудь я отправлюсь с ней в приятное путешествие по Непалу и при этом я найду свободное время, которое я никогда не находил во всех экспедициях.

Райнхольд чувствовал себя также. Нетерпение гнало его и он скорее всего отправился бы в путь пешком. Мы торговались с несколькими торговцами, так как охотно купили бы шерпскую шляпу но не могли ни одну подобрать по размеру…Как будто это было самым важным делом в мире.

Впрочем, я уединился. Я много спал, ел всё, что предлагает замечательное меню гостиницы Нараяни. Углубился в две книги, которые я приобрел в Катманду: «Лица Эвереста» (Faces of Everest») индийского майора Алуталия и книгу о китайском восхождении на Эверест в 1975 году: «Очередное высочайшее восхождение на вершину мира», с тем чтобы меньше думать о горе, вокруг которой вертелись страстные желания. Она была у меня в крови словно лекарство из высушенных растений.

В следующие дни на всех окружающих холмах шел снег. Катманду лежит на высоте 1200 метров и «холмы», окружающие непальскую столицу имеют такую же высоту, как наши высочайшие Альпийские пики. Но обычно в тёплое время года они стоят без снега. Сейчас середина марта и граница снега должна лежать значительно выше. Это было плохим предзнаменованием для предстоящего нам длинного подхода в базовый лагерь у подножья гор – близнецов Эвереста и Лхоцзе. Постепенно, очень медленно чуть-чуть прояснилось небо, и, наконец, 15 марта: « Сегодня по всей вероятности вылетят две машины в Луклу».

Уже полседьмого мы выехали на такси на аэродром и зашли за нашими билетами. Я хотел вылетать отсюда. Бездеятельность, на которую мы были обречены в Катманду издергала мои нервы. Однако то факт, что имеешь билет, в Азии далеко не означает что обязательно вылетишь. Это я знал, исходя из собственного опыта. Итак я пробирался, не обращая внимания на окружающих людей. «Бык» – Ёльц не отставал от меня. Я непременно должен улететь с первой машиной, у меня было такое настроение, словно от этого зависит моё высшее счастье. С затратой многих сил, с толкотнёй и давкой, Ельц и я заняли два места в маленьком самолёте.

И тогда незадолго до посадки в Луклу – передо мной в первый раз внезапно появилась пирамида вершины Эверест. Её вид глубоко поразил меня. Что за гора! Нет, это не гора, это – чудовище, монстр горы. Ни одна фотография не может даже приближенно передать впечатление от её первозданного могущества, так как сравнительные параметры не существуют. В одно мгновение я стал маленьким и впал в отчаяние.

Вернусь ли я оттуда? Или же гора будет удерживать, меня и не захочет отдать назад? «Уважение, Петер?» – спросил «Бык», который не только так зовется, но который так и выглядит. Со своим гортанным швейцарским акцентом он почти на голову выше меня ростом, как Эверест выше Лхоцзе. Я только кивнул.

Уважение было подходящим выражением. И именно это внушала мне это гора. И я сохраню. Это уважение по отношению к ней. У меня сохранилось глубоко личное отношение к каждой горе, на которую я до того времени поднялся как к другу, с которым ты на короткой ноге, с доверием, как к равному тебе товарищу, с которым можно помериться силами. Помериться силами с Эверестом для меня было невозможным. Ни в одно из мгновений он не терял для меня своей свирепости, своей опасности. Я мог только попытаться прислушаться к нему со всей осторожностью, с тем чтобы, может быть, перехитрить его в удобный момент. В конце концов даже Давид перехитрил в удобный момент великана Голиафа. Но победить Эверест по-настоящему мне не удастся. Он может убить меня в любой момент, как он убил уже многих людей до меня. В мгновение мне стало это ясно, и я понял, что не только разумом, но и внутренне. Я постиг это всеми чувствами, сердцем. Моя подавленность длилась всего один миг, а затем мы пошли на посадку.

Лукла расположен на высоте около 2800 метров и представляет собой маленькое гнездо шерпов выше течения реки Дуд-Коси, которая берёт своё начало у ледника Кхумбу в массиве Эверест. От Луклы нужно дальше идти пешком до площадки базового лагеря на высоте 5300 метров на моренных осыпях Кхумбу, у подножия ледопада Кхумбу, который стоил до сих пор 13 человеческих жизней. Лукла пользуется дурной славой и знаменит своими блохами, которые особенно охотно навещают меня. Я могу только настоятельно посоветовать отказаться от ночевки в гостинице «Шерпа-кооператив». Самое прекрасное, что может предложить Лукла вместо этого – чудесный, зелёный, сочный луг, место для палаточного лагеря. Эта площадка – своего рода караван-сарай, здесь встречаются все маршруты путешествий и экспедиций, путь которых проходит по этой области. И для высотных путешествий также необходимо получить разрешение, так называемый экскурсионный пропуск. Но его можно получить без особых трудностей прямо в Катманду. Постоянно около 5000 человек посещают ежегодно базовый лагерь Эвереста – значительный приток дохода для государства.

В этот вечер 15 марта в Луклу как раз вернулась Новозеландская женская группа после совершения своего тура. Истошные крики, а вечером состоялись танцы с шерпами вокруг огромного костра. Все дамы были уже в солидном возрасте и я удивился, что они были ещё бодры после такого безусловно напряженного путешествия. Лично для меня встреча с новозеландками была важна, так как я познакомился при этом с Джени Малгрев, женой человека, который был мне знаком по литературе о Гималаях. Этот Малгрев отморозил обе ноги во время экспедиции на Макалу. Теперь я услышал от его жены – она возглавляла женскую группу, что после долгих колебаний ему ампутировали в Новой Зеландии обе ноги.

Но это не отняло у него ни его оптимизма, ни жизнелюбия. Вместо занятий альпинизмом, он купил себе большую яхту, то есть перенёс приключения на море и организовал зрелищные поездки на крейсере между Новой Зеландией и Австралией.

Была уже поздняя ночь. Райнхольд и я усталые упали в нашу палатку. На подходе до базового лагеря мы использовали с Райнхольдом одну палатку. Здесь в Лукле мы впервые за всё наше путешествие ночевали на открытом воздухе. Райнхольд и я практически пробежали бегом этот отрезок пути. Это наша особенность. Во время подхода к цели экспедиции мы ещё раз предъявляем к себе требования: мы хотим проверить, действительно ли наша тренировка привела к цели. Мы действительно бежим наперегонки, чтобы выяснить, кто в лучшей форме. В это время мы мало разбирались в том, что происходит вокруг нас. Я очень сожалею об этом, так как я обычно созерцаю красоты ландшафта. Но во время экспедиции я действую словно одержимый; я ничего не понимаю и не замечаю кроме цели, стоящей передо мной. После Пакдинга уже нет хорошей твёрдой дороги, только горная тропа, которая не круто идёт вверх. Здесь уже находишься в районе высоты, где нетренированным не хватает воздуха.

Путь к базовому лагерю пешком служит ещё одной цели: высотной акклиматизации. Несколько слов об этом: чем выше поднимаешься, тем больше понижается давление воздуха и тем меньше кислорода поступает в легкие при каждом вдохе. Само собой разумеется, что это оказывает глубокое влияние на человека. На вершине Эверест атмосферное давление составляет всего одну треть от давления на уровне моря. Начиная с высоты 3000 метров, при вдохе не хватает воздуха, появляется одышка и становится тяжело дышать. У людей, не привыкших к таким высотам, при определённых обстоятельствах трудности возникают уже здесь: страх перед удушьем, выступление пота и явления утомления. Это становится тем больше, чем выше поднимаешься. При этом эти затруднения увеличиваются не равномерно, а по резко возрастающей кривой. Где лежит граница возможностей человека к кратковременной терпимости до недавнего времени точно не знали. Предполагали что, выше 6000 метров исключается всякая возможность существования.

Райнхольд и я знаем сегодня это лучше. Незначительное поступление кислорода действует на человеческий организм очень сложным образом. Предположим следующее: кто-то прилетит на вертолете в базовый лагерь Эвереста, который, как уже было сказано, лежит на высоте 5300 метров. Без постепенного перехода он не сможет перенести этой высоты. На протяжении 24 часов он будет лежать в кислородной палатке и жалко хватать воздух, если совсем не получит отёк легких или кровоизлияние в мозг.

Два журналиста «Штерна» посетили нас на вертолете в базовом лагере во время нашей экспедиции. Вследствие плохой погоды они не смогли вылететь обратно в тот же день. Ночь была для них ужасной, а на следующий день помог только искус венный кислород. Они не были акклиматизированы, то есть они не достаточно медленно приспособились к высоте.

Исходя из этого, доставка в базовый лагерь означает уже конец экспедиции. Необходимо пешком идти вверх и пройти ещё несколько дневных этапов, после чего, конечно, можешь действовать по своему усмотрению, если находишься в хорошей форме. Тот, кто оставляет ещё несколько дней для подхода, тот всегда лучше приспосабливается к высоте и идеально акклиматизирован, когда через шесть дней прибывает в базовый лагерь. И все же несмотря на это опасность не совсем исключена: опасность получить высотную болезнь – отек легких, кровоизлияние в мозг. Выше 5000 метров человек уже не может акклиматизироваться в полном смысле слова. Можно только попытаться через какой-то период времени повторно предпринять наступление в более высокие районы с тем, чтобы получше привыкнуть к условиям высоты.

Но необходимо очень быстро вновь спуститься вниз. Тот, кто долго пребывает на высоте более 6000 метров, – погибает. Возможно не сразу, возможно даже не через 1 или 2 недели, но исход уже предрешен. Всё зависит от высоты. Следует иметь как можно лучшую акклиматизацию. Можно быть очень хорошо акклиматизированным, еще и питье могут быть оптимальными, можно иметь превосходную одежду и отлично апробированное техническое снаряжение: высота изнуряет. Чем выше, тем быстрее. Несмотря на достаточное питание становишься тоньше и более инертным. В конце хочется только спать и, наконец, засыпать навсегда.

Поэтому Райнхольд и я придавали такое важное значение тому, что мы были в состоянии, преодолевать большие высоты за короткое время. Без кислородного прибора нельзя разрешить себе продолжительный подъем. Тот, кто не взойдет на третий день, обязан спуститься вниз, иначе он играет со своей жизнью. Многие из прежних восходителей на Эверест, по всей вероятности, даже не знали, в какой опасности находились и поэтому погибли.

После основательной акклиматизации – быстро наверх и вновь быстро вниз: это было нашим девизом. Скорость мы тренировали дома, но только не в особых условиях экстремальных высот. Таким образом, переход до базового лагеря – ровно 1 неделя для 80 км – продолжался так долго, чтобы за это время мы привыкли к высоте. Это была альфа и омега нашего намерения.

Однако это было связано не только с приспособлением к высоте. Помимо альпинистских и климатических трудностей имелись такие существенные медицинские основания: исходя из чего, большинство врачей считало невозможным подъем на Эверест без искусственного кислорода. Поскольку я вовсе не медик, то я цитирую здесь доктора Вальтера Бренделя, признанного в мире специалиста физиолога-высотника, который теоретически обоснованно доказал, что на Эверест нельзя взойти.

Однако доктор Брендель заявляет, что организм человека при более длительном пребывании на высотах максимально до 5200 метров в состоянии приспособиться к незначительному поступлению кислорода из атмосферы. В тканях мозга разрушается бикарбонат. Вследствие этого повышается восприимчивость двигательного центра. Этот процесс длится около 35 дней. Кроме того на этой высоте увеличивается количество гемоглобина, который ответственен за поступление кислорода. Таким способом гарантируется то, что ткани организма и клетки головного мозге даже в этих условиях в достаточной степени продолжают обеспечиваться кислородом. Все важнейшие физические и умственные функции остаются невредимыми. С подъемом выше, в зону смерти, которая начинается выше 5300 метров организм больше не участвует в игре. Медицинский эксперимент, проводимый с британской экспедицией на Макалу в 1961 году показал: альпинисты, которые оставались на высоте 588 метров более пяти с половиной месяцев, теряли в среднем 1 килограмм в весе за неделю, несмотря на превосходные условия жизни. Граница приспособления была определенно нарушена.

Доктор Брендель делает из этого вывод – чем выше выходишь за границу 5000 метров, тем быстрее сокращается время, которое можно провести на этой высоте без длительных нарушений. Причина – недостаток кислорода в тканях. Если ещё добавляется физический труд – альпинизм – труднейшая работа, время опять значительно сокращается; переносимый порог становится всё ниже. Наконец – в зоне между 8500 и 9000 метров есть точка, когда поступающего кислорода хватает только для дыхания и для того, чтобы стоять, но всякая другая деятельность исключена. Но так как дыхание ещё не все для жизни, то практически переносимая высота лежит значительно ниже. Поэтому восхождение на вершину Эверест без кислорода с точки зрения физиологии исключено.

Доктор Брендель поясняет дальше, что ткани организма, также как клетки мозга, начинают отмирать из-за недостатка кислорода. В то время как ткани организма, по меньшей мере, у молодых людей могут восстанавливаться, погибшие клетки головного мозга остаются навсегда потерянными. В качестве практического доказательства своих тезисов доктор Брендель приводит следующий фактор: английские альпинисты, перешагнувшие перед войной границу 8000 метров, вернулись назад с явными провалами в памяти.

Помимо «внутреннего удушья», как можно назвать этот процесс, недостаток кислорода ведет также ещё к другим тяжелым повреждениям; исключительно легко замерзают руки и ноги даже при температурах, которые вовсе не являются низкими, так как в интересах обеспечения жизненно важных внутренних органов кислородом поступление крови к конечностям автоматически снижается Бессонница, головная боль, рвота и отсутствие аппетита – последующие симптомы реакции организма на недостаток кислорода. И что наиболее опасно с точки зрения доктора Бренделя: «Альпинисты часто не в состоянии осознать признаки начинающейся опасности. Вследствие недостатка кислорода появляется особое несоответствие между сознанием опасности и активной критической реакцией на неё». И наконец: «При достижении высот более 6000 метров принципиально следует постоянно иметь при себе кислород, и также принципиально нельзя осуществлять подъём в районы 8000метров без искусственных дыхательных аппаратов. Риск альпинистского предприятия должен заключаться в опасности альпинизма вообще; а не в переоценке способностей и возможностей приспособления человека к недостатку кислорода».

Таково, в общем, мнение доктора Бренделя, которое он изложил письменно несколько лет назад. В неё правильно одно: слишком длительное пребывание в зоне смерти невозможно. Однако доктор Брендель в недостаточной степени учёл одно – временной фактор.

Оба наших экспедиционных врача доктор Ельц и доктор Мергрейтер, придерживаются той точки зрения, что человеческий организм переносит пребывание на высоте 9000 метров. Разумеется, только при условии очень короткого периода, самое большее – 60 или 80 часов. Они придерживаются также мнения, что погибшие клетки мозга хотя и не могут восстанавливаться, но их функции могут принять на себя другие клетки мозга. Их точка зрения: пребывание на высоте около 9000 метров хотя и опасно, но не во всех обстоятельствах угрожает жизни.

Как и то, что альпинизм на экстремальных высотах не имеет ничего общего с нормальным альпинизмом вообще. Там наверху каждый час превращается в мучение, а каждое движение – в тяжелую работу. На большой высоте становишься настолько беспредельно усталым, что вообще можешь поддерживать себя только чрезвычайным напряжением воли. Об альпинизме совсем не стоит говорить. Впрочем ученые не учли одного, так как для этого не существует параметров и единиц измерения: на абсолютной границе физической и моральной работоспособности существует ещё прирост сил, который кажется появляется из самых глубин души и делает невозможное всё же возможным. Я всегда это чувствовал. И из этого исходил. Этот «фактор Х» присутствует. Даже если его нельзя ни объяснить, ни тем более доказать.

В каждую гималайскую экспедицию непременно входит врач, не только для лечения высотных заболеваний и постоянного медицинского контроля альпинистов – но и для лечения небольших и больших осложнений; поскольку альпинизм вовсе не совсем безопасное дело. И чем больше людей участвуют в мероприятии, тем больше опасность, что что-либо произойдет. При этом у нас было одновременно два медика, хирург доктор Маргрейтер и терапевт – доктор Ёльц. И как выяснилось, их присутствие было также крайне необходимо тем более, что по иронии судьбы, одним из пациентов должен стать, как нарочно, один из двух врачей – нашего «Быка» Ёльца однажды жестоко схватило. Помимо этого, произошло два тяжелых падения шерпов. Одно закончилось трагическим образом – смертью. Кроме того сопровождающий нас офицер мистер Сен заболел высотным отеком легких, а другой шерп – перенес кровоизлияние в мозг, и, наверно, на всю жизнь у него будет парализована одна сторона.

Оба врача не только медики, но и страстные и тренированные альпинисты. По меньшей мере относительно «Быка» я задавал себе вопрос – кем он является в первую очередь: врачом или альпинистом.

«Бык» был также одним из тех немногих, которые твердо верили в наш успех и подбадривали нас. «Если кто-либо и сделает это, то это будете вы двое». С точки зрения медицины наша попытка совершить восхождение на вершину Эверест без кислорода была для него необычайно интересным экспериментом. Он захватил с собой большое количество приборов, с помощью которых постоянно исследовал нашу кровь, содержание эритроцитов, так называемый «гематокрит»; он измерял, исследовал и регистрировал количество выделяемой нами мочи и провёл два опыта разжижения крови у себя и Фрнца Оппурга. Метод, который в двух предыдущих экспедициях якобы оправдал надежды.

На пути от Луклы до базового лагеря мы часто беседовали с «Быком» об этом методе, в котором он, до испытания на себе, при котором, он чуть не умер, был глубоко убежден. Речь идёт при этом об уже упоминаемом свойстве крови, образовывать на больших высотах быстро возрастающее количество эритроцитов, чтобы тем самым поставлять больше кислорода. Но благодаря высокому содержанию эритроцитов кровь становится всё более густой, пока не доходит до критической границы, когда она становится настолько вязкой, что капиллярные сосуды не могут пропускать её. При разжижении крови речь идёт только о том, чтобы сцедить ровно литр крови и заменить её плазмой крови. Благодаря этому кровь вновь становится достаточно жидкой и может обеспечивать тончайшие капилляры. Этот метод кажется очевидным, однако, у нас не оправдал себя.

Сейчас «Бык» зашел настолько далеко, что называет всю теорию разжижения крови шарлатанством. Зато во время нашей экспедиции он получил новые важные медицинские познания. В определённой степени можно воспрепятствовать сгущению крови, если ввести в себя максимально возможное количество жидкости. По возможности от 6 до 8 литров в день. На Райнхольда и меня это действовало превосходно, хотя каждый раз стоило колоссальных усилий – много пить на этих высотах. Обычная жажда утоляется очень быстро, уже после одного литра. Но если хочешь выпить больше, то нужно уже принуждать себя к этому. Однако, невероятно много жидкости теряется только вследствие дыхания. Кроме того, при больших нагрузках потеешь больше обычного. Эта потеря жидкости должна быть непременно восполнена, иначе организм высохнет.

Для возмещения потерянного количества жидкости в распоряжении имеется только вода, которую получают растапливая лёд и снег. Эта вода похоже на дистиллированную; она не содержит ни соли, ни других минеральных веществ, которые организм теряет ежедневно в результате различных выделений.

Этот недостаток должен быть возмещён при всех обстоятельствах, так как иначе полностью нарушается содержимое электролита. Для возмещения мы привезли с собой специальный «электролитный напиток», который мы принимали через равномерные промежутки времени.

Между прочим, замечу: это затруднительно и отнимает невероятно много времени, чтобы ежедневно растапливать на маленьких примусах, которые были у нас, большое количество снега или льда, для покрытия необходимой потребности в жидкости.

Меня часто спрашивают, почему я возвращаюсь из каждой экспедиции с бородой. Возможно, это связано с трудностью приготовления горячей воды на большой высоте? В большинстве случаев я утвердительно киваю головой и поддакиваю, так как для меня утомительно давать подробные объяснения. Но теперь я хотел бы воспользоваться случаем и объяснить суть дела. То, что я постоянно отращиваю в Гималаях бороду, имеет определенную причину. Во-первых, борода является великолепной защитой от интенсивного на больших высотах ультрафиолетового излучения. Однако этой защиты полностью недостаточно; и с бородой лицо обжигается довольно сильно, так сильно, что кожа сходит лохмотьями. Бриться в таком состоянии было бы невозможным делом. И наконец борода – в известной степени тепловая защита от холода, даже тогда, когда после дневного пребывания на воздухе к вечеру на ней висят ледяные сосульки, так что выглядишь словно морж.

Я не могу сказать, осознавал ли каждый из наших участников экспедиции со всей ясностью эти медицинские проблемы. Но ни у кого не было тщеславия делать то же, что и мы, за исключением, может быть Роберта Шауера, который хотел попробовать идти как можно выше, не используя кислородный прибор, который он привёз с собой. Но Шауер получил при этом такой печальный урок, что это чуть не побудило меня отказаться от намерения. Во всяком случае, начиная с высоты 7200 метров все использовали искусственный кислород, и спали также с кислородом.

Первую настоящую часть нашего испытания физической подготовленности Райнхольд и я закончили во время нашего подхода к базовому лагерю 17 марта. Мы вышли рано из Пхандинга в направлении Намче-Базар. Это означает, Райнхольд покинул лагерь раньше меня, а я пытался догнать его. Вверх идёшь очень красиво проложенной тропой – серпантином, по гребешку ребра, которая идёт затем налево по большому склону. Я увидел Райнхольда издалека, когда он уже преодолел четверть очень крутого подъема. Я предпринял спурт, сокращая путь и попытался отрезать ему дорогу. Но он увидел меня и со своей стороны приложил все усилия, чтобы ускользнуть. Это было как в старые времена, когда часто мы доводили друг друга до изнеможения. Я знал, что на крутых взлётах я быстрее его, поскольку после тяжёлых обморожений на Нанга Парбат у него были вынуждены отнять несколько пальцев на ногах. Так что по сравнению со мной он в небольшом ущербе. Но несмотря на это – я не смог догнать его в этот день, и он чертовски радовался этому. А я подумал: смотри-ка, он в фантастической форме. Это может быть интересным. В Намче-Базар лежал мокрый свежевыпавший снег толщиной около 10 см. Небо было полностью затянуто серыми тучами и все кругом было илистым. По щиколотку погружаешься в трясину. Но, несмотря на это, мы и в этот день вновь спали в палатке, в то время, как наши друзья обрекли себя нападению блох в гостинице.

Намче-Базар – село шерпов, возможно наиболее известное в области Соло-Кхумбу. Здесь на высоте 4000 метров ещё живет несколько сот человек, которые очевидно целиком ориентируются на гималайский туризм. Здесь царит яркое оживление. Шерпы и шерпки в живописных одеждах населяют переулочки. Есть здесь сувенирные лавки с серебряными украшениями и тибетскими коврами. Но всё по таким ценам, что сразу замечаешь, что они сделаны для богатых иностранцев. В открытых торговых залах выставлен для продажи чай и дорожный провиант. Кругом стоят навьюченные яки и нетерпеливо роют землю копытами. Яки – порода тибетского крупного рогатого скота, который отлично приспособился к экстремальным жизненным условиям. Они переносят груз, снабжают молоком и одновременно это – источник мяса, важнейшее средство жизни шерпов. Они используются во всех экспедициях в качестве вьючных животных.

Их хозяева, шерпы, тибетское племя, которое поселилось в Непале с первобытных времен. Шерпы – опытные горцы, мужественные и сильные люди. Многие из них зарабатывают на пропитание тем, что нанимаются в экспедиции носильщиками или помощниками. Они не знают суеверного страха перед горой, который испытывают другие жители Гималаев, хотя и для них гора является чем-то святым. Наши 130 шерпов, которых нанял Вольфганг Найрц для транспортировки увеличившегося между тем на 8 тонн снаряжения, напечатали на дюжине флагов в монастыре лам молитвы, освятили их и позднее вывесили в базовом лагере на алтаре.

В качестве «сирдара», так называется руководитель шерпов, Вольфганг пригласил на работу имеющего опыт четырёх экспедиций на Эверест и хорошо зарекомендовавшего себя Анг Пху, который участвовал ещё в экспедиции Криса Бонингтона. «С хорошей хваткой» -таким он казался нам. Хотя небольшие разногласия имеющие место позднее во время нашей экспедиции, вспыхивали именно вокруг личности Анг Пху. Но сначала всё шло превосходно. Анг Пху благополучно доставил шерпов с их вьючными животными – яками в базовый лагерь, а затем отобрал из этих людей 20 носильщиков-высотников и 4-х шерпов – для кухни. Они должны были помогать во время восхождения.

Хороший сирдар – немаловажный решающий фактор в обеспечении успеха экспедиции, а плохой – может привести к срыву даже самое дорогое и потребовавшее многих затрат предприятие. Многие сирдары стали известны всему миру, как например Тенцинг Норгей, который в 1953 году вместе с Хиллари первым покорил Эверест. Лучшие из них идут с сахибами, так называют шерпы белых альпинистов, до высочайших вершин. И, по всей вероятности, будут шерпы, которые очень скоро попытаются покорить вершину Эвереста без кислорода.

Я сам люблю этот гордый и мужественный народ с его загадочной, древней религией, ламаизмом, из которого мы – европейцы даже после многолетнего изучения сможем понять в лучшем случае внешнюю сторону.

Жаль, что наша западная цивилизация начинает теперь разрушать также первоначальную, ориентированную на природу культуру шерпов. Следствие туризма – стремление к прибыли – стало уже естественным на крыше мира. Но ещё то тут, то там можно встретить бескорыстное гостеприимство, ещё может случиться и такое, что неожиданно и трогательно приглашают в семью шерпа поесть.

