Альпинисты Северной Столицы

Ночной дозор

Захаров Павел Павлович,
 МС ССР, профессиональный инструктор,
 писатель, Москва.

 То о чем я решил рассказать читателям, не выдумка, в этих коротких историях то, что произошло со мной горах и то, что очень хорошо корреспондируется с подборкой рассказов наших альпинистов, опубликованной в журнале «РИСК онсайт» за май месяц 2005 года, за общим заголовком – «Голос безмолвия» (автор И. Наймушин). Тема публикации далеко не рядовая и очень интересная – о суевериях, «звоночках» и прочей мистике в горах с проявлениями которой нет-нет, да и приходится встретиться.

 История первая. Ей уже почти полвека. В марте месяце 1958 года я работал инструктором в зимнем альплагере «Белалакая», что в Домбае. И так получилось, что я неофициально узнал – меня зачислили тренером для работы на майском учебно-методическом сборе работников альпинистских и туристских спасательных служб. В те времена подобное было не исключением, а нормой в повышении квалификации начальников районных КСП, начальников и старших инструкторов спасотрядов различных АМ и туристских баз, работающих в горах.

В ту весну сбор должен был проходить в виде большого учебного похода по маршруту: Домбай - Учкулан (это Верхний Карачай) – по ущ. Учкулан в Гондарай – затем ущ. Ак-Тюбе - перевал Ак-Тюбе - восхождение на Восточную Гвандру - и спуск в ущелье Мырды, по которому вниз к Узункольской поляне, а там уже по дороге к каменоломне, где нас должны были ждать автомашины.

Более того, из полученного подтверждения я понял, что в случае отказа одного из трех старших тренеров, мною могут заменить выбывшего. Мне в то время было не так уж много лет и подобная перспектива весьма ощутимо начала греть душу. Чтобы в крайнем случае соответствовать оказанному доверию, я решил соответственно подготовиться.

Как?

Взяв на 10 дней отпуск без сохранения содержания (особых вопросов не задавали, благо с инструкторами в лагере был полный порядок), я решил в одиночку пройти по предстоящему маршруту, чтобы потом достойно отработать маршрут.

Небольшое отступление. В те времена не то, что понятие «соло» было не в почете – его вообще не было в альпинистском обиходе. Решившись на подобное мероприятие, я даже не представлял, что бы со мной сделали бы спортивные чиновники, если бы выявился этот «трюк».

Первый мой бивак: вырытая снежная яма, застланная войлочным ковриком и «здаркой», спальный мешок и изголовье закрывающееся от ветра снежными кирпичами, был организован на границе реки Учкулан и Джалпакол. Соорудив неплохой ужин, я в потемках заполз в яму, забаррикадировал вход кирпичами и анализируя прошедший день потихоньку погрузился то ли в сон, то ли в забытье.

Где-то далеко за полночь меня разбудили какие то звуки. Было такое впечатление, что кто-то потихоньку ходит кругами вокруг моего убежища. Нельзя сказать что мне было страшно, но чувство опасности возрастало, можно сказать в геометрической прогрессии, по мере приближения шагов..

Небольшое отступление. Один