Хотя я охотно пребываю с шерпами, на этот раз в Намче-Базар я чувствовал себя нездоровым. Вероятно, я ощущал высоту, а может быть я немного слишком быстро поднялся вверх – не знаю. Во всяком случае у меня болела голова, я сильно нервничал и был подавлен.

Небо всё не хотело проясняться, было холодно, и в чайном доме, где мы хотели согреться, был сквозняк. Но здесь нас ожидал сюрприз: мы встретили Вольфганга Найрца и Джо Кноля, которые дожидались нас здесь. Они вышли из Луклы раньше нас. И оба были с женами. Это было с одной стороны весело, но с другой стороны это тяготило меня. Разве я не мог бы взять с собой Регину? Она так хотела принять участие в экспедиции. Но потом решил, что лучше оставить её дома и не без причины. Незадолго перед моим последним путешествием в Дхаулагири я отказался от всех обязательств, остался с ней дома и полностью посвятил себя ей. Мы жили тихо дома, слушали музыку и беседовали. Мы были особенно близки друг другу. И тут я спросил её: «Что бы ты сделала, если бы была в базовом лагере, а я ушел наверх и не вернулся больше с горы?» - «Я бы пошла наверх и осталась с тобой» - ответила она просто и серьёзно. У меня есть все основания верить ей в этом. Мы так привязаны друг к другу, что один не смог бы жить без другого.

Естественно Регина была бы восхищена тонкими серебряными изделиями на рынке Намче-Базара, живописными одеждами женщин и сидела бы часами с горными монахами, прося их рассказать о религии и смысле таинственной формулы тибетской ритуальной молитвы «Ом мани падме ум («Благословенно будь, о ты, сокровище лотоса!». Молитва обращена к цветку лотоса –Будде, которая начертана бесконечными бумажными строчками на их молитвенных досках. Но в целом: наша экспедиция была бы для неё слишком напряженной, хотя Регина и была страстной горной путешественницей и горнолыжницей. Снова передо мной промелькнула сцена нашего прощания. Конечно, за это время я написал Регине. Сразу же, ещё в самолете, я сказал ей, как сильно я люблю её, и что я конечно скоро вернусь совершенно здоровым. И всё-таки меня мучило ощущение вины.

На следующее утро я чувствовал себя ещё хуже. Шел снег, снег громоздился перед входом в нашу палатку и было похоже, что мы должны будем находиться здесь несколько дней. Обе женщины решили вернуться. Это несколько успокоило мою совесть.

Вновь жгло солнце. Снег и холод были забыты и моё нехорошее настроение прошло. Перед нашими глазами открылся захватывающий дыхание вид, в солнечном свете сверкали медные крыши и золотые пагоды, а за ними громоздились сверкающая белизной засахаренная вершина Эвереста. Тянгбоче, знаменитый монастырь лам, звал нас посетить его. Одетые в желтое, бритые наголо монахи окружили нас, приглашая войти внутрь. Они хотели угостить нас чаем, хотели прочесть молитвы за удачный поход нашего замысла. Будда, который управляет четырьмя ветрами должен быть милостив к нам, и Яма, судья в царстве мертвых должен быть укрощен. Нужно умолить духов умерших лам, чтобы они сопровождали и оберегали нас. Были сожжены курительные палочки, раздался гонг, развернуты белые прозрачные молитвенные флаги и подали тибетский чай, в котором плавали кусочки прогорклого масла.

Несмотря на святость церемонии я не мог заставить себя выпить хотя бы единственный глоток неприятно пахнущего напитка. Смутная тошнота подступила ко мне, и я подвинул полную чашу Гансу Шеллю, который уже опустошил свою с пренебрежением к смерти Я полагаю, что он не заметил подмены. К тому же я сделал совсем нечаянное лицо. Наказание последовало тут же. В то время когда я ненадолго вышел, с тем чтобы вставить новую пленку, монахи преподнесли моим товарищам освещенные церемониальные белые шарфы, которые должны были принести им счастье. Только я остался ни с чем, так как как раз отсутствовал. Собственно я – не суеверный человек, и всё же я был сильно смущен. Если ты не получишь такой шарф чего доброго ты никогда не достигнешь вершины Эверест – единственная мысль, пришедшая мне в голову. Вероятно я так был захвачен мистикой этого дальневосточного праздника, что в этот момент твердо верил в силу воздействия святых жестов.

Все присутствующие здесь сидели, накинув освященные шали на плечи, а я единственный был посторонним. Естественно я мог бы попросить монахов дать и мне платок, и конечно я получил бы его. Но это было бы уже не то.

Задумавшись, шел я вместе со всеми дальше в направлении Фериче по освященному солнцем горному ландшафту. Мы поднимались молча. Е время на глазах у Эвереста.

Через четыре с половиной часа мы достигли Фериче, маленькой деревеньки шерпов выше дикой бурной горной реки Дудхози, которая берет своё начало немного выше, на леднике Кхумбу. Здесь мы разбили на два дня палатки. Мы хотели по традиции восходителей на Эверест, провести здесь немного времени, ещё лучше приспособиться к высоте.

Воздух здесь уже относительно разряжен. Идёшь медленно, дышишь часто и поверхностно и начинаешь действительно ощущать высоту. Хотя здесь ещё пасется скот, живут и занимаются своей повседневной работой люди. Нежными нитями поднимаются прямо вверх в безветренные дни дым. А когда солнце стоит в зените, то царит почти тропическая жара, поскольку разряженный и чистый воздух беспрепятственно пропускает солнечные лучи. Теперь – самое время защитить лицо от опасности солнечных ожогов. Начала отрастать борода и постепенно мы и внешне превратились в штурмующих Эверест.

Последнее жилое место у подножья Эвереста – Лобучи – поселение четырёх хижин горных пастухов, где они живут в пред муссонный и после муссонный период.

Здесь ютятся пастухи яков и овец. Имеется и домик для приезжих, где можно получить чай и простое блюдо из риса или лапши. Мы дошли сюда после трёхчасового марша. Разбили палатки. Это последнее горное пастбище лежит уже у кромки длинного языка ледника Кхумбу, который густо покрыт моренным щебнем. Наши палатки стояли у подножья горы, которая возвышалась над нами на несколько сот метров. И в то время, когда я был занят установкой палатки я увидел две карабкающееся фигурки. Как выяснилось позже, это были «Бык» и Джо Ноль, которые в течение двух часов взбирались вверх и вновь спускались ради тренировки. Здесь и меня охватило честолюбие. Поражение перед Райнхольдом вновь мучило меня до мозга костей. И я последовал их примеру, отправился, чтобы доказать себе неизвестно что. Через 15 минут я был наверху. А через 35 минут я вновь был у исходной точки. Разумеется, у меня были зрители, хотя предварительно я не говорил о своих намерениях никому. Райнхольд, наблюдавший за мной, не сказал ничего. Но к вечеру я увидел, как он тихо, украдкой ушел из лагеря. Постепенно темнело, и он не мог, таким образом, идти также быстро, как я. Теперь была его очередь злиться, а я вновь обрел душевный покой. Так мы издеваемся друг над другом с тех пор, как познакомились. Со временем это помогло нам совершать восхождения за более короткий период. На следующий день 23 марта вышли в 9 часов. Мы следовали по языку ледника и к обеду достигли базового лагеря, уже организованного нашим авангардом.

Был разбит пёстрый палаточный город, а на заднем плане поднимался устрашающий ледопад Кхумбу, который должны были пересекать все, кто намеревался подняться на Эверест с непальской стороны. Этот ледопад – настоящая смертельная западня. При виде его красоты захватывает дыхание. Огромные массы голубого и белого льда громоздились высоко вверх. Солнце появляется на его сверкающей поверхности, вызывая цветовое отражение от интенсивно красного до зелёного и желтого. Но красота обманчива. Лед причудливо испещрен расщелинами в различных направлениях и плоскостях и изборожден опасными трещинами, которые образуются часто с грохочущим треском словно сами по себе и вновь закрываются. Высокие ледяные башни, так называемые сераки, стоят как будто прочно и вдруг неожиданно, без предупреждения обрушиваются. Если кто-нибудь проходит или стоит под ними, погибает безвозвратно.

В период муссонов на массиве Эвереста выпадает чудовищное количество снега, который собирается в долине Молчания и образует огромный ледник Кхумбу. Давление, с которым течёт в долину эта масса снега и льда, невероятно большое. В нижнем конце Долины Молчания ложе неровное, оно внезапно обрывается высокой скальной кромкой. Здесь накапливается и громоздится лёд, и, наконец, замерзший водопад обрушивается вниз гигантскими блоками. Это – причина неожиданных и не предполагаемых образований трещин, разрушение сераков.

Ледопад – словно предупреждение горы слишком отчаянным, которые отваживаются нарушить её покой. «На ледопаде Кхумбу происходит деление на мальчиков и мужчин, альпинистов и туристов», написал кто-то однажды. Сказано метко.

Пройти свободно через эти образования, спустившись на другом конце, нельзя. Этот путь протяженностью около четырёх километров нужно завоевывать в течение нескольких дней. Когда я в первый раз стоял перед ним, мне пришли на ум Дантовы врата ада, над которыми написано: «Вошедший сюда, оставь все надежды выйти». Только в ранние утренние часы, когда звенящая от мороза ночь сковывает лёд до твердости стали, можно относительно безопасно осмелиться войти в эти ледяные пустыни. Но и тогда следует постоянно быть начеку перед обрывающимися ледовыми карнизами и сераками. Нет никакой возможности увернуться от них. Иногда, прежде чем обрушатся тысячи тонн, можно слышать аханье и стоны. Тогда необходимо молниеносно решить, в каком направлении следует бежать – вперед или назад, чтобы избежать опасности.

Всё это я знал, разумеется, только из литературы. Действительность же я не мог представить, даже призвав на помощь всю фантазию, причём во всех моих путешествиях в горах фантазия как раз была одним из важнейших факторов, которому я обязан тем, что со мной не случилось ничего серьезного.

Я настолько красочно представляю себе все опасности, что автоматически ищу путь, каким можно избежать её. Я могу утверждать: чем больше фантазия альпиниста, тем больше у него шансов остаться в живых. Хорошая сила воображения – хорошее страхование жизни. Но альпинисту нужна не только фантазия; ему нужен ум. Он должен быть в состоянии оценить риск; должен чувствовать, с какого момента его замысел – безнадёжен и должен быть достаточно умён, чтобы повернуть назад в нужный момент. К благоразумию относится также умение правильно оценить свои силы. Во время организации страховки на большом ледопаде, которая необходима, чтобы в какой-то степени сделать его на некоторое время проходимым, должны были приложить руки и мы, белые люди. Мы не могли доверить всё только шерпам, так как требуется альпинистский опыт, альпинистское чутьё, чтобы проложить надежный путь через постоянно изменяющиеся ледовые массы. Чтобы навести мост через трещины, мы применяли алюминиевые лестницы, соединяя их вместе в одну длиной до 15 метров. Мы натягивали перила, на которых мы могли страховаться с помощью карабина и закрепляли веревки фирновыми крючьями и ледобурами.

Как всегда в Долине Молчания господствовали исключительно высокие колебания температуры. В безветренные, солнечные дни дневная температура поднималась до 40 градусов и выше, в то время как ночью термометр опускался иногда до минус 35 градусов. Вследствие этого лёд подтаивал и поверхность оседала.

Страховка ослабевала и наши шерпы были постоянно заняты тем, что проверяли крючья и ледобуры и укрепляли их вновь. Вследствие больших температурных колебаний не только становился рыхлым лёд, но изматывались и мы. Наибольшую нагрузку представляли температурные колебания, которым подвергались мы во время нашей экспедиции.

В первую ночь у подножья Эвереста я не мог уснуть. Ради удобств, Райнхольд и я, использовали в базовом лагере каждый свою собственную палатку – несколько в стороне и ради предосторожности принял таблетку снотворного. Но ночью поднялся такой шум и рев, словно во время сильного прибоя на крутом берегу моря. Это был голос горы. Первые дни на Эвересте были чрезвычайно бурными. В ущельях и расселинах бушевали ураганные шквалы; они накапливались, преломлялись и образовывали ревущий вихрь, к тому же трещал и охал ледник.

В эту первую ночь, в уединении палатки меня охватил страх. Я казался себе перед этой силой природы ещё меньше, был в более подавленном настроении чем в тот день, когда я впервые увидел Эверест с самолёта. Как давно это было? Всего несколько дней назад. Однако в эту ночь мне казалось, что прошли недели с тех пор, как я попал в этот угрожающий мир. На следующее утро я сразу повесил на стойку палатки фотографии Регины и Кристиана, моего маленького сына. И я уже почувствовал себя по-домашнему, в безопасности. Страх исчез и уступил место растущей уверенности. Начавшаяся дневная работа вытеснила затем полностью ночные страхи, моё настроение поднялось, и я был полон предвкушения радости. Франк Смит, который в 1933 году провел на Эвересте три дня без кислорода на высоте 8300 метров, сказал однажды: «Высота может полностью изменить характер человека. Твой друг по цивилизации может стать на горе твоим врагом, даже его дыхание ты слушаешь с отвращением, его шутки во время еды, шум, когда он жуёт, чуть скрытое торжество с которым он кладет лучшие лакомства на свою тарелку, смешная походка, даже покрой его платья и цвет заплаты на его брюках могут вызвать раздражение, чувство ненависти, которое затем еле переносишь». Этот феномен хорошо известен среди альпинистов и именно поэтому очень важно подобрать в состав экспедиции таких людей, которые хорошо уживаются не только на равнине, но и могут ладить друг с другом на горе, где неделями изолирован и нуждаешься во взаимной поддержке. Вольфганг Найрц сделал это в высшей степени искусно. Он взял лишь тех людей, которые уже были когда-то друг с другом на маршруте и о которых было известно, что они ладят друг с другом даже в экстремальных условиях.

Теперь мы, наконец, собрались в базовом лагере все вместе. Прежде всего, здесь были два наших экспедиционных врача – доктор Маргрейтер и доктор Ельц. Доктор Маргрейтер предельно добросовестный человек, с качеством которого, как друга, я имел возможность познакомиться ещё в 1969 году во время экспедиции в Южную Америку. Честный человек, который всегда ясно и твердо высказывает своё мнение, независимо от того, подходит оно его партнерам или нет. Он не идёт на компромиссы. Прежде всего порой у него бывают оживленные, острые дискуссии с Райнхольдом. Оба имеют резко противоположные политические и общественные взгляды. Доктор Маргрейтер нечто вроде радикала. Он очень религиозен, и его семья означает для него всё. Как альпинист, он точно также тверд и последователен. Он превосходно подготовился к экспедиции и поэтому мне также очень жаль, что он не дошел до вершины. Ему я от всей души не завидую Он был между прочим одним из немногих, кто безоговорочно верил в нас.

«Бык» – Ёльц – совсем другой человек. Он выглядит как хиппи, с длинной бородой, которому на первый взгляд совсем не хотелось бы доверять, как врачу. Несмотря на это, он отлично исполняет свои служебные обязанности, душой и телом – медик. Однако он ни в коей мере не однобок. Он разбирается в различных областях. Он большой любитель музыки и большой поклонник искусства. Он - гурман, действительно любит хорошо поесть. И он страстный альпинист, который знает высочайшие вершины почто на всех континентах. «Бык» – великолепный человек. Во время нашей экспедиции на Эверест мы особенно хорошо понимали друг друга. Он искренне и всегда говорит то, что думает. Он – порядочен. Терпим и никогда не оскорбляет. Что особенно характерно для него, его скромность; когда речь идёт о нём самом, он скорее промолчит о себе, чем выступит на первый план.

Когда мы прибыли в базовый лагерь, у него было три мечты: сейчас их всего две. Первой цели, вершины Эвереста он достиг. Его вторая цель иметь собственную клинику. И, наконец, третья – изысканный винный погребок. В этой области он также знаток. Я уже упоминал, что во Франкфурте он сделал запасы лучших марок виски и коньяка, чтобы не умереть на горе от жажды. Херст Бергман – автомеханик и кинооператор. Таким образом и он, как это видно, многосторонний человек. Он превосходно варил и одновременно был самым искусным ремесленником. Если возникала техническая проблема, Херст решал её.

Он сыграл решающую роль в победе первой команды, основательно разбираясь в технике кислородного дыхания. С Бергманом можно было хорошо дискутировать, так как он не упирался на принятой когда-то точки зрения. Между прочим он ещё и отличный дельтапланерист.

Ганс Шелль – предприниматель из Грапа, настоящий человек удачи. Он был охвачен честолюбием, прибавить к двум прежним восьмитысячников – ещё один. А как – с кислородом или без – это было для него относительно неважно. Ганс Шелль – большой организатор. Так он много сделал для подготовки нашей экспедиции. Но позднее ему явно не повезло, потому что шерпы бойкотировали его восхождение на вершину. Как альпинист он работает в совершенно другом ритме, чем мы. Во-время всех восхождений он затрачивал в два-три раза больше того времени, какое Райнхольд и я считали достаточным. Однако он целеустремлён и вынослив и почти всегда добивается того, что хочет. И на Эвересте, несмотря на неуспех, он не отступил: я слышал, что он оплатил участие в Югославской экспедиции, которая организует в следующем году такую же экспедицию. Кстати ему уже за сорок, что для подобных «экскурсий» - приличный возраст. Выяснилось, что альпинист достигает апогея своих успехов в возрасте около 25 лет – иначе, чем во всех других видах спорта, где в 25 уже сходят. Это происходит потому, что для альпинизма нужны не только сила и хорошая физическая подготовленность, но прежде всего – опыт. А его приобретают только с течением времени. Исключение из этого правила составляет Роберт Шауер. Несмотря на свою молодость (ему всего 24 года) – выдающийся человек с очень развитой амбицией. По моему мнению, у него единственного, кроме Райнхольда и меня, было достаточно силы и достаточно мотиваций подняться на Эверест без кислорода. Поэтому меня так глубоко поразило, когда после первой попытки Роберт категорически констатировал: «Это невозможно».

Хельмут Хагнер – из Инсбрука, человек, которого я хорошо знаю, поскольку я шеф австрийской школы гидов. Он один из опытнейших, осторожных альпинистов нашей страны. Он зарабатывает деньги как гид; то есть он – профессиональный альпинист, и победа над Эверестом очень укрепила бы его репутацию. Но и он стал жертвой бойкота шерпов. Он несправедливо обвинил в этом Найрца. Он был бесконечно разочарован срывом своего замысла. В течение последних лет Хельмуту здорово не везло. Может быть причина в том, что он достаточно настойчив в стремлении к успеху. Он не фанатик, и идет к своей цели скорее сдержанно. Это делает его хорошим учителем, но на горе – проигравшим.

Руководитель нашей экспедиции Найрц – захватывающая личность. Его нельзя вывести из себя ничем. Он ведет себя невозмутимо почти флегматично. Но когда нужно выкладывается на 100%, работает точно и очень эффективно. Благодаря высокой интеллигентности ему легко удается справиться со сложной организацией высокогорной экспедиции, что поставило бы любого другого, включая меня самого, в затруднительное положение.

Найрц владеет очень тонким чутьём и блестяще умеет, примерять противоположности. По окончании нашей экспедиции ему бросили упрёк: он не должен был брать Анг Пху – шерпа на вершину. После того, как Анг Пху побывал на вершине, его интерес к экспедиции молниеносно пропал и это обстоятельство является причиной того, что не вся команда взошла на вершину. Но я считаю, что с Анг Пху он сделал хороший выбор. Анг Пху – сильный и честолюбивый. Он набил руку на выборе шерпов и проявил себя как ярко выраженный руководитель. Ему следует быть обязанным, что вообще несколько человек- из нашей группы достигли вершины. Вольфганг Найрц работает в Австрийском союзе альпинистов и занял недавно ответственный пост. Для нас он был идеальным руководителем экспедиции; мы не смогли бы представить себе лучшего.

Наш старейшина, Ест Кнолль – настоящий медведь. У него большой опыт восхождений; кроме всего прочего он ходил на маршруты с Германом Булем. Но он никогда не принимал участия в очень трудных маршрутах. Он принял участие в нашей экспедиции только лишь из-за дружбы Найрцем.

Следующим членом экспедиции был Франц Оппург. Он профессиональный военный и служит в австрийских федеральных войсках. Это простой, честный человек и хороший товарищ. В Альпах на его счету прекрасные восхождения, а на Эвересте он испытывал большие трудности на высоте, поскольку у него образовывалось большое количество эритроцитов. Хотя «Бык» и лечил его методом разжижения крови, но этого было достаточно всего на два дня. Он тащился с трудом от одного высотного лагеря к другому, и только после применения кислорода его самочувствие улучшилось надолго.

Рейнхард Карл – родом из Гейдельберга, студент. Он был единственным участником, который прежде никого не знал. Он оплатил свою долю участия в нашей экспедиции, как репортер газеты «Бунте Иллюстриерте». Вначале у него, постороннего в группе, были большие трудности с нами, также как у нас с ним, но мы, и в частности я, недооценивали его. К концу мы стали хорошими друзьями. Самые большие недоразумения были у него с Маргрейтером, поскольку он в первую очередь обслуживал себя, особенно, если имелось что-то вкусное. Рейнхард напоминал мне чем-то одинокого волка, который должен был привыкать к нам, чужой стае, но, несмотря на это он – один из лучших немецких альпинистов и великолепный фотограф.

От английской компании (НТУ) в нашей экспедиции приняли участие два кинооператора. Эта компания предоставило часть средств, и Райнхольд и я оплатили ими наш вклад в экспедицию. Единственная задача обоих кинооператоров – Эрика Джона и Лео Дикинсона состояла в том, чтобы снять наше безкислородное восхождение. Эрик – известный английский альпинист, целеустремленный и методичный, но ходит не очень быстро. При этом он необычайно суровый Ему ничего не стоит провести ночь на высоте под открытым небом. Он найдет где-нибудь расселину в скале, залезет в неё, а на следующее утро вылезет, вытряхнет снег из одежды и полезет дальше. Я думаю, что Эрик одинокий человек, который хоть и находится в обществе, но живет все же своей собственной жизнью, не делясь ею ни с кем. Я очень люблю его и могу хорошо представить себе совместную жизнь с ним в палатке в течение недели, не входя при этом с ним в конфликт.

Дикинсон – полная противоположность своему другу Джонсу. Это умный, живой человек с типично английским сухим юмором. Если где-либо назревала ссора, появлялся Лео и своими шутками разряжал атмосферу. Он безумный кинорежиссер с блестящими идеями и мыслями, всегда в поисках исключительно редких и необычных углов зрения. Однажды, во время крайне рискованного путешествия в Гималаях по горной реке, он установил свою камеру на носу байдарки, сняв при этом настолько фантастические кадры, каких ещё прежде никто не видел.

И ещё несколько слов о Райнхольде Месснере. Я знаю Райнхольда свыше 15 лет. Мы познакомились через общего друга, сделали несколько совместных восхождений в Альпах и подружились. Решающим было то, что у нас была одинаковая точка зрения на альпинизм. Суть её в том, чтобы вернуть альпинизм вновь к естественной форме. Мы невысокого мнения о чисто механической технике, с помощью которой альпинисты шестидесятых годов проходили на крючьях самые крутые стены. Напротив, хотели пробудить к новой жизни первоначальную романтику альпинизма. К этой точке зрения мы пришли независимо друг от друга, каждый сам по себе, так сказать, в качестве пионеров нового направления; после того, как был признан наш успех, наш вид альпинизма приобретает все больше и больше сторонников. Когда я впервые встретил Райнхольда он был общительным, уживчивым, достойным любви парнем, уверенным в себе, почти неуязвимым. У меня такое ощущение, что он сильно изменился внутренне после большой экспедиции на Нанга-Парбат в 1970 году. Во время этой экспедиции погиб его брат и, как утверждали многие из критиков Райнхольда, по его вине. Я знаю, что этот упрек взят с потолка, однако он глубоко поразил Райнхольда. Долгие годы он занимался вопросом о виновности и, вероятно, до настоящего времени ещё не свободен от этого. В экспедиции на Манаслу 1971 года вновь погибли два человека и снова гибель поставили в вину Месснеру. По моему мнению, также несправедливо. Один из этих двух человек Эгер, который предпринял штурм вершины с Месснером, просто не смог идти в одном темпе с Месснером, отстал от него и спустился в последний лагерь, в то время как Райнхольд продолжал штурм вершины. Эгер не дошел до лагеря. Разыскивая его, погиб также второй – Шлик. Нападки, которые последовали в ответ на второе происшествие были ещё более резкими. Его противники зашли в своих утверждениях до того, что каждый кто пойдет с Месснером, рискует погибнуть.

Райнхольд защищался от таких обвинений, но он вынужден был защищаться в одиночку. Он не нашел никого, кто бы помог ему в этой трудной ситуации. Он узнал также в этой обстановке силу прессы, силу журналистов и научился использовать это в свою пользу. Мне это никогда не мешало. Напротив открытая полемика Райнхольда ещё теснее привязала нас друг к другу. Месснер нашёл во мне партнера, на которого он мог во всём полностью положиться, с которым он не должен быть осторожным., как с другими, не присматривать за мной. На горе мы - как один человек. Мы словно думаем одной головой и буквально неотделимы.

Как я полагаю внутреннее ожесточение. Горечь сделали Месснера очень одиноким человеком. Одиночество очень серьёзная проблема. Райнхольд сжёг мосты к своему прошлому, совсем иначе чем я. Я живу в Майерхофене вместе со старыми друзьями моего детства и юности, я сижу и пью вместе с ними, он полностью порвал с прошлым. Он расстался с прежними друзьями и со своей женой.

В период возрастающего одиночества он начал писать. Однако в его книгах я вижу его совсем другим человеком, не таким, каким я знаю его по нашим личным встречам. Собственно, я не в силах метко охарактеризовать Райнхольда Месснера. Он необычайно многогранная и разносторонняя личность и от него можно ожидать всяких неожиданностей, он всегда в пути, всегда в поисках нового. Эверест для него – промежуточная станция, одна из многих других станций в его жизни. О Месснере часто говорят: он страдает паблисити, зависит от аплодисментов, хочет всегда находиться в центре внимания. У меня такое впечатление, что эта роль навязана ему окружающей средой, гипнозом масс, которым ежедневно нужна новая жертва. Может быть, эта роль ему и нравится, несмотря на всё.

И всё же я убежден, что первое побуждение исходило не от него самого.

Как уже сказано, не в моих возможностях быть хотя бы приближенно справедливым в оценке Месснера. Хотя я знаю его на протяжении полутора десятка лет и, как я полагаю знаю его лучше, чем многие другие из его самого близкого окружения, он остаётся для меня загадкой. Однако одно я хотел бы сейчас подчеркнуть: на протяжении многих лет, когда мы были вместе, во всех мероприятиях осуществленных нами совместно, опасности и трудности которых нельзя недооценивать, Месснер постоянно проявлял себя как верный друг, который полностью полагается на меня, также, как я на него. Мы не проронили ни одного злого слова; между нами не было ссор. Между нами всегда царило безмолвное согласие – феномен, который я сам не знаю, как объяснить, но который является причиной наших успехов.

Наш план предусматривал следующее; после прохождения ледопада и организации страховки через Долину Молчания начать восхождение на главную вершину по южному контрфорсу. Для этого было необходимо несколько высотных лагерей выше базового лагеря. Отрезки между отдельными лагерями необходимо было также обеспечить страховкой для шерпов, по возможности, с помощью перил, с тем, чтобы они могли без затруднений обойти опасное проходы с грузом весом до 20 килограмм.

Обычно на Эвересте организуют 6 высотных лагерей: первый у конца ледопада на высоте 6000 метров, второй – на 6400 метров у подножья южной стены Эвереста, третий, в зависимости от выбранного маршрута, на южном контрфорсе или на склоне Лхоцзе на высоте 6800 метров.

Четвертый лагерь располагают на высоте 7200 метров прямо перед южной седловиной Эвереста, пятый лагерь – на 8000 метров, непосредственно на южной седловине. Наконец 6-ой лагерь организуют на высоте 8500 метров у подножья южной вершины. Лагери сооружают последовательно, один за другим. Команды поднимаются, сменяя друг друга, и возвращаются после сделанной работы, назад в базовый лагерь, ночуя при этом как на подъеме, так и на обратном пути в уже оборудованных лагерях. Этот постоянный челнок вверх и вниз, в базовый лагерь необходим, так как работаешь выше 5500 метров в зоне смерти, где силы быстро уменьшаются. Отдых возможен только в базовом лагере, который лежит ниже зоны смерти. Здесь можно находиться неделями, в то время, как пребывание в лагерях V и VI даже с кислородными приборами должно ограничиваться всего двумя-тремя днями.

Как только организован лагерь VI, заранее назначенная штурмовая группа поднимается в темпе из базового лагеря через промежуточные лагеря, куда заброшено достаточное количество продуктов питания, медикаментов, примусов, горючего и кислородных баллонов. После одной ночевки в каждом высотном лагере штурмовая группа достигает вершины самое позднее, на шестой день после выхода с тем, чтобы в течение 3-х дней вновь спуститься в базовый лагерь. Затем очередь второй, третьей команд, пока по возможности, все участники экспедиции не достигнут вершины. Так примерно выглядел наш план. Насколько будет он видоизменен мы ещё не могли предвидеть.

Уже в день прибытия в базовый лагерь товарищи из передовой группы рассказали нам: «В этом году очень мало снега. Повсюду чистый лед. Будет очень тяжело».

Трудно – правда, далеко не полная оценка всего, что нас ожидало. Но это мы заметили только спустя несколько дней, поскольку сначала мы уютно устроились в базовом лагере. Мы распаковали наши приборы и разобрали снаряжение. Это заняло три дня, до 27 марта. В это время Оппург и Шауер с тремя шерпами уже подготовили страховку на первой трети ледопада Кхумбу с помощью металлических лестниц и веревок. Они рассказывали о лавинах и ледовых трещинах, которые заставляли их отступать и навязывали новый маршрут. Всё это тянулось медленно, и мы с тоской ожидали снега, на котором мы едва не застряли во время подхода. Но Эверест сам создает погоду и от него можно ждать всяких неожиданностей. Настроение в лагере было подавленным, и от вечера к вечеру проклятия во время затяжных игр в карты становилось более сочными. Каждый высказывал всё, что наболело, чтобы бороться с начинающейся прострацией. Было досадно также, что ещё не прибыли несколько контейнеров с предметами снаряжения, так у доктора Маргрейтера, Хагнера и Найрца отсутствовали ботинки, поэтому они пока не принимались в расчет в работах на ледопаде. Бездеятельность в базовом лагере действовала нам на нервы. Слава богу, что погода была хорошей. Днем было тепло; ночью, конечно, температура опускалась до минус 25 градусов – для этого времени года было необычайно холодно. В кухне шерпов целыми днями топили дровами костёр. Растапливали лед и готовили горячую воду для купания и чая.

Мы сидели в чанах для купания в наших палатках, приятно развалясь в теплой воде, а затем сохли на горячем солнце.

Шерпки приносили новую порцию дров для огня из долины. Ещё издали видели мы стройные фигуры в длинных, пестрых одеждах. Дрова – редкость здесь наверху и поэтому – дорогие. За одну связку, которой хватало примерно на полдня, мы должны были заплатить 15 рупий, равные 3 маркам. С криками и смехом приближались девушки к лагерю, снимали свой груз около «поварят» и ночевали затем без церемоний в палатках мужчин-соотечественников. Там продолжалось хихиканье, что порой побуждало нас к язвительным замечаниям. Шерпы очевидно очень свободны в любовных отношениях; я порою задавался вопросом, как они устанавливают, кто собственно является отцом ребенка.

В базовом лагере два больших очага. Один – в кухне шерпов, где наша команда шерпов, состоящая между тем из 24 человек, обеспечивала сама себя, в то время как повар-шерп готовил нам в кухне сахибов, такие разнообразные блюда, как бычье мясо с рисом или рис с бычьим мясом. Если мы вообще получали бычье мясо, поскольку убивать животных здесь, так близко от резиденции богов, запрещается из религиозных соображений. Поэтому один раз мы зарезали быка внизу, в долине. Это, однако, был. Вероятно, очень древний бык, поскольку мясо было жестким, как кожаная подошва обуви. Ноя не могу быть несправедливым: повара действительно делали все от них зависящее и прилагались все усилия приготовить что-нибудь вкусное из тех запасов, которые у нас имелись. Еда была, наконец, нашим основным занятием. Мы, так сказать, чуть ли не должны были откармливать себя, так как в высотных лагерях навряд ли у нас будет аппетит. Итак у нас в 9 – завтрак, затем в 11 – второй легкий завтрак и в 1 час – обед., и опять – чай или кофе с бутербродами и в семь часов подавали горячий ужин. В промежутках между едой, если больше нечего было делать, и мы не были назначены в разведку или на работы по организации страховки, убивали время за сном, чтением и в прогулках по ближайшим окрестностям. Я много фотографировал, читал и слушал музыку – к великому сожалению обычно такого спокойного Хорста Бергмана, ибо виолончельный концерт Пучини, который я так люблю и который он после двухсотого раза проигрывания пленки, так возненавидел, что с мрачным выражением лица крался вокруг моей палатки, угрожающе держа ледоруб в руках. Программа Рейнхарда Мея также не могла его успокоить, и в конце концов он уже не мог вообще слышать музыку. Я благоразумно поставил спальную палатку чуть подальше. Из-за аллергии Бермана к музыке со временем мне пришла в голову мысль прочесть всю книгу «Длинный переход» – Мао и вновь изучить все альпинистские книги, которые захватил с собой. Лишь гонг, сзывающий к еде, нарушал мою созерцательную жизнь.

«Доброе утро, Сэр, Ваш утренний чай» – разбудил меня голос поварёнка утром 28 марта, оторвав от сна без сновидений после приема таблетки снотворного. Теперь наконец очередь Райнхольда и моя отправляться в путь. Нас ожидал кусок трудной работы. Шерпы несли для нас лестницы и веревки. Мы медленно поднимались вверх по части ледника, обеспеченной страховкой. Только сейчас мы поняли всю опасность этого ледяного ада. Причудливые обломки, порою весом до тысячи тонн, преграждали наш путь. Зияющие трещины открывались перед нами, высоко в небо вздымались опасно наклоненные сераки. Лестницы предыдущих экспедиций – изогнутые и разбитые – лежали под ледяными обломками. Сотни квадратных метров подпочвы были вырваны и сброшены в пропасть. Ледник словно был живым существом. Он трещал, грохотал, ветер свистел в ледовых трещинах. Мы обеспечили страховку на участке и вновь вернулись в лагерь.

30 и 31 марта мы ожесточенно и молча продолжали работать, забивая фирновые, вворачивая ледовые винтовые крючья, натягивая веревки, прокладывая лестницы, а вечером словно мертвые падали в палатку. Несмотря на большое физической напряжение, я не мог хорошо спать в эти ночи. Меня мучили головные боли, я метался и потел, и утро приходило словно избавление. Оптимизм остальных, которые действительно всё предполагали достичь вершины без особых трудностей, удивлял меня всё больше и больше. Насколько мне известно, ещё не существовало экспедиции, в которой бы все участники могли точно рассчитывать подняться на самую вершину Эвереста. Будет считаться уже успехом, если вообще одна связка уверенно зайдёт на вершину и спустится вновь так же безопасно вниз. Погода оставалась хорошей. Не было ни бури, ни больших лавин, а днём солнце так палило над лагерем, что мы сняли теплые пуховые вещи. Райнхольд Месснер был, как и я, не так оптимистичен. В нас обоих ещё крепко сидел страх от южной стены Дхаулагири, где буря и постоянный сход лавин вконец измотали нас и заставили повернуть назад. Точно также мы не забыли лишений на Хидден пике, где мы ожесточенно боролись за вершину и где смертельное изнеможение охватило нас до такой степени что мы не раз намеревались отказаться от замысла и повернуть обратно.

В верхней части ледопада наиболее опасные места. Нам казалось чудом, что кроме нескольких царапин и ссадин ещё не было ни одного серьезного несчастного случая. Гора вела себя спокойно. Но скоро она пошлет удар, это я ощущал всеми фибрами своей души. Моё беспокойство росло, и я торопил всех.

1 апреля Райнхольд и я преодолели ледовый лабиринт. Радостные стояли мы перед Долиной Молчаний , которую Мэллори окрестил когда-то валлийским словом «Western Cvim» «Эверест по западной стене». Справа громоздились обледенелые склоны могучего Нуптзе, слева – западное плечо Эвереста, с которого свисали огромные ледяные балконы, грозившие обвалиться в любой момент. Вся долина представлялась пустыней из снега и льда, угрожающей постоянными лавинами и ледовыми обвалами. Однако я мало разбирался в величественной красоте этого зрелища. Я думал только о нашем «замысле», о предстоящей борьбе со снегом, льдом, недостатком воздуха и усталостью и о вершине, до которой было рукой подать, но которая, казалось, находились дальше, чем прежде.

Вместе с двумя шерпами, которые также поднялись с нами, мы установили две палатки и сообщили по рации в базовый лагерь о нашем успехе. Нам ответили громким восторгом. Путь был свободным, нужно было начинать непосредственную атаку на вершину. Две наши палатки были по существу высотными палатками. Прежде всего они были штурмовыми. И у меня были большие опасения, что поднимающийся ветер разорвет ночью наши палатки: но они слава богу выдержали. Разбитые и измученные вылезли мы следующим утром слишком поздно из спальных мешков и отправились прокладывать путь дальше. Солнце посылало свои лучи в долину, и очень скоро температура поднялась выше 3- градусов. С большим трудом мы продвигались вперед и к часу дня достигли площадки, где мы хотели организовать лагерь 2, позднее так называемый «передвижной» базовый лагерь. Нас ожидало большое разочарование. Южный контрфорс, по которому мы хотели осмелиться штурмовать вершину, был зеркально гладким и свободным от снега. Райнхольд радировал в базовый лагерь: «Мы до сих пор не приняли никакого решения». Но мы выяснили, что на пути к южному контрфорсу – зеленый чистый лёд, и мы почти уверены, что ни один из шерпов не сможет преодолеть технические трудности подъема по южному контрфорсу и обеспечить нас в лагерях. Мы одни не сможем обойтись без них и вероятно, мы должны будем обойти по склону Лхоцзе, оттуда пойдем вверх на южный контрфорс, а затем уже к последнему лагерю.

Пурга усиливалась и тёмные облака спустились вниз в долину. Оба наших шерпа задумчиво сморщили лица. Наконец они быстро отправились назад в лагерь №1.

Нам предстояла одна из самых страшных ночей, пережитых мною. Гора начала обороняться от пришельцев.

Мы успели во время поставить палатку. Пурга превратилась в ураган: он бушевал и выл и мы с трудом могли понимать друг друга. Словно затравленные мы расчищали свободную площадку. Ветер буквально вырывал ткань палатки из наших рук. С большим трудом нам удалось поставить стойки и закрепить палатку. Через самую маленькую щель проникал ледяной воздух, наметая большое количество снежного порошка. Стойки палатки изогнулись, готовые сломаться, и каждый миг нашему воздушному домику грозила опасность быть разорванным. Ураган набирал силу. В 17 часов я с трудом выбрался наружу, чтобы дополнительно закрепить веревкой обе стойки на коньке палатки. Порывы ветра грозили вырвать веревку из рук, но я смог кое-как закрепить её и вновь вполз в палатку. Меня охватил и не отпускал страх. Если палатку разорвет или снесет, у нас не будет шансов выжить. Тогда мы должны будем в темноте выбивать ледорубом в твердом льду пещеру с тем, чтобы влезть в неё, плотно прижимаясь друг к другу в спальных мешках. По старым сообщениям экспедиций я знал однако, что навряд ли кто выживал, проведя такую ночь без палатки под открытым небом. Означало это уже конец? Я пытался усилить лыжной палкой стойки палатки, которые прогибались во всех направлениях.

И даже, если палатка выдержит, что будет на следующий день, если погода не улучшится и мы будем прикованы? Я вспомнил об английской экспедиции, которая в 1971 году была заключена здесь, словно в тюрьме в течение десяти суток в пургу и туман. У них кончились продукты, а холод и недостаток кислорода высушил их до полного истощения. И только буквально в последнюю минуту пришло спасение. Джон Клер, который был участником этой экспедиции, рассказал мне об этом подробно. Но, во-первых, у Райнхольда и меня не было достаточно продуктов питания, и мы ещё не успели использовать желтые маркировочные флажки, которыми мы обычно маркируем путь. Если мы надумали бы повернуть назад, то безнадежно заблудились бы в пурге и тумане и ни коем случае не наши бы обратный путь в лагерь №1.

Это была трудная ситуация, которая мучила меня. Райнхольд вел себя намного сдержаннее меня, но его стоическое поведение не успокаивало меня, скорее наоборот.

Может быть, у меня более четко выражено чувство ощущения погоды нежели у него, инстинкт, который уже часто выручал нас. Всё же ночь окончилась. С рассветом пурга немного стихла, и я торопился с возвращением. Это было 3 апреля, в пять часов утра. Мы были настолько ослаблены двумя бессонными ночами и холодом, что скорее плелись, чем шли. На обратный путь к лагерю 1, который позднее мы проходили ровно за 2 часа, на этот раз нам потребовалось почти вдвое больше времени. Высота, пурга, холод и усилие, необходимое на прокладывание пути по глубокому снегу израсходовали мои силы, которыми я гордился всего несколько дней назад. Оглянувшись назад я увидел среди неожиданно разорвавшихся облаков Эверест. Длинный снежный флаг развевался на его вершине, словно в насмешку или на прощание. Всё точно ветром сдуло из моей памяти. Мне было совершенно безразлично, взойду ли я когда-нибудь на вершину. Мои чувства были притуплены, исчезло даже ощущение опасности. Я двигался почти автоматически. А затем, почти без перехода, стих ветер, уплыли облака, и вновь, запылало солнце. Только что мы застывали от холода, а теперь стонали от безжалостной жары.

Если бы кто-нибудь сказал мне в этот час, что скоро я буду подниматься вновь, что подвергнусь ещё большим лишениям и вновь буду подниматься, пока не буду стоять наверху, я счел бы его сумасшедшим.

Что творилось в душе Райнхольда в эти часы, когда мы искали дорогу назад, к лагерю 1, я не знаю. Но очень героическими его мысли не должны быть, поскольку он устал так же, как и я. Через три с половиной часа мы были в лагере 1 и после небольшого отдыха спустились сразу в базовый лагерь. Пестрые палатки и лагерная жизнь заставили меня в мгновенье позабыть о перенесенных лишениях.

Было такое ощущение, словно пришел в свой дом, находящийся в безопасном месте. И я уже считал, что эта ночь с бурей имела и положительную сторону. Выяснилось, что изматывающие страхи были ненужными, что на Эвересте все происходит иначе, чем в других горах Гималаев, где если начнется пурга или пойдет снег, то зачастую погода остается плохой на протяжении нескольких недель. После ночей, когда шум и рев урагана не дали нам сомкнуть глаз, вдруг вновь засияло солнце, и мир стал светлым и радостным, всё вошло в норму. Район Эвереста характеризуется как раз быстрой переменой погоды. Точно так же, как погода внезапно становится прекрасной, так вдруг при ясном небе может подняться разрушительная снежная буря. Мы позволили себе понежиться в базовом лагере. Пришла почта, почта от Регины. Огромная радость, которая окончательно подняла сой дух.

Ещё издалека я увидел почтальона, семнадцатилетнего парня, который регулярно поднимался со своим почтовым мешком от Луклы. Почерк Регины я узнал сразу, в момент, когда мы все столпились вокруг почтальона. Затем я отправился в свою палатку, влез в спальный мешок и начал читать письмо.

Здесь наверху, где отрезан от всего мира, почта из дома играет большую роль. Каждый тоскует по весточке с Родины. Когда приходит почтальон, то самые суровые мужчины становятся детьми. Они бегут ему навстречу, почти вырывая письма из его рук, и отходят с нескрываемым триумфом, когда что-то есть для них.

Со мной было не иначе, а когда я уходил ни с чем меня охватывало глубокое разочарование. И когда была возможность, я тотчас писал Регине ответ. При этом порою был настолько холодно, что замерзала концентрированная влага на внутренних стенках палатки. Я писал при свечке, в рукавицах и мог только надеяться, что моя жена сможет расшифровать мой неразборчивый почерк.

После трёх дней пребывания в базовом лагере мы полностью отдохнули. Ещё раз поговорили о маршруте, который хотели выбрать и пришли к выводу, что южный контрфорс непроходим. Нам ничего не оставалось, как выбрать маршрут первовосходителей, путь через склон Лхоцзе. Теперь мы горели нетерпением, вновь идти вверх и обеспечить страховкой новый маршрут.

Лагерь №2 превратился в радостный палаточный город в снегу и служил отныне вторым базовым лагерем для штурмовых команд.

Райнхольд и я – в одной связке, отправились в путь 10 апреля уже давно было пора покинуть лагерь.

После нескольких дней бездеятельного сидения в лагере мы были полны нетерпения. Нам нужно было стать активными, нужно было что-то делать. Старая цель вновь точно так же стояла перед нами, как и в начале путешествия. Я чувствовал себя в великолепной форме. Мы прошли вверх до лагеря 2 и 11 апреля были уже на стене Лхоцзе. Мы вновь вступали в область целины, так как до сих пор до нашей команды никто ещё не был здесь наверху. Наша задача – отыскать хорошую безопасную площадку для лагеря, поставить первые палатки и навесить перила на пути к лагерю. Мы обеспечили перилами обледенелую стену, используя при этом в качестве ориентира веревки прежних экспедиций, избравших так же этот путь. Это был дьявольски тяжелый труд на чистом стеклянном льду. Мы могли продвигаться вперед только на передних зубьях кошек. Ветер сдул весь снежный покров; вперед продвигались очень медленно.

Мы приняли решение пройти традиционную площадку для лагеря 3 на склоне Лхоцзе, поскольку она казалась нам слишком лавиноопасной. Но у нас не хватало веревок, чтобы закрепить перила на все пути до места обычного лагеря 4 на высоте 7200 метров. Таким образом, я спустился вниз, после того как на высоте 7000 метров мы израсходовали всю веревку, в то время как Райнхольд с двумя шерпами поднялся ещё на 200 метров, чтобы разведать путь.

Я ожидал его в лагере 2. Он рассказал, что там наверху он нашел остатки корейской палатки и что площадка превосходно подходит для нашего лагеря 3. На следующий день было очень жарко. Термометр показывал до 42 градусов в тени. Без пухового снаряжения, только в рубашках и пуловерах мы вновь поднимались по ледовой стене, с тем, чтобы сделать её проходимой для носильщиков и остальных членов команды до запланированной площадки для лагеря. Мы навешивали дополнительные перила, улучшали страховку, всё было сделано, спустились снова вниз. Ещё один важный участок горы был завоеван. Вечером этого дня Вольфганг Найрц отметил в своём дневнике-магнитофоне: «В последние дни Райнхольд и Петер с двумя шерпами разведали площадку для лагеря 3. Это безопасная площадка на склоне крутизной около 45-50 градусов. Сегодня туда поднялись Роберт и «Бык», Хорст, Франц и я, чтобы затащить туда необходимый материал. В ближайшие дни, начиная с завтра, Петер и Райнхольд перейдут в этот лагерь и закрепят перила до южной седловины на высоте 8000 метров».

Было тепло, мы чувствовали себя хорошо и хотя устали, он не были измучены. Мы ощущали разреженность воздуха, но не было чувства, что необходим кислород, хотя мы работали уже на высоте, где обычно испытывали большие трудности без кислородных приборов. Не смотря на это, на следующий день мы не поднялись выше, как было запланировано, а решили сэкономить свои силы и прежде всего отдохнуть. Итак, мы остались в лагере 2, это было 13 апреля. Но Райнхольд не выдержал этого, с двумя шерпами он продвинулся до высоты 7800 метров. Я же, в противоположность этому, спустился в базовый лагерь. При этом я установил рекорд: спустился через Долину Молчания в ледопад до базового лагеря за 1 час 20 минут. На этот путь длиной примерно в 10 километров требуется обычно от 4 до 5 часов.

Позже, 15 апреля, Райнхольд также вернулся; в то время, как Роберт Шауер с двумя шерпами продолжал работать наверху.

17 апреля он достиг женевских скал на высоте 8000 метров. Женевские скалы – могучий скальный контрфорс, разделяющий склон Лхоцзе и южную седловину. Его назвали так в 1952 году швейцарская экспедиция. После того, как Шауер достиг женевских скал, путь к лагерю 4 был безопасным, так как отсюда по относительно ровной местности переходишь траверсом к южной седловине. До сих пор всё шло гладко. Собственно говоря, слишком гладко. Я чувствовал, что так безупречно не может дальше продолжаться. И верно, 17 апреля Ганс Шелль сообщил по рации о сильных сдвигах на ледопаде. Открылась трещина в тот момент, когда участок как раз проходили люди. Слава богу ничего не случилось – пока не случилось.

18 апреля ледопад Кхумбу потребовал свою первую жертву. Вольфганг Найрц сообщил по рации во все лагеря: «Внимание лагеря 1 и 2. Сегодня на ледопаде Кхумбу произошло несчастье. Обрушилась огромная платформа, через которую шерпы положили двойную лестницу. Один из шерпов был как раз в этот момент на этом участке. Он упал в трещину и найти его было невозможно. Приём!».

Найрц ответил: «Когда Нуру упал, там был Анг Пху и ещё один шерп. Они как раз хотели вытащить лестницу, но при этом лестницей порвали веревку и поэтому были без страховки. Тут неожиданно начало грохотать, и площадка на которой стоял Нуру, обрушилась. Анг Пху здесь. Он говорит, что нет никаких шансов найти Нуру».

Мы все были глубоко потрясены. Шерпы же на редкость были не так опечалены, как можно было предполагать. Разумеется, они были поражены. Но после того, как мы предоставили им день отдыха, они безропотно продолжали свою работу.

Путь проложенный нами через ледник Кхумбу был засыпан. Роберт Шауер, который сверху, из лагеря 1, руководил навешиванием перил и возможным оказанием помощи жертве, сообщил по рации с места катастрофы: «На расстоянии 200 метров осела вся почва. Путь проходил как раз через место аварии. Ширина образовавшейся трещины – 20 метров. Но о спасении Нуру или возможности оказать ему помощь нечего и думать. Трещина засыпана свалившимся сверху льдом».

В своем дневнике я записал: «18 и 19 апреля пурга и сильный снегопад». Погода снова ухудшилась. Работа по организации страховки (по обработке пути) приостановлена и изможденные люди вернулись в базовый лагерь, но 20 апреля буря стихла, прорвалось солнце и погода обещала быть снова прекрасной

Сразу после завтрака я отозвал Райнхольда в сторону: «Как ты считаешь – следует ли нам отважиться на первую попытку?» - «Почему бы нет?» - последовал его ответ. «В конце концов, мы имели право на первый штурм вершины».

Это право означает также известное обязательство, поскольку остальная команда относилась к этому естественно с пристрастием и хотела также подниматься наверх. Любое промедление с нашей стороны задержало бы все предприятие. Когда мы сообщили о нашем решении всем, мы встретили единодушное одобрение. Время ожидания во всяком случае сокращено, поскольку было исключено, что две команды одновременно стартуют к вершине. Даже из-за носильщиков, которые были необходимы, чтобы переносить снаряжение и кислородные баллоны в высотные лагеря для второй команды. Исходя из опыта, связка-двойка лучше всего оправдала себя при штурме вершины.

21 апреля мы оставили базовый лагерь и поднялись в сопровождении трех шерпов в лагерь 1. Мы шли в некоторой степени не спеша, не надрываясь, чтобы по возможности лучше привыкнуть к высоте.

В моем дневнике запись: «От базового лагеря до лагеря 1 – около 2-х часов». И добавка: «Самочувствие очень хорошее». На следующий день мы дошли не спеша до лагеря 2 и провели там очень холодную, но спокойную ночь. 23 апреля мы поднялись по склону Лхоцзе, который между тем был полностью обеспечен необходимой страховкой, в лагерь 3. Я чувствовал себя великолепно. Вечером я был голоден. Я вытащил банку сардин в масле и съел её за один приём. Через некоторое время почувствовал легкую тошноту и чувство тяжести в области желудка. Вначале я не обратил на это никакого внимания, относя эти недомогания на влияние высоты. Все же мы находились по ту сторону границы в 7000 метров!. Моё состояние ухудшалось все больше и больше. У меня выступил холодный пот, под языком собиралась слюна; я вынужден был выйти из палатки, так как меня рвало.

Меня словно вывернуло всего наружу. Желудок и глотка горели огнем. Стало ясно, что у меня было сильное пищевое отравление. Когда из меня вышла вся горькая желчь, я заполз ослабевший до смерти в спальный мешок. Я знал: на этот раз я не достигну вершины.

На этот раз, а может быть, - вообще никогда. Высота, тошнота, боль, потеря жидкости и напряжение во время рвоты – само по себе уже смертельная опасность. Идти дальше без кислорода было бы чистым безумием. И ко всему прочему к утру поднялась пурга.

«Мои дела плохи, Райнхольд», – сказал я – «Вероятно, я испортил желудок сардинами в масле. Я не смогу идти. И ты тоже возвращайся. Погода будет плохой. Пурга. Слишком опасно».

Я думаю, он был очень разочарован, но не сказал ничего. Достичь вершины один он не сможет. Но и спускаться он тоже не хотел. Поэтому он хотел дойти до южной седловины и там на высоте 8000 метров соорудить лагерь 4.

Итак, он отправился с двумя шерпами. У него было с собой две палатки, два примуса, один газовый баллон, прочее снаряжение и продукты питания. Я чувствовал себя скверно, но хотел непременно спуститься из-за плохой погоды с тем, чтобы дождаться Райнхольда в базовом лагере. Наша первая попытка восхождения на вершину потерпела неудачу. Теперь попытаются сделать это другие.

Мы оба были на волосок от гибели, разделившись в этот день. Поднявшаяся пурга закручивала снег, и вскоре три фигуры исчезли из поля зрения.

После этого я начал спускаться. С каждым шагом я становился слабее. Изнуренный я то и дело опирался на ледоруб и отдыхал несколько секунд, прежде чем продолжить спуск по желтым веревочным перилам. Я чувствовал, что если я не буду спешить, то у меня не хватит сил дойти в спасительный лагерь.

Появился туман, такой густой, что когда я добрался до подножья склона Лхоцзе, где заканчивались перила, то ориентировался с трудом.

В непробиваемой снежной пурге я потерял ориентацию, не зная куда идти: влево или вправо. Конечно недостаток кислорода делал также свое дело. Полчаса я кружил беспомощно в поисках желтых маркировочных флажков, которые мы прежде воткнули в снег. И единственное, что в конце концов мне помогло, была только моя несгибаемая водя к жизни, которая ещё раз мобилизовала силы в этой исключительной ситуации.

Наконец я встретил один из маркировочных флажков и, спустя примерно час, прибыл в лагерь 2.

Когда я, спотыкаясь, один подходил к лагерю, у моих товарищей были испуганные лица.

Должно быть, я выглядел ужасно. А что стало с Райнхольдом? Я не знал этого. Но было ясно, что он и два шерпа боролись за жизнь там, наверху, на южной седловине.

Непосредственно сразу после моего прибытия в лагерь Вольфганг Найрц записал на магнитофон все, что я смог сообщить. Я говорил медленно, запинаясь, несколько запутанно и с большими паузами между отдельными предложениями. Я был глубоко обескуражен и не верил больше в победу над вершиной: «Я рад, что я в лагере 2… За все время моих занятий альпинизмом я ещё никогда не был таким усталым, как сегодня. Я также не знаю, это лагерь2… Мы поднимались вчера довольно хорошо. Райнхольд шел со мной. И я должно быть что-то не то…Я съел что-то, нее то сардины или что другое. В течение часа меня ужасно рвало. Меня рвало беспрерывно. И это стоило мне так много сил, что потом ночью я не мог спать, хотя и принял сильно действующие таблетки снотворного…За всю ночь я спал, наверное, не больше десяти минут…Сначала был небольшой ветер, но не такой, чтобы можно было сказать: погода плохая. Из-за этих неприятностей с желудком я конечно остался…Но Райнхольд с двумя шерпами пошел сегодня рано с пятью шерпами дальше (в действительности их было двое) к южной седловине. Там наверху было безумно ветрено. Шерпы сомневались, стоит ли вообще ставить палатку. Будет очень и очень трудно. Без кислорода там наверху, на высоте 8500 метров. Так происходят всевозможные вещи, которые уже не находятся под контролем. Это моя личная точка зрения сейчас, и я думаю, будет исключительно тяжело…Я не настолько самонадеян, чтобы сказать, это вообще невозможно. Я в это меньше верю. Но много факторов должны благоприятствовать успеху… Должно быть тепло. Ни в коем случае не должна быть пурга. Такая буря, какую сейчас мы…какая сейчас у нас, поскольку тебя срывает с гребня. Тогда ты просто…у тебя нет никаких шансов. И я полагаю, что с двадцатых годов, когда было предпринято несколько попыток, что с тех пор ровно ничего не изменилось. Все зависит от счастья. Зависит от погоды, и от отдельных лиц, взойдешь ли вообще. Я скорее такого мнения, что в данный момент это невозможно. Но в этом может быть виновато мое плохое самочувствие. В данный момент я смотрю на все очень пессимистично…Когда светит солнце, и когда наверху нет ветра…Бывают дни, когда полностью безветренно, тогда я полагаю, что может быть, от лагеря 4 идется просто…можно попробовать. Критическая точка, конечно, на высоте 8600 метров. Будут ли у кого тогда силы, смирится ли кто с тем, что возможно получит тяжелые последствия – это уже другой вопрос. Мы сделаем ещё одну попытку. С Райнхольдом, если позволят обстоятельства… Но ни в коем случае я не буду идти до тех пор, чтобы вернуться вниз идиотом.»

Для всех, кто слушал это, это прозвучало отказом от наших больших планов. Послание ушло в мир. И вскоре агентство заявило: «Восхождение на Эверест без кислорода потерпело фиаско». Для людей, находящихся далеко отсюда, мы были в этот момент ничем иным, как двумя сумасшедшими, которые отважились на что-то невозможное и потерпели при этом крушение.

Интерес альпинистского мира обратился теперь к попытке остальных членов команды взойти на вершину. Удастся ли вообще, что австрийская связка впервые завоюет вершину Эверест, хотя бы с кислородом?

Между тем от Райнхольда Месснера никаких признаков жизни. Жив ли он вообще?

27 апреля в базовый лагерь, шатаясь, пришел древний бородатый мужчина, сопровождаемый двумя мальчиками с лицами стариков. Райнхольд Месснер и два его шерпа. Две ужасные ночи без кислорода на высоте свыше 8000 метров оставили на них следы. Шерпы были скорее мумиями, чем живыми, в то время как Райнхольд Месснер, который двигался все время в замедленном темпе, мог ещё сообщить, что произошло. Он говорил при этом очень медленно, и его голос звучал словно издалека.

Они продвинулись до южной седловины, до площадки предусмотренной для лагеря 4.

Но уже на пути их полностью захватила буря. С невероятными усилиями Райнхольду и двум шерпам все же удалось кое-как поставить палатку. Однако, после этого у них уже не было сил. Шерпы были полностью апатичны, они считали, что умрут. Райнхольд попытался поддержать их дух, хотя сам устал до невозможности. Но он единственный знал, что если они заснут, то умрут от переохлаждения. Когда неожиданно с громким треском порывом урагана разорвало палатку, их положение стало почти безнадежным. И все же Райнхольду удалось на время заштопать палатку. Он скипятил чай и вливал его в шерпов, которые в паническом страхе залезли в спальные мешки и больше не двигались. Он сам также выпил, сколько мог, горячего напитка. У них было ограниченное количество продуктов и их ни в коем случае не хватило бы для длительного пребывания. У них не было с собой и искусственного кислорода. Райнхольд никогда не говорил о том, обуревали ли его тогда, как меня в штормовую ночь в лагере 2, страхи. Но я думал, что тот, кто борется за то, чтобы только выжить, не имеет возможности беспокоиться о страхах.

Что значит пережить ураганную ночь на такой высоте – это можно представить себе, когда испытаешь нечто подобное на собственной шкуре. Даже при самых благоприятных обстоятельствах каждый шаг на такой высоте требует большого напряжения воли. Необходимо заставлять себя сделать любое движение. Постоянно под угрозой свинцовой смертельной усталости. Если в такой ситуации настигает пурга с порывами ветра, максимальная скорость которого 130 километров в час, и начинается такой густой снегопад, что не видно руки перед глазами, положение становится практически безнадёжным. Необходимо вгрызаться в лёд, с тем, чтобы не быть сброшенным с горы. Каждый полагается только на самого себя. Если что-либо случится с одним – помощь исключена; каждый занят в достаточной степени тем, чтобы спасти себя. ТИ тем выше следует оценить достижение Райнхольда, который сберег от верной смерти не только себя, но и двух шерпов.

Райнхольд и двое сопровождающих его провели в лагере 4 две ночи и один день. Большую часть времени Райнхольд потратил на то, чтобы помещать заснуть обоим шерпам. Он ворчал на них, угрожал и ругал, и вновь расталкивал и будил их.

Недавно я прочел, что один врач, который сам не принимал участие в экспедиции, на пресс-конференции в Катманду утверждал: Райнхольд жестоко обошелся с одним шерпом. Утверждение, вызвавшее большой ужас среди слушателей. Меня это заявление прежде всего повеселило и позабавило. Я убежден, что Райнхольд все наказания преисподней обрушил на обоих мужчин. Я сам в подобной ситуации действовал бы точно также, с тем чтобы предотвратить людей от сна или остановки на спуске. Так и только так мог Райнхольд спасти их жизнь.

Я сам вспоминаю, что даже в родных Альпах я давал пощечину людям, когда они хотели сдаться. Позднее они трогательно благодари меня за это. Нападки на Райнхольда были таким образом, целиком и полностью взяты с потолка и полностью неквалифицированными. Но они еще раз показали мне, что и мы - альпинисты всего навсего – люди, люди со всеми человеческими слабостями. И среди нас преобладает, как и среди артистов – ревность; и нам знакома зависть к успеху, достигнутому другим. И иногда в игру втянуты совсем веские меркантильные интересы.

Как будет дальше? Райнхольд до смерти изнурён. Я все еще не полностью пришел в себя, хотя 27 апреля мне было уже значительно лучше. Я начал строить новые планы и написал своему тестю: «…Наша атака на вершину четыре дня назад сорвалась из-за ужасной бури, при скорости ветра – 130 километров в час и температуре 45 градусов ниже нуля (измерена на южной седловине). Райнхольд, который не смог спуститься в лагерь 3, где я спасся и был в безопасности, провел затем с двумя шерпами две ночи на высоте 8000 метров. Палатка была разорвана ветром в первую ночь и, только используя последние силы, они поставили вторую, вынуждены были не спать две ночи и удерживать стойки палатки. Шерпы и Райнхольд были на грани своих сил, когда вчера, после того как стихла буря, вернулись в лагерь 3, а позднее – 2-й лагерь.

Итак, Лоис был уверен, что я ни при каких обстоятельствах не буду подвергать себя опасности до такой степени. Просто в тот день чувствовал, что погода будет хуже, и это сбылось с точностью. И в будущем я буду поступать также. Если всё идет нормально – порядок; если-же становится слишком опасно – тотчас назад. Я сделаю ещё одну попытку подняться без кислорода с Месснером; на случай, если снова не удастся, возьму два баллона кислорода с собой. Физически чувствую себя несколько лучше, чем Райнхольд, не хочу задаваться перед тобой, а просто хочу, чтобы Вы были дома несколько спокойнее. От холода мы можем хорошо защищаться. Большую опасность представляет вновь прохождение ледопада Кхумбу… Когда ты получишь письмо, то мы уже будем во втором предполагаемом выступлении на вершину – я надеюсь, что оно будет удачным. Уже сейчас в мае значительно «теплее», вместо минус 45 – на 10 градусов меньше на высоте 8000 метров, и погода стабилизируется перед наступлением муссона (в конце мая).

Лоис, это вкратце наше сообщение из лагеря – будь уверен (теперь уж во второй раз, подумаешь ты!), что я держу уши очень, очень востро, ничем не рискую и надеюсь, через 2-3 недели быть снова с вами дома…».

Как всегда, когда я хочу воспрянуть духом, я перелистываю старые издания о первых попытках покорения высочайшей вершины мира.

В 1855 году открыли, что гора на границе Тибета и Непала, которую обозначали до того времени римской цифрой – IV, была самой высокой горой мира. Кроме того, выяснили, что эта гора, которая должно быть состоит из геологических молодых пород, выросла примерно за 10 лет на 1 метр, поскольку гора, также как Альпы, ещё находились в стадии горообразования. Гора, которую местные жители называли «Джомолунгмой», «матерью всех богов на земле», получила своё сегодняшнее имя от английского географа сэра Георга Эвереста, который по поручению английского вице-короля произвел топографические съемки в области Гималаев (в Индии) и при этом добился больших заслуг.

Но только в 1921 году мистер Чарльз Белл получил разрешение Далай Ламы, главы тогдашнего религиозного государства Тибет, предпринять разведывательную экспедицию на Эверест. Эта экспедиция под руководством подполковника Говарда Барри поднималась на вершину с северной стороны и достигла высоты 7000 метров, не применяя дыхательные аппараты, которые в то время ещё не были известны альпинистам. Член экспедиции Джорж Лейгх Мэллори написал после возвращения: « Прежде всего нужно имеет счастье: мгновенье короткого настроения, когда свирепый нрав Эвереста на время укрощен. М не забывали, что высочайшей из всех гор присуща холодная суровость, которая так ужасна и так жестока, что умные люди хорошо делают, когда начинают дрожать и колебаться на пороге высшей цели».

Но уже год спустя, 10 мая 1922 года Мэллори вновь пытается подняться на Эверест. Непреодолимое желание ступить на вершину, охватило его. Он достиг высоты более 8000 метров и должен был повернуть назад из-за плохой погоды. Позднее он попал со своими спутниками в лавину и выжил, в то время как семь шерпов погибли. И тогда он попытался в третий раз, 7 июня 1924 года он начал подъем в шесть часов утра со своим Андрей Ирвином из лагеря 4, который был разбит на высоте 8050 метров. Несколько часов позднее их, внезапно, в последний раз увидел участник экспедиции – Одел – на высоте 8400 метров. Они находились на вершинном гребне и медленно продвигались вперед. Неожиданно они исчезли в тумане. Больше они уже не появлялись.

После этого несчастья доступ к Эвересту был в течение девяти лет закрыт для иностранцев. Непал также не давал разрешения подняться на вершину с юга.

Однако затем, в 1933 году, на пути к Эвересту – вновь английские альпинисты. Руководил – Хуг Руттладж. Мужчины организовали свой лагерь 6 на высоте 8200 метров, то есть намного ниже места, где последний раз видели Мэллори и Ирвина. Снежная буря заставила их вернуться и на обратном пути они нашли ледоруб Мэллори. При известных условиях это могло означать, что Мыллори погиб уже на обратном пути. И это вновь позволяет сделать вывод: возможно перед этим он достиг вершины. Захватывающая дыхание мысль: мужчины в брюках - гольф и отриконенных ботинках с недостаточным снаряжением на Эвересте!

Чем больше я читал о приключениях суровых парней двадцатых годов, тем больше проникался уверенностью, что наш замысел закончится удачей.

В 1934 году сумасшедший одиночка вновь сделал попытку штурма Эвереста – поклонник йоги Морис Уилсон. Он был убежден. Что сможет установить прямой контакт между своей душой и своим телом, если будет голодать три недели. Тогда, полагал он, он будет в состоянии достигнуть вершины Эверест. Сначала у него был план достичь по возможности большей высоты с помощью самолета, затем сделать аварийную посадку, с тем, чтобы без особого труда преодолеть оставшийся путь.

Но во время промежуточной посадки на его самолет наложили арест. Он обвинил шерпов, которые привезли его через границу контрабандой. Оснащенный только рисом, водой, теплой одеждой и ледорубом, он поднялся до лагеря 3. В 1960 году китайская экспедиция, которая поднималась со стороны Тибета, нашла его тело и запечатлела его на пленке. Фильм был также показан позднее в Европе.

В 1935, 1936 и 1938 годах потерпели неудачу три экспедиции – из-за плохой погоды. Затем разразилась война и все дальнейшие попытки завоевать непокоренную гору, были приостановлены. Лишь в 1947 году предпринял попытку вновь одиночка канадец Джерл Денман. В противоположность злополучному Уилсону, он имел некоторое понятие об альпинизме. И он нелегально перешел границу, переодетый монахом – ламой и взял себе двух непальских шерпов. Одного из них звали – Тенцинг Норгей, – это человек который шестью годами позднее должен будет стоять на вершине вместе с Эдмунтом Хиллари.

Денман и оба шерпа достигли южного склона Эвереста в идеальных погодных условиях. А потом шерпы отказались идти дальше: снаряжение Денмана показалось им слишком скудным. В одиночку он добрался до высоты 6600 метров. Затем он повернул назад. Свой опыт он изложил в книге: «В одиночку к Эвересту». Этой книгой он заработал большое количество денег.

А затем, в 1951 году британская экспедиция, в которой также принял участие Хиллари открыла обещающий успех маршрут на вершину: впервые Непал дал разрешение исследовать Эверест с юга. По традиции на протяжении всех предыдущих лет к массиву Эвереста подходили с севера, с Тибета. Но за это время Тибет стал китайской провинцией, и тем самым этот путь был окончательно закрыт для западных экспедиций. Экспедиция под руководством Эрика Шиптона нашла маршрут через ледопад в долину Молчания, через склон Лхоцзе и южную седловину, а потом дальше через южную вершину к главной вершине. Однако Шиптон не поднимался сам, отложив атаку на вершину на более позднее время. На обратном пути он и его люди обнаружили следы «йети», загадочного снежного человека и сделали фотоснимок отпечатка ноги. Так родилась легенда, которой до сегодняшнего дня занимаются даже серьезные ученые. Между тем была усовершенствована кислородная техника. Резервуары, названные баллонами, стали меньше и удобнее; разработали маски, односторонний вентиль и закрытую систему, благодаря чему кислород не расходуется даром. И остальное снаряжение стало весить теперь значительно меньше. Стали применять искусственные волокна и пуховое снаряжение.

Щвейцарской экспедиции почти удалось осуществить восхождение ещё в 1952 году. Вновь в ней участвовал шерп Тенцинг. Раймонд Ламбери, Флори, Ауберт и Тенцинг достигли 27 мая последнего лагеря. 28 мая 1952 года Тенцинг и Ламберт вышли из лагеря. Они дошли до высоты 8463 метра. Но дальше их покинули силы. Заболевшие горной болезнью и утомленные они должны были сдаться. 29 мая они вновь прибыли в лагерь совсем обессиленные.

Несколько позднее стартовала вторая команда. Один из участников писал позднее: «Наше дыхание становилось тем чаще, чем выше мы поднимались. Всё чаще мы останавливались, в надежде восстановить свои силы. Но это была иллюзия. На этой высоте человек больше не восстанавливается: наоборот, каждая проходящая минута подтачивает физические силы. Даже самый сильный слабеет…».

Эта вторая команда не дошла до вершины 240 метров. Затем она вынуждена была сдаться.

Раймонд Ламбери записал: «Каждая экспедиция на Эверест учит тому, как эта гора может быть в конце концов завоевана. Каждая экспедиция буквально идет на плечах ранее прошедших. Наша экспедиция преподнесла нам вновь хороший урок. Теперь мы знаем, что лучший возраст для восходителей на Эверест – в пределах 30-40 лет. Мы знаем преимущества акклиматизации и мы выяснили, на каком удалении друг от друга целесообразнее всего разбивать лагеря».

Это разумеется было шагом вперед. Однако, в том же самом году, в послемуссонный период вторая экспедиция с теми же самыми участниками потерпела поражение в результате ряда несчастных случаев из-за плохой погоды: уже на пути к базовому лагерю умерли из-за перегрузки два шерпа. Ещё один шерп погиб на ледопаде. Трое других пострадали от переломов. Затем началась буря. Несмотря на все это Тенцинг, Ламберт, Рейс и семь шерпов поднимались выше, пока пурга не заставила их окончательно повернуть назад.

Первовосхождение на Эверест удалось в 1953 году. Хиллари и Тенцинг начали свой исторический подъем 29 мая. За день до этого впятером они поднялись через южную седловину до высоты 8400 метров. Альпинисты Лоу и Грегори и два шерпа действовали в качестве вспомогательной и группы обеспечения, в то время как Хиллари и Тенцинг должны были отважиться на решающий штурм вершины.

В то утро они вылезли из палаток в четыре утра и отправились в путь, в то время как трое других пошли назад к южной седловине.

Хиллари и Тенцинг увидели напротив огромные, нависающие снежные карнизы. Каждый шаг представлял опасность для жизни. По юго-восточному гребню они быстро пошли под южную вершину, где отдохнули. Первая из двух кислородных «фляжек», принесенных ими (они имели два баллона на 1 человека) была пустой. Хватит ли оставшейся? Хиллари лихорадочно подсчитывал: восемьсот литров кислорода при скорости потребления три литра в минуту. Он подсчитал, что этого будет достаточно на четыре с половиной часа. За это время они должны будут подняться наверх и вновь спуститься к последнему лагерю, где находились резервные баллоны.

Решающим барьером перед вершиной была скальная ступень высотой 25 метров, зеркально гладкая и почти без зацепок, названная позднее его именем – ступень Хиллари. С восточной стороны скальной ступени приклеился громадный снежный надув. Они решили подниматься здесь. Хиллари шел первым в связке, а в это время Тенцинг страховал стоя на твердой земле. Медленно, миллиметр за миллиметром продвигались вперед, все время в ожидании отрыва карниза. Хиллари продвигался все выше, упираясь коленями, плечами и руками, пока не достиг наверху прочного грунта и не упал в изнеможении. Затем по тому же самому пути последовал Тенцинг. На этот раз страховал Хиллари. Выйдя наверх, Тенцинг упал в снег, словно мертвая птица, широко разбросав обе руки.

Всё выше поднимались по гребню. Первоначальный взлёт, который воодушевлял их в этот день, был уже пройден. Мчались минуты, а они ещё не дошли до вершины. Это превратилось уже в настоящее соревнование со временем, оканчивающимся запасом кислорода. И тут Хиллари выяснил вдруг, что перед ним путь идет дальше не вверх, а вниз. Он стоял наверху, на высочайшем возвышении земли.

Тенцинг ухмылялся, это можно было видеть несмотря на кислородную маску, на которой висели длинные ледяные сосульки. И тогда обнялись двое неравных мужчин, похлопывая друг друга по спине в течение минуты, пока у них не кончился кислород.

Впервые Эверест был покорен, впервые экспедиция на Эверест достигла своей цели. Но многие предыдущие неудавшиеся экспедиции были не напрасными; каждая сыграла существенную роль в истории завоевания Эвереста. Потому что, как уже сформулировал Раймонд Ламберт: каждое новое мероприятие могло использовать опыт предыдущих попыток восхождений.

Для меня особенно ценными были воспоминания, поскольку наибольшей нагрузкой для Хиллари и Тенцинга была неизвестность, не осмелились ли и они при известных условиях на нечто, что нельзя осуществить человеку.

В какой-то мере Райнхольд и я находились в подобном положении. Мы отважились на шаг в неизвестное.

Я узнал из литературы, что возможно, пробиться до экстремальных высот без кислорода и все же остаться в живых. Наконец, после покорения вершины с кислородом выкристаллизовывалось первовосхождение без кислорода в следующий логический шаг.

Размышляя таким образом, я вновь обрел душевное равновесие. Моя уверенность росла об исчезновении боли в желудке, Райнхольд также производил уже совсем бодрое впечатление. Через несколько дней у нас было единое мнение: мы хотели ещё раз попробовать после того, как первая команда предпримет штурм вершины.

Найрц, Бергман и Анг Пху были в превосходной спортивной форме, и поэтому они должны были войти в состав следующей команды, направляющейся к вершине. Для подъема они выберут точно тот же маршрут, по которому Хиллари и Тенцинг впервые покорили вершину: они планировали от лагеря 4 с одним промежуточным лагерем 5, через юго-восточное ребро добраться до южной, а затем и главной вершины. В помощь им выделены 12 шерпов, сопровождающие их. Здесь я хотел бы предоставить слово самому Вольфгангу Найрцу: « Теперь следовало поразмыслить обо всем трезво и хладнокровно. На южной седловине мы точно рассчитали, сколько кислорода потребуется нам. Мы знали, что в лагере 5, то есть последнем лагере, на четверых нам нужно минимум ещё шестнадцать баллонов; по одному на каждого – для сна, по два для подъема и, наконец, по одному – на обратный путь к южной седловине. Эти 16 баллонов несли вверх наши шерпы. Однако, следующее утро принесло короткое разочарование. Мы выяснили, что наши шерпы ночью израсходовали три баллона, предназначенные для вершины. Теперь необходимо было действовать быстро. Мы сразу-же пересмотрели все кислородные баллоны, лежавшие вокруг от прежних экспедиций, направляющихся вверх и наши при этом несколько американских наполовину полных. Теперь пробил час для нашего гения техники Хорста Бергмана: без его искусного умения было бы невозможно подогнать наши французские дыхательные маски к американской системе. С этим резервом мы отправились в путь. Каждый из нас нес на спине 25 килограмм груза. Мы поднимались по крутому желобу до тех пор, пока к обеду не достигли лагеря 5. Там мы откопали от снега остатки корейской палатки, которая ещё сослужила нам хорошую службу. Мы установили вторую палатку, вскипятили чай и залезли в спальные мешки. В этих обстоятельствах наш штурм вершины был на волосок от провала, так как в момент замены баллона в примусе, газ неожиданно устремился в палатку. Произошел взрыв и в одно мгновение всю палатку охватило пламя. Хорст, который был в маске, смог однако быстро погасить пламя.

Ночью была довольно сильная пурга и вновь выпал снег. На следующий день, в пять часов утра, мы начали варить, а в десять минут девятого мы отправились в путь. Была сильная снежная поземка, но небо было голубым. Погода – фантастическая. Хорст и я отправились вверх, проваливаясь сначала по колено, а затем по пояс в снег. Незадолго до южной вершины Хорст выяснил, что его баллон почти пустой. У его прибора произошла так называемая утечка кислорода. Из-за этого он израсходовал его слишком быстро. Мы ожидали Роберта и Анг Пху. Роберт, который во время подъема израсходовал меньше кислорода, предложил свой резервный баллон Хорсту. После этого Роберт и Анг Пху вышли вперед, а я остался на южной вершине с тем. Чтобы заснять дальнейший путь наших обоих друзей. Они направились к ступени Хиллари, взлету по ходу гребня. Роберт шел великолепно, а затем он исчез из поля нашего зрения. Мы последовали за ними, почти не говоря при этом друг с другом, а только объясняясь с помощью жестов. Когда мы появились за куполом, то неожиданно увидели Роберта и Анг Пху. Они достигли вершины и стояли рядом с треножником - топографическим знаком, который оставили китайцы во время победы над вершиной в 1975 году. Оба махали нам сверху. Ещё раз заснял Хорст последние метры, преодолеваемые нами в медленном темпе. Поднявшись наверх, мы обнялись. Анг Пху даже целовал мне ноги, всё время повторяя: «Пара сахиб, пара сахиб!» - «Шеф экспедиции, шеф экспедиции!».

Ветер совсем стих. Мы сняли наши рюкзаки, стояли на вершине, удивлялись, смотрели и фотографировали».

Это было 3 мая 1978 года. Экспедиция достигла своей первоначальной цели: победы австрийской команды над вершиной. Естественно у Найрца было тщеславие, поднять на вершину как можно большее количество участников команды. Но он не принимал в расчет Анг Пху. После того, как сирдар побывал на вершине, он в некоторой степени достиг, своей личной цели в экспедиции.

Когда он вернулся в базовый лагерь, у него, очевидно, уже не было настоящего стимула воодушевлять своих шерпов, как раньше, и заставлять их работать.

Во всяком случае у нас сложилось впечатление, что шерпы заметно ослабили свои усилия. Отныне это называлось: «Сил больше нет». Шерпы показывали на свои колени и утверждали, что им необходимо две недели, чтобы снова стать работоспособными.

Это соответствовало действительности. Они достаточно вымотались во время подъема первой команды. Пятнадцать из них были заняты переброской груза и кислородных баллонов наверх к южной седловине. При этом каждый из них нес минимум двадцать килограмм.

Но теперь большой запал у сирдара шерпов прошел. И его люди сделали ход назад. Они вставали позднее и медленно поднимались по ледопаду, хотя после того, как один из них здесь погиб, точно знали, насколько это было опасно.

Анг Пху руководил шерпами только в базовом лагере, где он комплектовал грузы. Но сам он уже не ходил с ними. Шерпы также не могли понять, почему все участники экспедиции хотят подняться на вершину. Для них после первой победы над вершиной и первой победы их предводителя дело было практически законченным. Это особенно глубоко тройки доктора Маргрейтера, Хельмута Хагнера и Ганса Шелле: большинство носильщиков отказывались тащить для них кислород ещё раз к южной седловине. Тогда они попытались действовать сами, неся часть своих баллонов, но вынуждены были затем отказаться. Во-первых, потому, что погода не была благоприятной и кроме того, Ганс Шелле сильно простудился. Все это способствовало возникновению многих недоразумений в лагере. Вольфганга Найрца упрекали, что он взял не тех шерпов с собой на вершину, упрёк, по моему мнению, незаслуженный.

Мне было жаль, что возникли такие инциденты. Я знаю, что доктор Маргрейтер и Хагнер особенно хорошо подготовились к этой экспедиции и знал также, что они в большей степени способствовали тому, чтобы эта экспедиция вообще состоялась.

Правда, непосредственно нас, Райнхольда и меня, эта забастовка мало задела. Мы все равно образовали своего рода особую группу. Прежде всего для осуществления нашего замысла, восхождение без кислорода, нам почти не нужны шерпы. Мы хотели, чтобы всего два носильщика поднесли наш груз до южной седловины.

На очереди – наша следующая попытка взойти на вершину. Обычно первая команда, потерпевшая неудачу, должна ждать пока пройдет очередь всех остальных. Но мы с самого начала выторговали себе особый статус. Мы заплатили в общую кассу больше денег, чем другие, и тем самым приобрели права на большую свободу передвижения и решений. Не будь этого, мы не смогли бы совсем осуществить запланированное. Поэтому нас меньше всего коснулась забастовка шерпов.

Мы оставались в лагере до 1 мая, позволили себе окончательно придти в себя и, наконец, стали в такой фантастической форме, с какой не были на протяжении всей этой экспедиции. Полагаю, только сейчас я был по-настоящему акклиматизирован. Это относились и к Райнхольду, который буквально расцветал с каждым часом. Погода была великолепной и для нас обоих было ясно: сейчас или никогда.

2 мая мы были вторично готовы к штурму вершины. На этот раз мы должны это сделать; в случае второго провала у нас не будет ни моральных, ни физических сил, чтобы предпринять третью попытку. Но и на этот раз мы были осторожны в наших предсказаниях при прощании с лагерем. Мы никогда не утверждали: «Мы покорим Эверест без кислорода». Самое большее мы говорили: « Мы хотим попробовать», что для Райнхольда означало не меньше, как : «В любом случае я попытаюсь идти до границы возможного».

В одном мы были очень определенны и постоянно подчеркивали это: « Ни в коем случае мы не пойдем на Эверест с кислородом. Если будет невозможно идти дальше без дыхательной маски, мы повернем назад. Мы откажемся». Это было нашей философией, и эту точку зрения мы уяснили раз и навсегда. Для других и для себя.

Дома, в родном Тироле, во время предварительных бесед с участниками экспедиции и журналистами, это говорится несколько легко. Это воспринимается также легко, и гордишься собственной выдержкой. Но позднее, на горе, это выглядит совсем иначе. Хотя не хочешь сознаться и ни с кем не говоришь об этом. Но здесь наверху, когда перед глазами сверкающая пирамида этого короля всех гор, каждого охватывает вершинная лихорадка. Уже здесь в базовом лагере были дни, когда я думал тайком: « Я хочу наверх. Любой ценой. Я хочу стоять там наверху и сверху посмотреть на Тибет и на другие горные вершины, которые будут лежать у моих ног». И тут заговорила моя спортивная совесть: и ты способен, несмотря на всё, что ты сказал, в случае необходимости идти с дыхательным аппаратом? Но моё честолюбие не хотело этого допустить; я чувствовал себя связанным данным словом. Всевозможные голоса спорили во мне, и я понял до конца значение поговорки: «Каждый сам с собою в ссоре». Однако утром 2 мая этот разлад с собою был забыт – говоря точнее, отодвинут.

Мы поднимались без отдыха, оставив позади лагерь 1, и сразу же пошли вверх к лагерю 2. В этот день было жарко. В тени палатки мы измерили температуру – плюс 42 градуса. Воздух не шелохнется. На вершине также было безветренно, что способствовало победе команды Найрца.

В лагере 2 мы услышали по рации сообщение Найрца об успехе. Перекрывающие друг друга голоса врывались в микрофон. И мы в ответ заорали, перебивая друг друга, и до безумия радовались вместе с ними.

Мы радовались за них и за нас, поскольку идеальные погодные условия равным образом обещали нам удачу. Однажды Райнхольд сознался: « Собственно каждую экспедицию я делаю только для самого себя. И больше ни для кого». Это было честно. И когда я поразмыслил над всем, то в известной степени, я тоже считал также. Мне необходим этот успех точно также как и Райнхольду, И полностью, исходя из личных мотивов. Любая идеализация была бы лицемерием».

Я хотел совершить нечто такое, что все считают невозможным, нечто, чем буду обладать только я один. На вопрос, почему вообще поднимаюсь на вершины, ответить не так просто.

Когда хотят доказать себе что-то, то можно доказать это другим способом. У альпиниста нет зрителей и нет аплодисментов, и если он совершает что-то исключительное, то всегда найдутся сомневающиеся и завистники. Почему-же? Может быть это прозвучит слишком сентиментально, если я скажу, что горы у меня в крови? Горы поглотили меня с тех пор, как я себя помню. Ещё шести и семилетним я отыскивал огромные скальные блоки в окрестностях Майерхофена, чтобы научиться лазанию. Наш расход йода и пластыря был потрясающе огромным.

Чем старше становился я, тем более отважные скальные экскурсии предпринимал я. Уже давно мои товарищи по играм не пытались делать то же, что и я; и в то время, как они играли в долине в футбол или предавались искусству карточной игры, я вооруженный ледорубом деда, находился на ледниках Циллерталя.

Все горные гиды знали меня как сумасшедшего мальчишку, который в одиночку совершал труднейшие путешествия по ледникам и чтобы немножко успокоить свою совесть, они рассказывали мне самое важное об опасностях льда, если уже ничто не могло остановить меня. Я знал, как распознавать продольные трещины и как избежать поперечных.

С ледорубом, который был мне до подмышек и рюкзаком, который был по величине почти с меня, я скоро побывал на всех трёхтысячниках, до которых я мог добраться из дома в конце недели. Когда в понедельник я приходил иногда продрогший и в царапинах слишком поздно на занятия, мои учителя закрывали на это глаза: я наслаждался и здесь неким подобием дурацкой свободы. Только моя мать смотрела на мою страсть к альпинизму с недовольством. Она делала всё возможное, чтобы отвлечь меня от гор. Бесполезно.

В 14 лет я покинул начальную школу в Майерхофене, сменив её на торговую школу в Форалберге. Ясно, что отныне я делал небезопасные восхождения на вершины этого района. В 17 лет я имел счастье познакомиться с хорошими альпинистами, которые воспитали юного самоучку, сделав из него профессионального альпиниста. Они делали это не только ради любви ко мне, поскольку. Я тоже мог быть им очень полезен. Невысокий и ловкий, каким я был – таким остался до сегодняшнего дня, - я превосходно подходил для идущего первым в связке; благодаря моей силе, ловкости и мастерству я мог проводить их через самые трудные участки. Таким способом я прошел великолепную альпинистскую школу, о которой можно только мечтать. Конечно моя мать ни при каких обстоятельствах не хотела слушать, чтобы я стал профессионалом-альпинистом.

Итак, сначала я учился ремеслу живописи на стекле. Четыре года я посещал техническую школу и сдал выпускной экзамен. Но между тем меня постоянно тянуло в горы. Изредка я уже работал в качестве гида. В зимние каникулы подрабатывал немного денег в лыжной школе и отправлялся с гостями в длительные походы. Чем старше становился я, тем труднее удавались мои прогулки. При этом со мной никогда не случилось ничего серьёзного. Естественно, я развивал навыки, оттачивал их. Всё что делаешь на горе настолько вошло в мою плоть и кровь, что все мои движения стали чистыми рефлексами. Я лез с фантастической надёжностью. И начал тренироваться в скорости. Это часто охраняло меня от плохого. Я часто удивлялся тому, что другие альпинисты задерживаются 3 или 4 дня на стене, организуя при этом биваки на площадках, которые подвержены постоянным камнепадам. Я же напротив стремился к тому, чтобы как можно быстрее пройти стену вверх и спуститься без организации бивака.

Со временем я перенес область лазания в Западные Альпы, где делал трудные ледовые маршруты. Среди прочих маршрутов, в 1966 году я сделал второе прохождение контрфорса Фриней на Гранд Жорасе во Франции – был тогда одним из первых серьезных восхождений с Райнхольдом Месснером, с которым тогда уже хорошо подружился. Просто выяснилось, что у нас на горе единые интересы. Но тогда, в шестидесятых годах я ещё много ходил в одиночку. В 1969 году я принял участие в Тирольской экспедиции в Андах, когда мы совершили восхождение на Йерупайю.

В 1970 году Карл Херлихкоффер предложил мне принять участие в его экспедиции на Нанга-Парбат. Райнхольд также был приглашен. Сначала я согласился. Но потом представилась возможность провести зиму в США в качестве учителя лыжного спорта. Итак я отодвинул на этот раз в сторону Гималаи, которые уже давно манили меня. Место, предназначенное для меня занял брат Райнхольда – Гюнтер; он погиб во время экспедиции в ледовой лавине.

Американцы задержали меня на какое-то время. Чтобы возместить для самого себя за ушедшую от меня Нанга-Парбат, я выехал с парой американских альпинистов в Калифорнию, в долину Йесемите, вблизи от Сан-Франциско. Южная стена Эль-Капитана считалась тогда – и считается – одной из труднейших стен мира. Я был первым среднеевропейцем, покорившим её. Это было в 1970 году.

В 1974 году Райнхольд и я прошли за рекордное время северную стену Эйгера. Наше достижение привлекло международное внимание. Шел 1975 год – я работал в то время уже около десяти лет гидом – в первый раз в Гималаях. Вновь с Райнхольдом. Наша экспедиция из двух человек на Хидден пик произвела тогда фурор в мире альпинистов. Тогда никто не считал за возможное, пойти на восьмитысячник и покорить его в двойке.

Осенью 1985 года я женился на Регине, девушке из Майерхофена, которую я знал уже несколько лет. Когда мы отправились на Дхаулагири, Регина была уже на третьем месяце беременности, но она скрыла это. Она не хотела, чтобы из-за неё я отказался от экспедиции на Дхаулагири, и который так стремилось моё сердце.

Южная стена Дхаулагири, которую в 1977 году мы не покорили, была уже подготовительной экспедицией на Эверест. Без опыта, полученного нами на Дхаулагири, прежде всего опыта лавин, которые каждый грохотали по стене, нам было бы намного труднее на Эвересте.

Рассматривая события в таком аспекте, вершина Эверест без кислорода была для меня логически вытекающим следствием всей моей прежней альпинистской карьеры, само собой разумеющимся кульминационным пунктом всего, что было достигнуто мной раньше.

Мы хотели и должны были подождать в лагере 2, пока Найрц, Шауер и Бергман не спустятся вниз с вершины, потому как я непременно хотел переговорить пару слов с Робертом Шауером. Он заверил меня как раз перед своим восхождением: «Я пойду без кислорода до тех пор, пока это будет возможно. Во всяком случае до 8000 метров».

Шауер был честолюбив и на его примере я лучше всего мог представить, что он победит вершину без кислорода. Быть может у него не было такого альпинистского опыта, фантастической настойчивости, такими владели Райнхольд и я, когда мы находили зацепки не задумываясь, поскольку лазание уже давно стало для нас рефлексы. Однако Роберт Шауер, конечно же, совсем не сомневался в себе и своих способностях и точно также, как и мы, владел важным качеством обеспечивающим прежде всего любой большой альпинистский успех: он был упорным, выносливым и мог действовать в критических ситуациях выше своих сил и возможностей.

Роберт, прибыв с Найрцем в лагерь 2, объяснил мне: «Послушай, всё было невозможным, начиная с лагеря 4 я должен был надеть маску. По пути я снимал её несколько раз, но уже через несколько шагов чувствовал, что задыхаюсь. Я жутко устал».

Это было большим ударом для меня. «Невозможно» - подтвердили нам и другие. «Вы не сможете так быстро подняться, чтобы успеть осуществить свой замысел».

Вновь – отчаяние, сильнее, чем прежде. Моё мнение изменялось с минуты на минуту. Следует ли мне идти? Или я должен отказываться? Я не находил ответа. Но Роберт, в противоположность другим, как раз не сказал: « Вы не сможете сделать этого».Он только сказал: «Мне это не удалось». Позднее он всё же признался мне: «Я не верил больше в Ваш успех».

Сегодня мне ясно, почему он пошел дальше, после того как снял свою маску. При неожиданном прекращении поступления кислорода самочувствие много хуже, чем, когда поднимаешься медленно при этом привыкаешь к недостатку кислорода. Психологический фактор также может играть определенную роль: до тех пор пока держись аппарат и маску наготове, попытка воспользоваться ею, слишком велика. В любой момент речь идет не о сущности существования, потому-что одно движение и вновь подключен к дарующему жизнь газу. Существует своего рода перестраховка и не нужно мобилизовывать скрытые дополнительные силы. Кроме того, сюда-же относится ещё чисто внешний фактор: такой наполненный кислородом баллон весит всё же семь килограмм. Это нагрузка, которую можно преодолеть только тогда, когда используешь кислород, который несешь с собой.

После разговора с Шауером я тихо проскользнул в свою палатку. Я принес с собой из базового лагеря фотографии Регины и малыша. Я положил их, перед собой и вел с ними некий разговор. Собственно я не испытывал страха перед смертью. Мои опасения больше кружили вокруг умственного и физического здоровья. Если я потеряю рассудок или отморожу пальцы на ногах и руках, как это случилось с Морисом Эрцогом при первовосхождении на Аннапурну, то должен буду бросить свою работу в качестве гида. Моё будущее и будущее моей семьи было бы уничтожено.

А если я сейчас откажусь? Исчезну тихо без шума и звона уеду домой? Расставаясь, Регина сказала мне: «Наибольшим успехом для меня будет, если ты вернёшься домой здоровым». Может быть будет действительно большим мужеством – вернуться назад и подвергнуть себя ради семьи насмешкам общественности. Я не знал этого. При всём желании. И что скажет тогда Райнхольд, мой партнер? Могу ли я подкинуть ему такое? Он доверился мне. Он вряд ли сможет найти второго человека, который пойдет с ним, и он тоже вынужден будет отказаться. Однако, в одном я был совершенно уверен: Райнхольд поймет моё решение, каким бы оно не было, и примет его, как нужное, не уговаривая меня. Нашей дружбы это бы не затронуло.

Я мог спросить его сам. И я сделал это. «Райнхольд, что бы ты сказал, если бы я отказался?». Он посмотрел на меня, долго и серьезно. Затем он ответил: « Обдумай хорошо, что ты делаешь. Я не могу решать за тебя. Я же в любом случае решаюсь на восхождение. Я не хочу сказать, что мне нечего терять. Однако несмотря ни на что, я хотел бы сделать попытку».

В его голосе не было ни разочарования ни презрения. Просто он сказал, что думал. Но в то же время он знал, что я никогда не оставлю его в беде. Он хорошо узнал меня за три года. Только мне одному было это ещё не совсем ясно.

Наконец мне пришла в голову идея. Я подошел к рации, вызвал базовый лагерь и попросил подойти «Быка». «Бык, я тут всё обдумал» – сказал я. – «Я не пойду без кислорода. Но вообще я хотел бы пойти наверх. И пойти вместе с тобой в одной связке. Поднимайся сюда, попробуем».

В этот момент мне было совершенно безразлично, что думал или делал Райнхольд. «Бык» сначала согласился. Но ему нужно ещё обговорить это с двумя другими партнерами по связке, Францем Оппургом и Естом Кноллем, с кем он должен был по плану идти на вершину. Некоторое время шли переговоры по рации о незначительных вещах. Тем временем Найрц спустился со своей командой в базовый лагерь. Наконец «Бык» отказался: «Петер, я до безумия хотел бы пойти с тобой. Я готов на это всегда. Для меня это было бы самым прекрасным. Но я не могу подвести Оппурга и Кнолля».

Всё. Он не идёт со мной, и я не найду никого другого в партнеры по связке. «Бык» поднялся позднее, впрочем не с Кноллем и Оппургом, а с Рейнхардом Каблом. О том, что происходило в базовом лагере на самом деле, я узнал вскоре из разговора по рации с Найрцем, который подключился в промежутке: после моего вопроса к «Быку» творилось невероятное. Прежде всего не жалели злых слов Оппург и Кнолль. «Хабелер, этот сверхумник! Сначала он раструбил на весь мир, что идёт без кислорода. Потом идёт на попятную, даже не пытаясь подняться».

Меня это задело. Я совсем не ожидал такой жестокой, беспощадной, но не признающей ничего реакцией именно от этих двух.

Безмерная ярость охватила меня. Вопрос, пойду ли я с кислородом или без, был для меня решён. Я, как и планировалось, пойду с Райнхольдом. Все остальные мысли словно и не существовали. Я не беспокоился больше о возможных как физических, так и душевных повреждениях. Мной владела слепая ярость, которая гнала меня вперёд.

Гнев в альпинизме – не редко встречающийся мотив. Герман Буль, например, также из-за ярости пошел на вершину Нанга Парбат, потому что он знал, что нижние лагеря уже сняты и что у него нет обратного пути, обеспеченного страховкой. Или Андерль Хекмайер, первовосходитель на северную стену Эйгер. Он рассказал мне однажды, что в 1936 году он дважды не мог пройти очень трудный участок. Тогда его охватило, доведенное до крайности бешенство, и он на одном дыхании проскочил через трудный, обледенелый участок. Таким образом, была покорена стена. У меня самого был подобный опыт. Всегда, когда казалось – дальше идти невозможно, и я считал, что достиг предела моей работоспособности, так как стена была слишком трудной, после двух-трёх напрасных попыток меня охватила такая ярость, что в конце концов я очень быстро поднимался вверх.

Райнхольду я сказал только: « Я иду с тобой». И он ответил: « Великолепно. Попробуем завтра. Мы в нормальном темпе, не торопясь, поднимемся в лагерь 3. Эрик Джонс хотел бы пойти с нами. Он хочет поснимать для кино. Возьмём двух шерпов. Они должны будут нести кое-что из нашего снаряжения и, возможно, помогут пробивать ступени на пути от лагеря 3 к лагерю 4».

6 мая за 4 часа мы поднялись в лагерь 3. Путь был дальний и крутой, но он был уже знаком нам. Мы шли совершенно не напрягаясь, и я отбросил далеко все сомнения. Как-нибудь, думал я, пройдем.

Путь к лагерю 3 был с давних пор своего рода пробным камнем. Я снова следил за тем, как должны были наши товарищи безумно бороться за то, чтобы вообще подняться на крутой склон Лхоцзе без кислорода. Подключив в лагере 33 кислородные баллоны, они намного лучше пошли дальше. Этот интересный опыт был хорошим критерием нашей собственной работоспособности. Мы потратили на подъём всего четыре часа; такое время не было достигнуто никем из наших спутников даже приближенно. Эрик Джонс, шедший также с нами был в пути восемь часов.

Хорошее предзнаменование. Мы чувствовали, что на этот раз нам может повезти. Мы ели суп и пили громадное количество чая. Выпили, так сказать, в запас, так как чем выше мы заберёмся, тем труднее будет растопить достаточное количество снега на примусах. Впрочем, делать было почти нечего и говорить тоже почти ни о чём.

Единственная забота – как можно больше спать. Райнхольд и я, оба взяли с собой снотворные средства: Райнхольд – свой привычный «магаден», я, как обычно, «валиум».

На больших высотах вследствие непривычных климатических условий и напряжения при подъеме бывает настолько заведен, что без таблеток снотворного не сомкнешь глаз.

Ночью я просыпался. Было холодно и немножко ветрено. Стенки палатки потрескивали и издали я слышал грохот сходящих лавин.

Вместе с Эриком Джонсом очень рано утром 7 мая мы оставили лагерь 3 и отправились на утомительный участок подъема через южную седловину к лагерю 4. С безоблачного неба сияло солнце, и мы чувствовали себя ещё бодрыми и сильными.

Ночной ветер намёл высокие сугробы снега и мы шли, проваливаясь выше колен. При этом нам, прежде всего, помогал наш любимец шерп – Тати. Эрика Джонса мы вскоре потеряли из виду. Он продвигался со своей камерой далеко не так быстро. И мы также начали постепенно ощущать высоту. Не удивительно, тем временем мы перешли границу 8000 метров. Усталость переходила на ноги и делала их тяжелыми, как свинец. Дыхание было коротким и поверхностным и было такое чувство, что вообще не продвигаешься вперёд.

И на этот раз мы сделали своё дело через четыре часа. Мы прилично выдохлись, когда показался лагерь на южной седловине. Ожидая Эрике, вскипятили чай. Но Эрик не появлялся. Он либо не очень спешил, либо повернул назад. Прошло 2 часа… Три… О нём всё ещё ничего не известно. Мы начали серьезно беспокоиться. В конце концов он шел, как и мы, без кислорода. Надеемся, что он не заработал коллапс.

Однако Эрик, вел себя как настоящий англичанин. Он появился ровно в 5 часов (время традиционного английского чаепития) изнурённый – упал и выдохнул: «Пожалуйста, чаю!». Он затратил на это расстояние восемь с половиной часов. Он был смертельно измотан и несмотря на это был склонен к шуткам. В пути его соблазнила женщина – йети, утверждал он, не моргнув глазом. Но потом он всё же сознался, что порою думал, что уже не дойдет наверх до нас.

Было ясно одно: связка – тройка с ним очень обременит наше восхождение. Мы не можем позволить себе тратить так много времени, не подвергая себя опасности. Эрик сознавал это и отказался от предложения использовать два кислородных баллона, которые были занесены на южную седловину для нас. Это было бы для него не достаточно спортивно. Лучше он останется в лагере и снимет для кино только наш уход и возвращение.

Ночь была холодной. Несмотря на тройные спальники, у нас сильно мерзли руки и ноги. Мы прижались как можно плотнее друг к другу. Я снова задавал себе вопрос, как собственно смог Райнхольд выдержать две ураганные ночи здесь вверху без последствия для здоровья.

О сне нечего было и думать, и в 3 часа утра Райнхольд был уже занят приготовлением чая. Мы хотели принять еще три-четыре литра жидкости. Но он потратил бесконечно много времени, пока превратил нужное количество снега в чай.

На мои попытки разбудить, Эрик реагировал ужасным хрюкающими звуками. Можно было действительно подумать, что он занимается во сне с женщиной – йети. Между тем было уже полшестого. Мы собрались и одели кошки в палатке; затем вышли наружу. Это было 8 мая 1979 года. Сегодня мы хотели либо сделать вершину, либо отказаться от неё навсегда, ибо при любых обстоятельствах мы хотели избежать ещё одной ночевки между южной седловиной и главной вершиной в отличие от других. Итак мы должны будем преодолеть недостающие 848 метров по высоте единым огромным усилием.

По крайней мере, у нас есть одно преимущество. Нам не нужно беспокоиться, хватит ли кислорода. Однако, одновременно я должен был удивляться собственной глупости. Уже уходя, я почувствовал как начинаю страдать от высоты. Я стал медлительным, а мои ноги свинцовыми, и у меня не было абсолютно никакого воодушевления. Если всё это обострится, то я не дойду даже до южной вершины.

Однако сомнения прошедших дней полностью исчезли. Я думал не о доме, не о жене и ребенке, а только об альпинистских трудностях, предстоящих нам. Я целиком и полностью сконцентрировался на восхождении, регистрируя каждый свой шаг, и пытался распределить свои силы и использовать их экономно.

О возвышенных помыслах или чувствах не могло быть и речи. Мой кругозор был очень узким, ограничивался самым необходимым. Я видел только свои ноги, только следующие предстоящие шаги и зацепки и двигался, словно автомат. Я полностью отключился и думал только о следующих пяти метрах впереди меня. Я думал не об Эвересте, не о нашей цели. Было важно только то, что я оставил позади эти пять метров. Больше ничего. Если же я и думал о чём-то другом, так это о том, как охотно бы пошел отсюда вниз. Мне всё больше не хватало воздуха. Я был близок к удушью. Я вспоминаю ещё, что единственное слово проносилось в голове в такт моим шагам: «Вперед, вперед, вперед…». Словно тибетское заклинание. Я переставлял ноги механически.

В этой первой фазе восхождения Райнхольд получил небольшое преимущество. В то время, как я был занят тем, что будил Эрика Джонса, мой партнер уже вышел вперед До южной вершины мы хотели идти не связываясь. Для самого верхнего участка Райнхольд нёс на своём рюкзаке 15 метровый конец веревки. У меня была камера, запасная одежда для переодевания, очки, а также кое-что из еды.

Я увидел Райнхольда незадолго до начала крутого взлета, ведущего вверх к юго-восточному гребню. Он сидел на скальной площадке и смотрел мне навстречу. Отсюда мы прокладывали следы, сменяя друг друга. Склон, на котором мы находились, был настолько заметен снежными завалами, что мы погружались выше колен. К тому же появился туман, настолько плотный, что мы боялись потерять друг друга из виду. Мы были сейчас как раз на такой высоте, на которой находились тогда Мэллори и Ирвин, перед тем, как навсегда исчезли в тумане из глаз своих товарищей. Эта мысль промелькнула у меня в голове во время отдыха. Когда я вспоминаю сейчас об этом, то у меня такое впечатление, что я говорил об этом с Райнхольдом. Однако это не так. Мы не обменялись друг с другом и словом, хотя бы потому, что для этого нам слишком не хватало воздуха. И все же воспоминание о разговоре между нами слишком живо во мне. Я полагаю, что духовно мы были тогда настолько близки, как вообще могут быть близки два человека. Может быть причина в том, что в эти часы мы были самыми одинокими людьми в мире.

Уже много написано о том, что на таких экстремальных высотах, как Эверест, завеса отделяющая от потустороннего мира особенно тонкая. Настолько тонкая, что даже совсем нормальные люди имеют опыт о наличии сверхестествнных сил. О которых они обычно читали только в истории о привидениях. Говорят тот, кто погиб здесь наверху, продолжает и после своей смерти блуждать здесь вокруг и сопровождает на последних метрах штурмующих вершину.

Перед одним англичаниным неожиданно появился человек в старомодной одежде, который вдруг подошел к нему из тумана. Они поделили друг с другом кусок пирога, прежде чем незнакомец исчез бесследно. Наиболее убедительное изображение подобного явления принадлежит Нику Эсткурту, члену последней экспедиции Криса Бонингтона на Эверест, во время которой Майк Бурке исчез на вершине навсегда, несмотря на наличие кислорода и современного снаряжения. Происшествие с Ником Эсткуртом описано в книге Криса Бонингтона: «Эверест по трудному пути». –«Примерно в полчетвертого утра поднимался один вверх по перилам, ведущим к лагерю 5. Была светлая лунная ночь, и очертания скал четко вырисовывались на белом снегу. Я находился примерно в двухстах метрах выше лагеря 4, когда обернулся назад. Я не знаю, почему я это сделал, возможно из-за ощущения, что кто-то следует за мной. Во всяком случае я обернулся и увидел позади себя фигуру. Он выглядел, как нормальный альпинист и был довольно далеко позади меня, так что я не мог почувствовать его движений по перилам. Я четко видел руки и ноги и сделал предположение, что это кто-нибудь хотел меня нагнать. Я остановился, поджидая его, в ответ на мою остановку он тоже как-будто остановился и вовсе не собирался подать мне какой-нибудь знак или кивнуть. И я подумал, что могу с таким же успехом идти дальше. И задал себе вопрос, может быть это был Анг Пхурбе, который появился из лагеря 2 с тем, чтобы нас всех ошеломить завтра, когда мы достигнем лагеря 5.

Я продолжал подниматься, обернувшись назад раза три или четыре; фигура находилась все ещё позади меня…Это совершенно определенно был человек с руками и ногами. И я помню, что в какой-то момент его тело исчезло почти по пояс в небольшой мульде. Когда я дошёл до площадки бывшего лагеря 4, я обернулся ещё раз, но уже ничего не было. Это казалось жутким. За короткое время он изменился до неузнаваемости и вновь скользил по веревке вниз до тех пор, пока я отчетливо мог просматривать путь вниз, до нового лагеря 4. Вся история была очень странной».

Ещё в 1933 году Франк Смит сообщил, что он убежден в том, что во время своей попытки зайти в одиночку на Эверест он был связан веревкой со вторым человеком. Смит находился тогда без кислорода на высоте около 8000 метров. Быть может у него были галлюцинации. Однако Ник Эсткурт находился ниже границы 8000 метров и имел кислород. Он был хорошо акклиматизирован и был трезвым человеком с аналитическим мышлением математика. Галлюцинация в случае с ним кажется совершенно исключена.

Это явление наблюдалось точно в том же месте, где в 1973 году погиб в лавине его друг Янгбе. И за несколько часов до исчезновения Майка Бурке.

Мэллори совершенно серьёзно полагает, что у Ника Эсткурта могло иметь место парафизическое явление, находящееся в связи с трагическим несчастьем в прошлом или будущим.

Герберт Тихи, который сам пережил нечто подобное, считает: « Нечто такое случается, поскольку мысли вырываются из привычного состояния. Сковывающего, сдерживающего их далеко внизу в долине и доводят до границ сумасшествия».

Трезвым и все же фантастическим толкованием феномена является история о йети, «ужасном снежном человеке». Некоторые ученые убеждены, что он действительно существует. Эрик Шиптон даже сфотографировал на высоте 5300 метров его следы, а позднее опубликовал фотографии. Согласно теории, йети – потомок – питекантропов, огромных людей, окаменелые кости челюстей которых были найдены в Южном Китае и Индии. Там жил он ещё полмиллиона лет назад, прежде чем убежал от первых людей в горы, где он ещё и сегодня влачит жалкое существование. Существует бесчисленное количество историй о йети, и во многих монастырях находят его графическое изображение.

Я не верю в призраки и убежден в том, что большинство этих историй вызвано перенапряжением чрезмерно раздраженной фантазии. Фантазия в этой чуждой человеку среде и этом абсолютном одиночестве вводит человека в заблуждение, вызывает какие-либо желания или картины ужасов. Однако все же не всё можно объяснить рационально. Например, чувство, что разговариваешь с напарником, который в действительности не говорит ни слова, и одновременно всё же реагирует на невысказанные мысли. Всё связанное с этой темой пришло мне на ум сейчас, когда я вспоминаю тогдашнюю ситуацию. В то время я ничему не удивлялся. Неожиданно всё казалось мне нормальным. У меня было абсолютно потеряно ощущение, что я нахожусь в Гималаях и лезу на Эверест. С таким же успехом я мог находиться на Мезеле или пике Ахорн. Туман окутал всё и заставил нас позабыть о расстоянии и размерах. Мы как раз пересекали крутое снежное плато, на котором необходимо было выбивать ступени. Шаг за шагом. Иногда я останавливался, вбивал ледоруб в снег, опирался на него четверть или полминуты, жадно хватал воздух, словно рыба на суше, и пытался отдохнуть.

После этого я ясно почувствовал, как мои мускулы наливаются с новой силой и я мог пройти ещё десять или двадцать шагов.

Странным образом, после того, как я преодолел несколько сот метров по высоте, я уже не ощущал вялость. Наоборот, было как-то легче идти. Может быть причина в том, что мы всё же несколько лучше привыкли к этой трудно представляемой высоте.

Естественно, переход по глубокому снегу пожирал невероятно много сил. Поэтому там, где была возможность, мы переходили на обледенелые скалы, где ветер сдул снежный покров. Хотя лезть по обледенелым скалам технически было сложнее, чем пробивать ступени в глубоком снегу, нам давалось это легче. Мы настолько вынуждены были концентрироваться на каждом шаге, каждой зацепке, что у нас не оставалось времени думать об утомлении.

Через четыре часа, около половины десятого мы стояли перед палатками лагеря 5 на высоте 8500 метров. До этой высоты дошли также Мэллори и Ирвин, также как и мы, без кислорода. Отныне мы вступали на абсолютную целину. Мы были полностью предоставлены самим себе. Если с нами что-нибудь произойдёт, то никакая спасательная группа не сможет подойти, чтобы помочь нам, ни один вертолёт, ничто. Самый незначительный инцидент означает верную смерть.

Райнхольд и я часто говорили о том, что в этой последней базе будет невозможно, оказать друг другу взаимную помощь, если что-то случится. Хотя мы были невероятно близки друг другу, и составляли неразрывное целое, всё же мы были единодушны: если один из нас попадет в беду, другой должен непременно попытаться, не взирая ни на что, спасать себя. Незначительных оставшихся сил, навряд ли хватит для самого себя; любая попытка спасения или оказания помощи другому была заранее обречена на провал.

Я сидел перед маленькой палаткой, которая со стороны горы была вдавлена в снег, а в это время Райнхольд отчаянно пытался разжечь примус в палатке, чтобы приготовить чай. Я прижался к стенке палатки, чтобы отдохнуть в месте, защищенном от ветра, и пристально смотрел в туман. Иногда на какое-то мгновенье стена тумана разрывалась, и далеко под собой я видел долину Молчания, я видел Лхоцзе и вновь смотрел вверх к южной вершине, где огромный снежный флаг, указывал на то, что там вверху господствовал намного более сильный ветер, чем у нас в лагере 5.

Погода несомненно ухудшится. Период хорошей погоды заканчивался. Возможно вместе с ним заканчивалась и наша попытка восхождения на вершину, и наша экспедиция на Эверест срывалась раз и навсегда. Ибо я чётко чувствовал, второй раз я не поднимусь сюда. Уже сейчас у мня было огромное желание повернуть назад. Организация бивака здесь в лагере 5, в ожидании возможно лучшей погоды совсем исключалось. Тогда мы, вероятно вообще не смогли бы выйти из палатки. И ни в коем случае у нас уже не будет физических или духовных сил, идти дальше вперед. Нашей энергии самое большое хватит на спуск. Продолжение восхождения в таких условиях было бы, возможно, также «дорогой без возврата». Ещё в 1956 году два японца осилили путь от южной седловины одним рывком. На это у них ушел целый день, поздно после обеда они были на главной вершине и вынуждены были организовать ночевку на обратном пути. При этом – несмотря на кислород – они получили сильнейшие обморожения.

Конечно ни у Райнхольда, ни у меня не было времени думать об этих опасностях. Стремление идти дальше преобладало над всем, оно победило желание повернуть обратно или по крайней мере заснуть. Во всяком случае мы хотели идти дальше вверх, хотя бы до южной вершины, высотой 8720 метров. Покорение южной вершины без кислорода было бы также грандиозным успехом. Оно явилось бы доказательством, что когда-то станет возможным добраться и до главной вершины только за счет человеческой силы. Мои размышления продолжались ровно полчаса, пока Райнхольд готовил чай. Мои соображения были и его соображениями. Мы без слов обменялись ими и были едины в том, чтобы продолжить штурм вершины. Мы вновь отправились в путь. Хорошую помощь в смысле ориентации нам оказали следы от предыдущих восходителей, которые можно было ещё видеть на снегу.

Облака набегали с юго-запада из угла плохой погоды Гималаев. Мы ещё больше должны были спешить, так как это не предвещало ничего хорошего. Мы находились в нижнем пределе потока неистового ветра скоростью 200 километров в час, с которой летают с континента на континент большие пассажирские самолеты. Мы прошли зону тропосферы и приблизились к границе стратосферы. Здесь уже было заметно космическое излучение, и интенсивность ультрафиолетового излучения увеличивалась. Даже в тумане достаточно было провести всего несколько минут на солнце и зрение ухудшалось.

Прямое солнечное облучение в течение очень короткого времени приводит к снежной слепоте и болезненному воспалению соединительной оболочки глаза (коньюнктивы).

Райнхольд и я фотографировали и снимали при первой возможности. При этом мы должны были снимать наши солнцезащитные очки и верхние рукавицы. С каждым разом становилось труднее снова натягивать рукавицы. Но последствием их отсутствия явилось бы быстрое отмирание и обморожение рук.

Поскольку дальнейшее движение по глубокому снегу было уже невозможно, мы свернули влево на юго-восточный гребень. Стена обрывалась здесь на юго-запад на 2000 метров. Неверный шаг и мы упадем вниз в долину Молчания. Свободное лазание на грани жизни на разрушенных скалах без веревки требовало исключительной собранности. Райнхольд шел рядом. До южной вершины я шел первым. Совершенно незаметно мы прошли через облака и вдруг оказались на предвершине горы, так сказать, на последней станции перед нашей целью, и в этот момент ураган со всей силой обрушился на нас.

Несмотря на ураган и усталость с появлением облаков наш страх перед горой словно улетучился. Я был полностью уверен в себе. По ту сторону в непосредственной близости лежит главная вершина и в этот миг я знал: мы поднимемся на неё. Райнхольд также рассказал мне позднее: «Это был как раз момент, когда я окончательно убедился в удачном исходе нашего приключения».

Своего рода радостное опьянение овладело нами. Мы посмотрели друг на друга – и испугались. По внешнему виду Райнхольда я мог судить о своём собственном. Его лицо было словно гримасой, с широко разинутым ртом, которым он задыхаясь, хватал воздух. На его бороде висели ледяные сосульки. Его лицо почти не носило человеческих черт.

Наши физические резервы были израсходованы. Мы были настолько выкачены, что у нас почти не было уже сил пройти за один раз пять шагов. Мы должны были останавливаться снова и снова. Но ничто на свете не могло нас теперь удержать.

Мы связались друг с другом, поскольку на вершинном гребне были большие карнизы, как уже описывал Хиллари, правда в случае опасности веревка не помогла бы нам.

Мы тащились вперёд в темпе червяка, доверившись только своему инстинкту. Солнце блестело на снегу, и воздух над вершиной был такой интенсивной голубизны, что казался черным. Мы были совсем рядом с небом. И мы своими собственными силами поднялись сюда, сюда к месту пребывания богов.

Движением руки Райнхольд показал мне, что теперь он хочет идти впереди. Он хотел заснять, как я буду подниматься по гребню, а подо мной бушующее море облаков.

Он должен был снять очки, чтобы лучше установить камеру. Я заметил, что его глаза выглядели воспаленными. Но я не придал этому значения, также как и он. На высоте 8700 метров, не выше, мы, очевидно, достигли такой точки, где отказали нормальные функции мозга или по крайней мере сильно ограничились. Внимание и сосредоточенность ослабли, инстинкт уже не реагировал так надежно, как прежде. Ясное, последовательное, логическое мышление каким-то образом исчезло. Я думал только ощущениями и чистыми ассоциациями. И постепенно меня охватило чувство, что собственно гора может стать другом, если я правильно пойму её.

Сегодня я уверен, что настоящая, самая большая опасность на Эвересте заключается в этих положительных, дружеских восприятиях; в том, что когда приближаешься к вершине и враждебную всему живому, абсолютно смертельную атмосферу, в которую протолкнулся, не воспринимаешь больше как угрозу. Вероятно никогда прежде я не был так близок к смерти, как в эти последние часы перед вершиной.

Ни тогда на Вильден Кайзере («Диком короле»), когда я пролетел в свободном падении 30 метров на веревке и только чудом остался невредим. В то время я по крайней мере знал о смертельной опасности, теперь – нет. Настоятельная потребность, снова спуститься, поддаться усталости, которая овладела мной ещё в лагере 5, а вместе с ней тело и душа противились опасному для жизни приключению, исчезли, исказившись в противоположность. Меня охватила настоящая эйфория. Я чувствовал себя расслабленным, мне было совсем легко и я думал, что со мною не может ничего случиться. Без сомнения, большинство людей, навсегда исчезнувших в районе вершины Эвереста, стали жертвой этого обманчивого приподнятого настроения.

Я могу хорошо представить, как в своё время Майк Бурка счастливо сидел, улыбаясь, на вершине и думал: «Как хорошо здесь наверху. Я хотел бы остаться здесь». И тогда его жизнь угасла, словно пламя свечи. Точно так должно было это быть. На этой высоте переходы от жизни к смерти плавны. Я брёл вдоль этого узкого гребня и быть может в некоторые мгновения выходил за границу, разделяющую жизнь и смерть. Благодаря счастливому стечению обстоятельств мне было позволено вернуться назад. Во второй раз я вряд-ли осмелюсь на это.

Разум запрещает мне, поставить на карту свою жизнь во второй раз.

После нашего возвращения на родину Ренйхольда и меня чествовали как победителей, победителей над Эверестом. Но это неверно. Эверест не побеждён нами, не покорён. Он только терпел нас. И если вообще можно говорить о победе, то самое большое о победе над собственным телом, над страхом.

Это была персональная, очень одинокая победа в борьбе, где каждый из нас боролся сам за себя. И победа была одержана не на последних метрах высоты, которые предстояло ещё нам пройти. Она была одержана ещё в тот миг, когда мы сделали первый шаг в неизвестное. И она была обеспечена и подтверждена документально, когда мы вернулись живыми из царства мертвых.

Несмотря на эйфорию, физически я совершенно выбился из сил. Я шел уже не по собственной воле, а чисто механически, словно автомат. Я уже не осознавал сам себя и мне казалось, что здесь вместо меня идёт совсем другой человек. Этот другой дошел до ступени Хиллари, того очень опасного взлёта на гребне, поднимался и тащился выше, по ступеням, выбитым предшественниками.

Он ступил одной ногой в Тибет, а другой – в Непал. Слева – отвес в 2000 метров в сторону Непала, а справа – на 4000 метров – в Китай. Мы были одни – друг и я. Райнхольд, хотя и связанный со мной коротким куском веревки, больше не существовал.

Только на какой-то короткий момент это чувство существования – вне меня было прервано. Судорога правой руки свела пальцы и внезапно вернула меня назад к действительности. Меня охватил тошнотворный смертельный страх. Теперь я пойман, пронеслось у меня в голове. Теперь начинается разрушающее действие недостатка кислорода. Я увидел перед глазами шерпа, которого несколько дней назад принесли вниз в базовый лагерь. И у него начиналось так. И пока врачи начали хлопотать вокруг него, он уже был наполовину парализован. Наверное, он уже никогда по настоящему не поправится. И всё же он жил. Его можно было спасти. Но здесь наверху это было исключено. Я массировал предплечье правой руки, разгибал пальцы, вращая рукой и судорога прекратилась. И тогда я начал молиться: «Господи, позволь мне невредимому дойти до вершины. Дай мне силы остаться в живых. Не дай мне пропасть здесь наверху». Я полз на коленях и локтях дальше и невероятно молился, как никогда прежде в своей жизни. Это словно было разговором с глазу на глаз наедине с высшим существом. И вновь я увидел себя ползущим дальше, ниже меня, рядом со мной, выше и выше. Он двигал меня на высоту. А затем я вдруг снова стоял на своих ногах. Я очнулся. Я стоял на вершине.

Это было в 18:15 8 мая 1978 года. И здесь снова был рядом Райнхольд, его камера и трёхногий китайский топографический знак.

Мы пришли. Мы бросились друг другу на шею, всхлипывая и заикаясь, что-то лепетали и не могли успокоиться. Слёзы текли из под очков по бороде. Мы вновь и вновь обнимались, прижимая друг друга и снова бросались друг другу на шею, смеясь и плача одновременно. Мы были спасены и освобождены. Избавлены от нечеловеческого принуждения подниматься дальше.

После слёз и освобождения пришли пустота, печаль, разочарование. Что-то было отнято у меня, что-то, что было для меня очень важным. Что-то, что наполняло меня, было пройденным, и я был изнурен и пуст.

Никакого чувства триумфа или победы. Я смотрел на окружающие горные вершины: Лхоцзе, Чо-Ойю. Панорама Тибета была закрыта облаками. Я знал, что стою теперь на самой высшей точке земли. Но мне было это безразлично. Теперь я хотел только одного: назад, назад в тот мир, из которого пришел. Насколько можно быстрее. Я отрезал от веревки, которой я все ещё был связан с Райнхольдои, конец длиной в 1 метр и прочно закрепил на китайском топографическом знаке, в качестве доказательства того, что мы были здесь наверху. «Бык» и Райнхольд Карл принесли позднее кусок веревки снова вниз.

После того как я сделал несколько снимков Райнхольда, меня с непреодолимой силой потянуло вниз. Я сказал Райнхольду: «Я иду». Для спуске мы выяснили, что нам собственно не нужна веревка; итак, мы могли легко спускаться отдельно друг от друга. Он хотел побыть ещё немного наверху и пофотографировать. Кроме того он намеревался наговорить несколько слов на магнитофон. Просто для того, чтобы выяснить в состоянии-ли человек на высоте 8848 метров ясно мыслить и четко формулировать эти мысли. Он остался, а я пошел. Я не подозревал насколько сильно поразила его космическая радиация. И сам он тоже ничего не знал об этом, иначе мы бы спускались вместе, а не отдельно друг от друга. Для меня теперь важно только одно: как можно быстрее и как можно безопаснее спуститься в лагерь 4.

Райнхольд попросил меня, оставить веревку на ступени Хиллари. Но она тянется наверх по снежному гребню. Не было никакой возможности закрепить веревку, и я вынужден буду оставить свой ледоруб, чтобы привязать её. И я подумал: мне тоже придется идти вниз без веревки. Итак, он спустится. Я взял с собой веревку.

Спуск не представлял собой ничего героического, в такой же степени, как и подъем. На пути вверх мной руководила сила, которую я не могу определить, а вниз я бежал, гонимый властью, которую я очень хорошо могу описать: это было чистая воля выжить. Чем быстрее я спускался, тем больше было у меня шансов перенести это приключение без потерь. Я не знал, пострадали ли мои органы и мозг, и в какой степени. Я не знал, был ли я тем же человеком каким я был до того, как поднялся сюда. Но я чувствовал, что я вновь приобрел свободу действий, ускользнувшую от меня на короткий период при подъеме. В одно мгновение я оставил за собой ступень Хиллари, пересек вершинный гребень и начал взбираться на контрвзлёт перед южной вершиной.

И здесь произошло то, с чем я уже был знаком по опыту прежних экспедиций: на спуске почти невозможно преодолеть даже незначительный взлет. «Сил больше нет» – подумал я, опускаясь в снег перед южной вершиной. Я поз вверх буквально на четвереньках. Я достиг южной вершины, обернулся у увидел Райнхольда, который как раз прошел ступень Хиллари. При этом я, должно быть, ещё сфотографировал его, так как, когда я позднее дома просмотрел плёнку, в ней был этот кадр: Райнхольд ниже ступени Хиллари. Я не помню, как поднял камеру, установил выдержку и нажал на спуск. Но если этот провал в памяти – единственное длительное повреждение, которое я вынес оттуда, то у меня есть все основания быть благодарным судьбе.

На южной вершине я решил спуститься не по обычному пути через юго-восточный гребень, а «съехать», как это называется на языке специалистов по восточному склону. Я сел на снег и просто заскользил по крутому склону вниз, используя ледоруб в качестве руля. Ногами я тормозил. Однако перед этим я прочертил клювиком ледоруба на снегу три или четыре стрелки в направлении движения, чтобы тем самым показать Райнхольду мой путь спуска.

Он видел, наверное, эти стрелки, но не захотел подвергать себя риску и избрал утомительный путь по гребню. Я же, в противоположность этому, не думал о лавинной опасности и о том, что ниже меня стена круто обрывалась на 4000 метров вниз. Мне было важно только одно: как можно быстрее оставить позади себя опасную зону смерти и безопасно добраться до палатки лагеря 4, где, вероятно, нас ещё дожидается Эрик Джонс.

Расстояние в 200 метров по высоте от лагеря 5 я преодолел скользя на «пятой точке». Подо мной образовалась удобная снежная подушка, на которой я скользил в долину словно на обычной подушке. После чего встал, пересек юго-восточный гребень и повторил маневр от лагеря 5. Правда, теперь, я должен быть осторожнее, потому что мне приходилось время от времени останавливаться и спускаться по скальным стенам, которые мы проходили на подъеме. Странным образом, я не чувствовал облегчения с постоянным уменьшением разреженности воздуха. Напротив, у меня было чувство, что мне ещё больше не хватает воздуха, чем при подъеме. Мои ноги дрожали на скальных участках и сердце бешено колотилось. Незадолго перед южной седловиной, то есть совсем недалеко от цели я спрыгнул со скал на снег. При этом сошла снежная доска. Теперь все шло быстрее, чем мне хотелось. Я перевернулся несколько раз, потерял ледоруб, защитные очки, мои кошки сорвало с ботинок. Кошки я позднее нашел. Они висели на укрепляющих ремнях. В какой-то миг я почувствовал колющую боль в правой лодыжке. Я вероятно ударился о камень. Однако, несмотря на такой бурный спуск, я прибыл вниз невредимым. А здесь был ещё Эрик Джонс. Он наблюдал мой головокружительный спуск и опасался при этом худшего. Он полагал, что сход снежной доски разовьется в лавину, из которой уже не выберешься. Он покинул лагерь и пошел навстречу, чтобы помочь мне. К его большому удивлению я встал и с трудом заковылял ему навстречу.

Я обнял Эрика и пролепетал: «Мы взошли на Эверест без кислорода». Вновь я был растроган до слёз. На этот раз от изнеможения. Но Эрик не мог разделить моего умиления. Он только посмотрел на меня с неописуемым выражением лица. Так, вероятно, должен смотреть тот, кому повстречался призрак. Только немного позднее я понял почему. Я должен был выглядеть ужасно. Я разбил лоб, и он кровоточил. Я потерял очки . И мои глаза были заклеены льдом. Мой нос был темно-синим, почти черным от холода, а борода - белоснежной ото льда. Истощенный я выглядел, как живой труп. Точно также выглядел Райнхольд, когда, пришел пошатываясь в лагерь полчаса спустя. Я упал в палатку, схватил рацию и заорал в неё: «Мы были без кислорода на вершине». Мне было безразлично слышал меня кто-нибудь или нет. Я просто должен был кричать в мир. Но «Бык» находился в этот момент в лагере 2 у рации, которая была включена все время на «прием», на случай нашего возвращения. Он ответил мне звериным криком. По рации я слышал колоссальный шум лагере. Позднее нам рассказывали, что вся команда страшно напилась «кукри» – рома, по случаю восторженного послания. Беспрерывно провозглашались тосты за наше здоровье.

Однако, по существу ликование было преждевременным. Мы ещё не вышли из зоны опасности. И нам ещё предстояло то, чего я, никогда в моей жизни не забуду.

В 1 час 15 минут я стоял с Райнхольдом на вершине. Через четверть часа я начал спуск. А сейчас я узнал от Эрика, что времени было около половина третьего. Таким образом, путь от вершины до лагеря 4 я проделал ровно за час – на подъем нам потребовалось почти восемь часов.

Райнхольд пришел на полчаса позднее. Я не знаю, каким образом он нашел лагерь. Это было подлинным чудом; потому что у него была снежная слепота. Его глаза были красными от воспаления, и он не мог даже распознать чашку с чаем, которую я протянул ему. У меня самого была однажды обычная снежная слепота. Но у Райнхольда это превосходило все, что я видел до сих пор. Мы должны были опасаться худшего, так как «Бык» во время очередных исследований выяснил, что после пребывания на больших высотах у нас постепенно появлялись легкие кровотечения в глазном дне. Быть может, слепота Райнхольда была вызвана не только пребыванием без очков на снегу, но и являлась следствием массивного кровотечения. Или это было признаком начинающегося отека мозга? Жуткие опасения.

К тому же появились резкие боли в глазах, которые доводили Райнхольда почти до сумасшествия. У нас под рукой не было ни глазной мази, ни обезболивающих средств. Либо вверх не захватили никаких медикаментов, либо их израсходовали и больше не пополнили. У меня были только мои обычные, правда сильно действующие, болеутоляющие таблетки, которые я всегда вожу с собой. Три из них я дал Райнхольду, которому становилось всё хуже и хуже.

Ночью Райнхольд кричал от боли. Он всхлипывал и плакал. «Петер не оставляй меня одного. Прошу тебя, ты должен остаться со мной!. Не спускайся один, без меня», – просил он меня все снова и снова. Он думал, естественно, о нашем уговоре, что в подобном случае здоровый должен попытаться спасать себя. Но меня не нужно было об этом и просить, для меня это было само собой разумеющимся. «Я не оставлю тебя одного, Райнхольд. Прошу тебя, верь мне. Я останусь с тобой. И мы вместе сойдем вниз. Мы совершенно определенно спустимся. И к тому же нам поможет Эрик».

Правда, я умолчал о том, что состояние Эрика было также не очень хорошим. Он поморозил пальцы рук и ног, и под воздействием высоты стал вялым и апатичным. Определенно, он не будет большой помощью – чего доброго ему самому потребуется помощь.

Я был совсем один с ответственностью за обоих моих друзей. Также как Райнхольд был тогда один с ответственностью за обоих шерпов. И точно как тогда, совершенно неожиданно началась сильная буря. Она свистела и завывала над южной седловиной, хватала и трясла маленькие палатки. Плюс к этому ещё всхлипывания и умоляющие просьбы Райнхольда. И снова я молился. На этот раз за друга.

Райнхольд знал, что временами я произношу молитвы. Я верующий, хотя и не чрезмерно набожен. И если быть честным, то должен сознаться, что я молюсь действительно только в чрезвычайных ситуациях. Я надеюсь в молитвах почерпнуть силы. Райнхольд находил это всегда немного комичным. Не то, чтобы он смеялся надо мной, этого он никогда не сделает. Самое большее, он мягко улыбается, поскольку Райнхольд не верит нив какого бога. Молитвы он считает излишними. Он полагает, что он черпает свои силы только в само себе и ни какая сила извне здесь ни при чём. Он ещё не готов к тому, чтобы обсуждать вопрос о возможной мобилизации с помощью молитв дополнительных внутренних сил, которые в обычной обстановке блокированы. Однажды я рассказал ему о падении в Альпах, когда я пролетел по крутому, усыпанному большими камнями снежному полю – меня сорвал партнер. Тогда в падении я молился, чтобы не разбиться о скальные блоки. Внизу я встал невредимым. Райнхольд считает, что со мной ничего бы не случилось и без молитв.

Правда, я должен признаться, что по существу знаю Райнхольда только как альпиниста; как человек он постоянно остается для меня загадкой. Я часто рассказывал ему о себе и о своих побудительных причинах, своих сомнениях и страхах, надеждах, стремлениях. И всегда он внимательно слушал, однако о себе он ничего не рассказывал. Только однажды он изменил себе и признался мне, что он ищет приключений на высоте и в дальних странах, чтобы найти самого себя. «Я должен быть тем, где действуют другие масштабы, где человек ещё остаётся человеком, где ограничиваешься главным и самым простым. Только тогда я становлюсь самим собой».

Поскольку это высказывание верно, то по существу Райнхольд – беззаботный, независимый человек, который рискует всем, чтобы получить всё. Это человек, который полагается только на самого себя, свои собственные силы, на собственное умение. Я несколько другой. Так я считаю, что молитва в порыве имеет свой глубокий смысл. Я могу себе представить, что при этом умоляешь се добрые силы, которые есть в нас и вокруг нас.

Я не строил никаких иллюзий относительно нашего положения. Этот поход на вершину забрал у нас слишком много сил. Буря могла надолго задержать нас здесь. Никто не сможет подняться к нам снизу в такую погоду. Мы были полностью предоставлены самим себе. Было хуже, намного хуже, чем тогда в лагере 2, где натерпелся столько страха. Возможно у меня были притуплены все чувства, возможно я просто привык жить в опасности. Я не знаю. Во всяком случае эта ночь с бурей и болью в лагере – больше издергала мои нервы, чем душу. Райнхольд сел, так как сидя легче было переносить боль, нежели лёжа…Я всё время кипятил новый чай, вливал в него и пытался, насколько это возможно, облегчить его положение. Собственно я чувствовал себя совсем хорошо, способным перенести все лишения. И даже на секунду в мою голову не закрадывалась мысль, что я смог бы оставить в беде Райнхольда и спуститься без него. Именно в эту ночь я чувствовал себя связанным с ним, как никогда прежде. Наконец начало светать Я уже не ощущал своих ног и боялся, что мог отморозить их. У Райнхольда боли были такими же ужасными, как и ночью. Он все ещё не мог ничего видеть, что очень пугало его; несмотря на мои возражения, он боялся, что я брошу его здесь наверху одного на произвол судьбы. Я знал: нам необходимо идти вниз. Мы должны идти вниз тотчас же, так как ещё один день и ещё одну ночь мы не вынесем.

Я помог Райнхольду одеться и в 6 часов утра – это было 9 мая, мы покинули палатку. Только теперь заметил, что я сам видел всё расплывчато. Во время своего бурного сползания по снегу я потерял свои очки и был также подвержен ультрафиолетовому излучению. Я надеялся только на одно: что у меня это может быть не настолько плохо, как у Райнхольда. Кроме того была адская боль в лодыжке. Итак больше ничего не остается кроме спуска вниз. Райнхольд и я оставили лагерь первыми, Эрик следовал за нами шаг за шагом, на ощупь спускались мы по южной седловине в направлении Лхоцзе. Буря обрушилась на нас со всей силой и казалось, стало ещё холоднее. Однако теперь я был ответственным не только на себя одного и это отвлекало меня от собственных бед.

Мы добрались до перил, которые были навешены на склоне Лхоцзе, прищелкнули страховочные карабины на веревку и почувствовали себя несколько в безопасности, поскольку теперь нам не нужно было самим искать путь, и мы могли следовать по веревкам, закрепленным на скалах и льду. Прежде чем начать спуск по вертикали нам следовало преодолеть два длинных траверса по стене. Несмотря на жалкое состояние, Райнхольду удалось спуститься в лагерь 2 своими собственными силами. Хотя он не владел собой, все же он прошел стену с фантастической надежностью… Я не мог помочь ему при спуске, не мог помочь и Эрик, которому самому нужно было отчаянно бороться. Здесь сыграла роль его многолетняя тренировка, которая превратила все его движения на горе в рефлекс. Пошел на пользу и его гениальный альпинистский талант. Я вспоминаю, как я впервые встретил Райнхольда. Ему было 18, мне – 20. Он носил тогда американскую прическу – ёжик и был как раз таким парнем, который также как и я, делал восхождения в своих родных горах.

Я повстречал его в Южном Тироле во время восхождения с Зеппом Майером и на первый взгляд нельзя было открыть в нем ничего особенного. Однако, хотя он и был самым молодым в нашем кругу, уже тогда я смог распознать его безусловную выносливость и его смелость. Когда другие хотели отказаться из-за угрожающего изменения погоды, он говорил: «Мы все же попытаемся». И если никто не хотел идти вместе с ним, он в крайнем случае шел один. Это его «мы все же попытаемся»и – было характерным для него в те годы. Уже тогда я чувствовал своего рода духовное родство с ним. Точно также, как и я, он отказывался подниматься в горы с помощью слесарной работы. Он не хотел забивать в стену один крюк за другим и заносить себя наверх с помощью крючьев, как было тогда принято. Это относилось и к трудным участкам, и если было возможно, без веревки. Тогда мы конечно ещё не знали, что когда-нибудь мы предпримем с ним ряд труднейших экспедиций, но мы симпатизировали друг другу.

Мы всё чаще встречались на совместных маршрутах и постепенно обнаружили, что составляем идеальную спортивную команду. Различными путями пришли мы к такому мнению и выяснили, как важно, работать на горе не только надежно, но и быстро. Мы устремляли наши цели выше и выше, пока покорив Эверест, не осуществили возможно нашей наивысшей цели.

Лагерь 3 мы достигли рано утром. Было пусто. Мы просто залезли в палатку и надеялись, что скоро взойдет солнце и согреет нас. В аптеке я нашел глазные капли и мазь от снежной слепоты. Я подлечил, насколько это было возможным, Райнхольда, у которого ещё были сильнейшие боли. И в заключение мы ещё чуть-чуть поспали. В девять часов нас разбудило солнце. Вскоре после этого мы услышали голоса. Это были «Бык» и Райнхольд Карл. То, что «Бык» первым из экспедиции вышел нам навстречу, необычайно обрадовало нас. «Бык» следил за нашим замыслом с особым участием. Он подбадривал и вдохновлял нас, а также успокоил нас относительно медицинских проблем. Он стал нам настоящим другом.

«Бык» обследовал нас. Очевидно, он был совершенно доволен результатами нашего осмотра. Он дал Райнхольду глазные капли, а также болеутоляющее. Кроме того, он дал мне указания и советы, как я смогу помочь дальше Райнхольду, и как лучше всего довести его до базового лагеря. И Райнхольд карл также трогательно заботился о нас. Сам утомленный и измученный подъемом, он вскипятил для нас чай и помогал нам, где это требовалось.

Райнхольд и я оставались в лагере 3 ещё примерно часа три, а затем мы продолжили свой спуск. «Бык» и Райнхольд Карл переночевали здесь, чтобы следующим утром приступить к штурму вершины.

Мы пожелали им большого счастья. Тогда мы ещё и не могли подозревать, насколько важным будет для нас восхождение на Эверест, совершенное доктором и Ёльцом и Рейнхардом Карлом. Мы рассказали обоим, что оба кислородных баллона, которые из-за осторожности мы взяли с собой, лежат нетронутыми в лагере 4; мы полагали, что они безусловно будут полезны им во время восхождения. Как неоднократно подтверждали позднее «Бык» и Райнхольд Карл, они нашли оба наших баллона действительно полностью наполненными в лагере 4. Это было лучшим доказательством того, что мы действительно поднялись на вершину Эвереста без кислорода и в значительной степени помогло нам в защите упреков и обвинений, выдвинутых по отношению к нам с различных сторон.

«Бык» принёс с собой кусок веревки, который я оставил на вершине. Утверждение, что мы надули всех в восхождении без кислорода, необоснованно ещё и по другим причинам. Наша экспедиция состояла из одиннадцати человек и поэтому если часть команды поступит в чем-либо нечестно, это невозможно скрыть.

Кислородные баллоны, которые мы привезли с собой, были пересчитаны и строго распределены; никто не мог таком отложить один баллон в сторону. Всё же случается, что остальные участники экспедиции или шерпы расходуют кислорода больше предусмотренного. Тогда это равнозначно небольшой катастрофе, так как если в высотных лагерях отсутствует хотя бы один единственный баллон, это может уже поставить под вопрос успех штурма вершины.

Наконец, некоторые эксперты упрекали нас в том, что хотя бы не применяли кислород во время всего восхождения, но всё же время от времени позволяли себе глоток кислорода – прежде всего – использовали кислород ночью. С точки зрения медицины – это однако невозможно. Одно из двух – либо идти с кислородом, то неожиданный кислородный душ действует разрушающе, это немедленно приведет к коллапсу.

Таким образом, упреки, предъявляемые к Райнхольду и ко мне после нашего возвращения в Европу, полностью высосаны из пальца. Они показывают однако, что достигнутый нами успех тотчас-же вызывает появление на арене завистников и недоброжелателей, будь это ради спортивной конкуренции или ради веских финансовых интересов.

Во время небольшой паузы в лагере 3 мы отдохнули совсем незначительно. Я всё ещё был смертельно изнурен и у меня ещё дрожали ноги. Но нужно было спускаться и перспектива дойти в недалеком будущем до передвижного базового лагеря, заставляла нас держаться. Поздно после обеда мы вновь были на склоне Лхотзе. Перила привели нас до подножия стены. Затем мы должны были преодолеть пологий, но очень трудный участок пути. Мы больше не связывались, но я все же протянул Райнхольду свою лыжную палку, чтобы он смог за неё крепко держаться. Так я осторожно вел его по льду мимо бесчисленных ледовых трещин. Он все ещё почти ничего не видел, и то и дело должен был останавливаться и отдыхать.

«Больше не могу, я не пойду дальше» – говорил он. Он видел ледовые трещины, там где их не было, и страдал галлюцинациями. Но мы не должны были задерживаться. Мы все ещё не выбрались из зоны опасности, зоны смерти. Если в пути нас захватит врасплох ночь – мы пропали. Ни Райнхольд, ни я не перенесли бы ночевки под открытым небом, для этого мы были слишком ослабевшими. Нам просто необходимо было продолжать идти. И как тогда Райнхольд подгонял шерпов, так теперь я торопил его. Я не позволял ему останавливаться, заставлял его идти вперед и гнал всякий раз, как только он хотел сдаться. При этом я охотнее всего сел бы рядом с ним. Я должен был притворяться сильным и смелым, хотя сам выбился из сил.

У меня болело всё тело, и ушибленная лодыжка причиняла адские мучения на каждом шагу, мозг словно горел огнем.

Если уж мне было так жутко плохо, то насколько хуже должно было быть Райнхольду, полностью беспомощному и целиком полагающемуся только на меня.

Так мы шли, больше спотыкаясь и падая, нежели продвигались; два с половиной часа, пока наконец перед нами не вынырнули, словно фата Моргана, пестрые палатки передвижного базового лагеря. Ликующие, готовые оказать помощь, заботливые шерпы бросились нам навстречу. Был чай, много чая и снова чай. Мы были настолько высохшими, дегидрированы, как гласит термин специалистов, что наши люди напоминали лица стариков.

Я не мог себе представить, что на следующий день мы будем в состоянии спуститься в базовый лагерь. Я рассчитывал на то, что нам потребуется минимум два-три дня, чтобы отдохнуть настолько, чтобы не опасаясь за душу и жизнь пройти восемнадцатый, последний раз по коварному ледопаду Кхумбу. Ночью я еще раз снабдил Райнхольда мазью с каплями. Мы пили как можно больше чая, в перерывах между чаепитиями немного поспали, а утром увидели, что наши дела не настолько уж плохи. Мы сможем дойти до базового лагеря.

Путь от лагеря 2 в лагерь 1 через долину Молчания стал ещё одним суровым испытанием. Мы непрерывно продвигались вперед, несмотря на мою лодыжку, причинявшую такую боль, что я всерьез подумывал о наличии перелома. Райнхольду стало значительно лучше. По крайней мере он уже мог различать контуры, и к нему вернулась его жизнерадостность. Устремив свой взор только вперед, не поворачивая головы, и не обращая внимания направо и налево, мы спустились, наконец, через ледопад.

Лестницы, веревки и снова лестницы – и после всего этого в полдень мы были в базовом лагере, проковыляв через триумфальную арку, которую соорудили в честь нас наши товарищи. В первый раз меня охватило чувство гордости.

Журналисты были уже здесь. Они только что срочно прилетели из Европы, чтобы в непосредственной близости пережить большое событие. Оба представителя журнала «Штерн», прилетевшие вертолетом, были довольно бледными. Высота очень сильно повлияла на них. В какой раз стало видно, насколько ошибочно подвергать себя без акклиматизации подобной перемене. Прибыли также журналисты из Англии и Австрии. Мы были окружены и осаждены вопросами. Вопрос за вопросом сыпались на нас. При этом по кругу пустили «кукри»-ром, которым запаслись впрок по случаю нашего возвращения. И кто-то в перерыве между двумя большими глотками произнес: «Вы ещё увидите, что вам не поверит ни один человек». Райнхольд……и откинул голову назад. Он уже вновь был почти прежним. Интервью и блиц-вспышки, наряду с горами – его стихия. Он рассказывал до мельчайших подробностей, как проходил подъем и спуск, в то время как я скоро залез в свою палатку. Фотографии на стоках палатки заставили в первый раз вновь вспомнить о доме.

Несколько позднее, всё ещё полностью под впечатлением того, что было позади, я написал длинное письмо своему другу Эрнсту Шпайсу:

«Базовый лагерь. 11 мая 1978 г. Мой дорогой Эрнст!

Я ещё не могу поверить. Что наша цель – покорение Эвереста без кислорода – достигнута.Мне кажется, что мы были на какой-то другой горе, а не на высочайшей вершине мира. Настолько вообще можно сейчас судить, ни у Райнхольда, ни у меня нет грубых телесных и, что ещё важнее умственных повреждений. Мы конечно немножко поморозили пальцы рук и ног – была температура около минус 35 градусов, ветер скоростью около 80 километров на вершинном гребне, но Мани говорит, что всё окей. У нас нет провалов памяти и других умственных нарушений и позднее не должно быть (говорят врачи Ёльц и Мани). Я не знаю, где я должен буду начать рассказывать, кое-что ты сможешь узнать из газеты «Коронен Цайтунг», конечно не все будет правдой, но я попытаюсь изложить тебе вкратце суть дела».

«…8 мая. В три часа ночи Райнхольд начал варить и мы выпили около двух литров жидкости, важнейшее из того, что вообще существует для сохранения текучести крови. Было 38 градусов ниже нуля.

Примерно полпятого мы были готовы идти, имея в своих рюкзаках примерно от трёх до четырёх килограмм багажа (запасные рукавицы, очки и т.д.). Впять часов пятнадцать минут мы вылезли из палатки, увидели, что погода на западе была плохой, образовалось солидное скопление облаков, но несмотря на это всё-же решили идти. Оба сразу же заметили недостаток кислорода и тем больше, чем больше шел снег, который едва ощущался. Сначала мы медленно шли вперед из-за снега, а затем свернули с маршрута Хиллари влево к южному контрфорсу, вышли на скалы, и здесь идти было намного лучше.

Начиная с высоты 8200, я долго шел первым – я считаю и знаю, что ещё никогда в моей жизни я не был в такой отличной спортивной форме.

…Я не могу тебе описать, что мы думали, только знаю, что у меня постоянно было такое чувство, что я нахожусь где-то в Циллертале, и одно слово носилось постоянно в моей голове, когда я был не в состоянии идти дальше. Ты, вероятно, уже не помнишь, но однажды в этом году, когда мы были в хижине Пенхен (Дж.Клер также присутствовал при этом) ты сказал: «Петер. Ты должен идти, идти, идти…»..

И это слово было единственным, что я помнил. Я был примерно метров за 20 выше Райнхольда и может быть, это также воодушевляло меня, показать ему, что сегодня я лучше и сильнее его, и он также заметил это. Я все ещё не был уверен, достигнем ли мы вершины!

Примерно в двенадцать часов я достиг южной вершины. Я тогда в первый раз понял, что мы пройдем оставшиеся метры до главной вершины. Мы боялись только ужасного ветра, который бушевал над вершинным гребнем и мел снежные флаги длиной в несколько километров в сторону Тибета.

Вновь выше вперед я. По сравнению с подъемом на южную вершину – идти было великолепно, так как с гребня полностью сдуло снег, и мы вообще не проваливались. Исключительно тщательно проходили мы огромные карнизы, нависающие на запад на 50 метров и больше. Райнхольд снимал мой подъем по ступени Хиллари и, вероятно, здесь я выложился немного больше чем надо, так как шел быстро.

И едва поднялся наверх, как свело судорогой правую руку, и я по-настоящему испугался. Я вспомнил шерпа, который перенес в лагере 3 кровоизлияние в мозг, а правая сторона была полностью парализована.

Райнхольд был на 15 метров впереди, уже достиг вершины и просто сидел там. Я крикнул: «Снимать!», что он и сделал. И когда я был примерно в шести метрах от него, я начал плакать, бросился к нему, мы ревели, как маленькие дети, и пришли в себя только через несколько минут. Мы не думали вообще ни о чем, автоматически делали киносъемки и снимки на вершине. Я захватил с собой вымпел города Майерхофена, флаг лыжной школы и значок «Райка», но не вынул из кармана, просто потому, что совсем забыл об этом. Я не знаю уже о чем думал, что чувствовал. Я вновь ощутил судорогу в руке, теперь я знал, что мне следует как можно быстрее спускаться в более низкие слои.

На спуск уже не было сил. Я уселся в снег на западной стене и мне хотелось просто остаться сидеть здесь до конца моих дней, а затем соскользнул вниз по стене крутизной 60 градусов в сторону Китая до высоты 8500 метров. То что я сделал, было безумием, но это было скорее чутьё, руководившее мной. Во-время этого сползания со мной был только бог. Я продолжал сползать по снегу и через несколько секунд был посредине огромной доски. Я потерял контроль над собой, ледоруб, очки, кошки. Я уже больше не сопротивлялся и думал: так легко приходит смерть.

Несколько позднее, вероятно после десятиминутного скольжения, я очнулся. За моим спуском следил с южного седла Эрик Джонс. Когда лавина остановилась, посреди снежной доски лежало что-то темное. Он не знал, кто это был, Райнхольд или я; но он был уверен, этот человек должен быть во сто крат мертв.

…Мы пришли вчера в базовый лагерь, полностью выбившись из сил. Пройдет несколько дней, может быть неделя, прежде чем мы станем прежними. У меня нарушено зрение, у Райнхольда – тоже, но мы уже не будем слепыми.

Я всё ещё не знаю, как нам удалось осуществить это. Восхождение несомненно лежит в крайних пределах человеческой работоспособности. Медики-высотники поймут меньше всего, как нам это вообще удалось – причем у нас не было вообще никаких шансов. Значение этого восхождения должно быть оценено в скором будущем. Правда, когда я думаю о жертвах, которых стоила эта экспедиция, то мне кажется проблематичным: оправдано ли это.

Я договорился с Региной, что во время моей поездки на Эверест, она должна будет предпринять путешествие по Америке. Я уже начал представлять, как это будет, когда захвачу её врасплох 27 мая в Цюрихе. В этот день она должна возвратиться.

Однако в перерыве между двумя интервью Райнхольд подошел ко мне с таинственным видом. Он слышал, что Регина вовсе не в Америке, скорее напротив, возможно, она посетит нас в базовом лагере.

Первая часть известия соответствовала истине, она не полетела в Америку. Об этом она написала в письме, в котором она однако совсем не упоминала о путешествии в Непал. Я был взволнован и нетерпелив. И хотя хотел как можно быстрее попасть в госпиталь в Кхунде из-за моей больной лодыжки, я терпеливо ждал, так как боялся не встретить её.

Первые дни в базовом лагере я все ещё был в состоянии оцепенения. Я видел вещи словно издали. Ничто не могло по-настоящему затронуть меня. Правда, я знал что побывал на Эвересте. Я понимал это рассудком, но внутренне еще не усвоил сущности дела. Каждую ночь, во сне, я повторял наше восхождение. Это были ужасные альпинистские сны, без особого содержания. Мне снилось, что задыхаюсь, что я нахожусь непосредственно перед вершиной и мне не хватает воздуха. Я регулярно внезапно просыпался, весь в поту вскакивал на ноги и в продолжении нескольких минут не знал, где я нахожусь. Я просто ещё не мог понять, что нахожусь среди людей и в безопасности. Несколько раз мне казалось также, что моя палатка полна насекомых. Я вскакивал словно после укуса тарантула и обыскивал всю палатку, ища насекомых, которых естественно не было. Дважды я думал, что вокруг полно червей. Давясь от отвращения, я несколько раз переворачивал палатку, пока наконец не сознавал, где нахожусь.

Со временем мне уже не снились черви и насекомые. Однако сны с удушьем всё ещё посещали меня. Я просыпаюсь мокрым от пота и случается, что не сразу узнаю жену, когда она меня будит.

После нашего приключения на Хидден пике в 1975 году у меня были провалы памяти. На спуске я шел по местности, которая казалась мне совершенно незнакомой. И сейчас после Эвереста случается иногда, что я не сразу узнаю людей, с которыми знаком уже несколько лет.

«Это пройдет» – утешал нас «Бык». «Разумеется у Вас умерли мозговые клетки и прежде всего те, что находятся во взаимосвязи с памятью на места и людей. Эти клетки могут и не восстановиться. Однако их функцию возьмут на себя другие, не использованные до сиз пор клетки». Моя лодыжка продолжала причинять мне большое затруднение. Я испробовал различные мази, но не добился настоящего успеха. Из госпиталя шерпов в Кхунде к нам недавно поднялся новозеландский врач. Я предоставил в его распоряжение свою палатку., и он пригласил меня к себе в случае, если я (как и без того было запланировано), покину лагерь раньше. Теперь я решил принять это предложение, несмотря на заманчивые перспективы, что меня может посетить Регина.

Я надеялся встретить её по пути, если она действительно поднимется. Собственно было всего одно место, где мы могли разминуться: на серпантине между Пакдингом и Намче-Базаром. Но в любом случае она проедет мимо Кхумде. В сущности, ничего не произойдёт.

Два телерепортера английской телекомпании (НТУ) также уже отправились в путь, в то время, как люди из газеты «Штерн» («Звезда») ещё ожидали свой вертолет, который вывез пострадавшего шерпа, последний упал в глубокую трещину на леднике Кхумбу в день нашего возвращения и получил при этом серьёзную травму, кроме нескольких переломов костей ещё открытый перелом черепа. Его следовало как можно скорее доставить в госпиталь, Кхунде. Но странным образом было очень трудно унести его с места несчастья. Шерпы не проявляли особого желания помочь ему. Почему – мы не знали. Вероятно, это связано с их образом мыслей, который в сущности остаётся для нас непонятным.

Во всяком случае за дело должны были взяться господа, осторожно доставив несчастного в спасательном мешке в долину, в базовый лагерь.

16 мая в 13 часов вместе с одним шерпом я оставил базовый лагерь, прихрамывая и опираясь на лыжную палку, вниз в направлении Фериче, даже ни разу не повернувшись к Эвересту. На следующий день я достиг Кхунде и сразу пошел к своему другу Джиму. И здесь меня ожидал большой сюрприз: Эдмунд Хиллари, первовосходитель на Эверест, был здесь.

Хиллари посвятил всю свою жизнь шерпам. Он собрал пожертвования со всего мира и на эти средства основал в Непале ряд школ и больниц для коренных жителей, среди них – также больницу в Кхунде, куда он как раз прибыл с целью инспекции. Хиллари очень сердечно поздравил меня с нашим успехом. «Я всегда верил» – сказал он – «что, однажды гора будет покорена без кислорода. Я горжусь, что могу пожать тебе руку». Это был великий момент в моей жизни. И только теперь, когда этот сияющий герой моего детства и юности тряс мою руку, я начал понимать чего мы в сущности достигли. Мы открыли новую главу в истории альпинизма. Отныне многие альпинисты будут следовать нашему примеру, как я брал пример с сэра Эдмунда Хиллари.

Я оставался ещё несколько дней в этой приветливой больнице, в постоянной надежде встретить Регину. Но она не прибывала. Вместо неё через два дня прибыл Райнхольд. Он также покинул базовый лагерь раньше, чем предусматривалось первоначально. Вечером мы сидели вчетвером: Хиллари и его брат, Райнхольд и я. Хиллари рассказывал о своих многочисленных экспедициях, в том числе историю, которая заставила меня сильно задуматься. Несколько лет назад он попытался, подняться без кислородного аппарата на Макалу, высотой 8463 метра, расположенную по соседству с Эверестом. С течением лет Хиллари также пришел к убеждению, что настоящий горный спорт должен отказаться от слишком технических вспомогательных средств. Как и мы, он пришел к мнению, что высоко технизированные экспедиции не имеют ничего общего с честным спортом.

Однако за свою попытку на Макалу он чуть не заплатил своей жизнью. Он получил высокий отёк мозга и сверх того на обратном пути – воспаление легких – также следствие горной болезни. Только быстрая эвакуация вертолетом спасла его буквально в последнюю минуту.

Заканчивались дни нашего пребывания в Гималаях. Регина не приехала, и меня все сильнее тянуло домой. Я хотел вновь увидеть жену и ребенка. На вертолете покидали мы Кхунде в направлении Катманду. «Бык», как и в полете сюда, был снова с нами, гордый тем, что он также успешно штурмовал вершину. Я все ещё находился в каком-то оцепенении, что-то было ещё не в порядке, а все ещё не был сам собой. Я стремился разобраться в действительности.

Из Катманду мы вылетели через Кувейт во Франкфурт. Оттуда – назад в Мюнхен, к исходному пункту нашей экспедиции. Мы опаздывали на пять часов и сомневались, ждёт ли нас вообще кто-нибудь в Мюнхене. Но когда наша машина закончила пробег, то на краю летного поля я уже увидел музыкальную капеллу города Майерхофена в серых национальных куртках. Они преданно и терпеливо выжидали. Регину я не смог найти, но собственно говоря её я также не ожидал увидеть. Ей не нравится стоять в свете рамп и она, по возможности, избегает появлений на официальных встречах. И вдруг она неожиданно оказалась передо мной – администрация аэропорта пропустило единственно её. Она бросилась мне на шею и снова заплакала, как тогда при расставании. Я гладил её и пытался успокоить. Когда все пассажиры покинули самолет, мы также направились к выходу и вышли на яркое солнце. Играла капелла и Эрнст Шпайс был здесь и вытирал глаза. Взволнованно бросились мы в объятия друг друга.

В здании аэропорта нас ожидала большая делегация фотографов и репортеров. Зажигались вспышки объективов и нас осыпали вопросами.

Когда, наконец, поздно вечером миновала суматоха, Регина и я остались одни. Я радовался возвращению на родину, радовался поездке домой в нашем автомобиле, радовался сыну. Однако, когда я сел за руль и хотел ехать, заметил, что я слишком взволнован, чтобы вести машину. Я попросил жену: «Веди ты, Регина». Она только улыбнулась и не сказала ни слова. Она – умная женщина. Ровно через два часа мы прибыли в Майерхофен. Это было 22 мая. Я снова был дома.

Эверест без кислорода, медицинские обоснования

Психологические основы, кислородная недостаточность и приспособление к высоте (адаптация).

Сохраняющая жизнь кислородная оболочка нашей земли становится более разреженной с увеличением высоты. Плотность кислорода в атмосфере (парциальное давление кислорода) на высоте 5300 метров составляет только 50% от давления на уровне моря. На высоте 8848 метров – на вершине Эвереста – всего 32%. Эти физические данные являются причиной фундаментальной проблемы альпинизма на больших высотах: с увеличением высоты кислород меньше сконцентрирован в воздухе и вследствие этого давление более низкое, чем на равнине, что влияет на обеспечение тканей организма жизненно необходимым газом. Это достигается путём постепенного падения давления кислорода, вдоль цепи кислородного снабжения организма. Другими словами: концентрация кислорода постоянно забирает из атмосферы вдыхаемый воздух, доставляя его в дыхательные легочные пузырьки (альвеолы), затем в артериальную кровь и наконец обеспечивает ткани. В атмосфере в альвеолах кислород существует в качестве свободного газа, а в крови – большей частью в химическом соединении с гемоглобином, транспортным красящим веществом (пигментом), незначительная часть дополнительно растворяется в плазме крови.

С увеличением высоты и снижением парциального давления кислорода сглаживается перепад кислородного давления между альвеолярным воздухом и артериальной кровью, и гемоглобин не нагружен или не «насыщен» на 100% кислородом. На вершине горы Эверест артериальное насыщение кислородом составляет около 42% от коэффициента на уровне моря. Следовательно пониженная отдача кислорода из артериальной крови ведет к нехватке кислорода в тканях, к гипоксии. Эта гипоксия – является исключительно следствием пониженного парциального давления кислорода в воздухе; существующее одновременно с этим понижение атмосферного давления не имеет значения. Организм располагает целым рядом механизмов, назначение которых – повысить поглощение кислорода вдыхаемого воздуха, компенсируя тем самым в известных пределах недостаток кислорода. Благодаря этому возможно приспособление к высоте. Первая реакция – углубление и учащение дыхания, вследствие чего в легкие поступает больше кислорода. Наряду с желаемым, увеличенным поглощением кислорода существуют и неблагоприятные факторы: усиленное дыхание (гипервентиляция) ведет к увеличенному выдыханию углекислого газа и тем самым к снижению кислотности крови (дыхательному алкалозу).

Вследствие этого повышается связь кислорода с гемоглобином (смещение влево диссоциационной кривой кислорода) и кислород может с трудом поступать из артериальной крови в ткани. При длительном пребывании на высоте алкалоз корригируется путем увеличения выделения бикарбоната в почках, вследствие чего кислородная диссоациация вновь нормализуется. Другой быстро наступающий механизм приспособления – увеличение легочного кровотока., что способствует одновременно поглощению кислорода, увеличении. Частоты сердечных сокращений, и с возрастанием сердечной деятельности – общей массы крови. Более обогащенная кислородом артериальная кровь поступает за единицу времени от легких к тканям. Гипоксия тканей стимулирует костный мозг и увеличение производства эритроцитов. Количество эритроцитов после трёх-четырёх недельного пребывания на высоте 4000 метров увеличивается на 20-25% (высотная полуглобулия). Содержание гемоглобина во вновь образованных клетках – повышение. В результате этих двух мероприятий повышается кислородная транспортная способность крови.

Связь кислорода с гемоглобином после длительного пребывания на высоте у европейских альпинистов понижена, тем самым облегчается отдача кислорода в ткани (смещение вправо диссоциационной кривой кислорода). С точки зрения биохимии в основе всего этого – увеличение содержания диглицерофосфата в эритроцитах, что облегчает отдачу кислорода. Таким образом, красные клетки крови у шерпов связывают кислород сильнее, чем красные клетки крови европейцев. Повышенный коэффициент связи влияет на более эффективную экстракцию кислорода из вдыхаемого воздуха в кровь. Это очевидное преимущество однако проигрывает больше вследствие одновременного снижения отдачи кислорода в ткани. Ткани страдают несмотря на относительно высокое содержание кислорода в артериальной крови. У шерпов по-видимому отсутствует ещё один дополнительный, пока ещё не исследованный механизм, который несмотря на все обеспечивает более легкую отдачу кислорода тканям. Этот феномен можно объяснить как следствие генетически обусловленного приспособления.

Шерпы живут уже на протяжении нескольких тысяч лет на высоте от 3000 до 4000 метров, что привело к изменению количества наследственных качеств и в результате естественного отбора и единственному в своём роде приспособлению к более низкому содержанию кислорода в их жизненном пространстве.

Этот биохимический механизм только частично объясняет исключительную приспособленность шерпов к высоте. Следующее изменение в организме известное в настоящее время, обеспечивающее улучшенное снабжение кислородом – увеличение небольших кровяных сосудов (капилляров), а с ним – и повышенное снабжение кровью мускулатуры.

Патофизиология: горная болезнь и острое высотное ухудшение состояния.

При быстром подъеме на высоту описанных адаптационных механизмов , которые на 80% развиваются на протяжении 10-14 дней, и на 95% - за четыре-шесть недель, достаточно лишь для того, чтобы воспрепятствовать более тяжелой гипоксии. Как прямое так и косвенное следствие гипоксии развивается комплекс симптомов острой горной болезни. В легкой форме пациент страдает от головной боли, головокружения, усталости, одышки, потери аппетита, тошноты и рвоты.

Нарушается сон и любая деятельность требует усилий, умственная работоспособность снижается. Более тяжелым последствием нехватки кислорода является высотный отёк легких, скапливание воды в легочных альвеолах, которые делают все более невозможным дыхание, а также отёк мозга, набухание головного мозга, вызванное повышенным содержанием воды в клетках головного мозга, что ведет к нервным нарушениям и, наконец, к потере сознания. Оба состояния серьезны и быстро приводят к смерти, если больного срочно не эвакуировать в более низкие слои и не дать кислород и известные медикаменты. Благодаря систематическому осмотру около 8000 участников экспедиций за последние годы были открыты потенциально серьезные, обусловленные высотой нарушения.

С помощью зеркального офтальмоскопа удалось установить малые и средние кровотечения в глазном дне, сетчатке, у 30-40% альпинистов, пребывающих на высоте 6000 метров длительное время. В большинстве случаев пострадавший ничего не замечает кроме обычной головной боли. В течение того времени пока очаги кровотечения остаются небольшими, зрение не ухудшается. Но можно с уверенностью предположить, что при наличии кровоизлияния в сетчатку глаза, подобные кровотечения появляются и в мозгу. Результатом этого могут быть общие изменения функций мозга и обусловленная этим усталость, головная боль, равнодушие, замедленность реакции, а также особые локализованные явления как: неустойчивость походки и другие нарушения двигательных функций.

Нарушение функций мозга, обусловленное высотой, возможно также из-за образования сгустков крови (тромбоза) в артериях, снабжающих мозг или в венах, в результате чего могут возникнуть симптомы как при кровоизлиянии в мозг. Развитию подобных тромбозов способствует изменение свойств текучести крови, а именно густоты крови (гипервязкости). Эта гипервязкость – является следствием увеличения красных клеток крови и решительно возрастает, если альпинист не покрывает огромную потребность воды на высоте – свыше 7500 метров от трёх до семи литров в сутки. Таким образом, организм в известной степени высыхает.

Британские альпинисты – участники экспедиции на вершину Эверест в 1921-1926 годах впервые наблюдавшие такое явление, дали ему меткое определение («острое высотное ухудшение состояния»). Это явление следует отличать от острой горной болезни, являющееся исключительно следствием хронического недостатка кислорода. Она наступает даже у хорошо тренированных оптимально акклиматизированных альпинистов на высотах около 5300 метров и обозначает постоянное ухудшение физического и психического состояния. Настоящая приспособляемость, а с нею – также длительное пребывание человека на высотах свыше 5300 метров невозможно, настоящий отдых в соответствии с этим возможен только ниже критической высоты 5300 метров.

Самое высокое человеческое поселение, Ауконхилха в Андах, расположено на высоте 5300 метров; все попытки поселиться выше потерпели крах. Хроническая нехватка кислорода вызывает потерю аппетита и пониженное количество потребляемой пищи, и тем самым разрушение аутогенных белков в организме и потерю веса.

Предельно допускаемая нагрузка и работоспособность постоянно уменьшается. Конечно размеры и скорость острого высотного ухудшения зависят от высоты, длительности пребывания на высоте, а также от индивидуальной конституции. В то время, как приспособленные могут жить на высоте 6000 метров месяцами и соответственно могут работать, то на высоте 8000 метров – если не применять искусственный кислород – это возможно только в течение нескольких дней.

Важным механизмом приспособления к высоте является усиленное образование красных клеток крови в костном мозгу. В следствие этого повышается коэффициент транспортировки кислорода. При оптимальной акклиматизации возрастает количество эритроцитов в периферической крови на 20-25% по сравнению с исходным значением. Гематокрит, то есть процентное содержание эритроцитов во всей крови повышается от 40-45% (на равнине) до 50-60%. Повышенные показатели встречаются только у альпинистов, если они недостаточно покрывают свою потребность в жидкости. Это встречается не редко, так как уже упоминалось, потребность в жидкости выше 7000 метров огромна от 4 до 7 литров в сутки, а на таких высотах приготовить так много жидкости и выпить её часто мучительно и трудно. При наличии соответствующих мотиваций и инструкций содержание жидкости можно поддерживать в равновесии и при восхождении на Эверест. Коэффициент гематокрита наших восходителей на Эверест за 48 часов после достижения вершины составил в среднем до 55%: Месснер и Хабелер, которые конечно, были подвергнуты более суровым условиям показали коэффициент от 58 до 54%. Опасность нехватки жидкости, которая видна по показанию гематокрита – свыше 60%, заключается в сгущении крови, синдроме гипервязкости.

Отсюда, как результат, более худшее кровоснабжение тканей и связанная с ним – опасность замерзания, а также склонность к тромбозам и кровотечениям, которые наиболее опасны при локализации в мозгу. В качестве предупредительных мероприятий недавно была опробована и провозглашена гемодуляция, метод, при котором гематокрит понижают перед восхождением на вершину, выпуская примерно около 500 миллилитров крови из вены. Потеря общей массы крови покрывается за счет инфузии веществ, заменяющих плазму крови. Благодаря достигнутому сокращению гематокрита улучшается текучесть крови. На основе того фактора, что 10 из 13 участников немецкой экспедиции на Лхоцзе после такого лечения, достигли вершины, был сделан вывод, что достигается кровоснабжение тканей, а также снижается опасность осложнений, вызванных высотой и ограничивается снижение работоспособности.

Идея, лежащая в основе гемодуляции, интересна, однако опубликованные до сих пор результаты не допускают таких выводов. Эксперименты проводились без наличия какой бы то ни было другой сравнимой контрольной группы, и нельзя делать научно оправданных выводов, исходя только из этих результатов. Очень работоспособные немецкие восходители на Лхоцзе, которые располагали также отличными кислородными аппаратами, по всей вероятности зашли бы на Лхоцзе и без гемодуляции. Кроме того возможно, что кровопускание имеет и негативные последствия.

Стоит подумать, что повышение гематокрита, обусловленное высотой, является физиологически рациональным механизмом приспособления, благодаря чему улучшается обеспечение кислородом. Кроме того, этот подъем точно контролируется организмом и поддерживается в разумных пределах. Сокращение гематокрита снижает к тому же коэффициент транспортировки кислорода в крови. Эксперимент гемодуляции, проведенный в нашей экспедиции (снижение гематокрита с 61 до 53%) привел во всяком случае к затяжному острому ухудшению испытуемого, находящегося перед этим в отличном состоянии здоровья, причем наряду с общей слабостью налицо имелись признаки начинающегося отека легких.

После этого в дальнейшем подобные эксперименты больше не проводились. Тот факт, что девять из 10 альпинистов, предпринявших штурм вершины, действительно достигли вершины Эвереста и при этом не имели никаких нарушений здоровья, как и факт восхождения на Эверест без применения кислородных аппаратов, продемонстрированный Месснером и Хабелером, показал что восхождение на большие высоты возможно без осложнений и при отсутствии гемодуляции.

Пока значение гемодуляции основано только на анекдотических наблюдений, и не доказано точными и безукоризненными экспериментами, этот метод остается экспериментальным. И его следует отклонять из-за потенциальной вредности в качестве опытного лечения.

Возможности и шансы восхождения без применения дыхательных аппаратов.

Перспективы успеха и последствия попытки восхождения на Эверест без кислородных приборов горячо обсуждались в широких кругах перед восхождением на Эверест Месснера и Хабелера. Большинство экспертов, всезнаек и многие альпинисты категорически признавали смелое предприятие невозможным. Эти мнения основывались не на физиологических факторах, а на персональных взглядах и предубеждениях. Старая логика: «Выше 8500 метров невозможно выжить без кислородных аппаратов» - ошибочно; не существует разумной, физиологической причины, почему подходяще адаптированные личности не могут кратковременно выжить и функционировать до высоты 9000 метров. Неясно только, какие физические и психические результаты можно привести в качестве доказательств при определенных обстоятельствах. Всеобщее мнение, что на Эверест можно подняться только с дыхательным аппаратом, развилось только в тридцатые годы. Великий британский альпинист Мэллори, исчезнувший навсегда на северной стороне Эвереста в1924 году на высоте свыше 8500 метров над уровнем моря, был убежден, что на Эверест можно взойти и без кислорода. Сэр Эдмунд Хиллари, первый восходитель на Эверест, также полагал в 1961 году: «даже на Эверест можно подняться без кислородных аппаратов». Однако одновременно он предупреждал : «Риск огромный».

Основы восхождения без применения кислородных аппаратов.

Риск восхождения на Эверест без кислородных аппаратов только в какой-то степени отличается от обычного риска высотного восхождения. Возрастающее ограничение физической и умственной работоспособности может сделать невозможным восхождение, велика опасность замерзания и, наконец, могут возникнуть тромбозы, кровотечения, отеки легких и мозга. Вероятность, что Месснер и Хабелер вернутся в случае успеха с тяжелым повреждением мозга и даже поглупевшими, упоминалось часто; однако опасность была незначительной. Нехватка кислорода, вероятно к диффузному повреждению мозга с последовательным отмиранием многочисленных клеток головного мозга. Соседние, неиспользованные прежде клетки могут однако взять на себя их функции. Так например, в 1970 году у Месснера после его тернистого пути на Нанга-Парбат в течение нескольких недель была понижена способность узнавать лица с тем, чтобы потом полностью восстановиться.

Кроме того, история альпинизма показывает, что ни один восходитель на восьмитысячник не вернулся с вершины поглупевшим, многие из этих людей сделали позднее исключительно успешную карьеру. Существенной основой успеха обоих тирольцев явились их особые физические и духовные качества, использование определенной техники, которая покоится на опыте других альпинистов и в особенности – на своем большом личном опыте, и, наконец, применение современного, легкого снаряжения. По конституции оба худощавые и жилистые. Почти аскетичны. Клинически осмотры не давали распознать ничего бросающегося в глаза кроме медленного спокойного пульса. Мы не знаем, располагают ли особенно хорошо приспособленные к высоте альпинисты возможно ещё неопределенным или уже известными биохимическими механизмами, имеющие отклонения от нормы и обеспечивающими более лучшую приспособленность к нехватке кислорода, как у шерпов. У них она кажется врожденной.

В решающей степени на исход экспедиции повлияли: мотивация, твердость и интеллигентность, и особенно готовность и способность вытерпеть боль и страдание. В результате всех этих факторов стало возможно отодвинуть границу предельно допускаемой нагрузки и уничтожить барьер нагрузки для измученной мускулатуры, контролируемой нервной системой. Тактика, примененная Месснером и Хабелером, ещё во время восхождения на Хидден пик, и теперь вновь на Эвересте: в течение нескольких дней подняться из базового лагеря на вершину и тотчас спуститься вниз; но продолжительность их пребывания выше 7500 метров была короткой, как никогда. Это вновь сократило масштабы «острого высотного ухудшения» до минимально возможного и тем самым сэкономило резервы для удачного осуществления предприятия, казавшегося многим до 8 мая 1973 года бесперспективным, продемонстрировав затем элегантность восхождения без вспомогательных средств и приспособлений.

1/ Освальд Ёльц – по прозвищу Бык любил свою работу. Он работает врачом в клинике, живет один, и если в перспективе нет увлекательного путешествия, начинает хандрить. Прим. ред.

ПОБЕДА НА ЭВЕРЕСТЕ В 1978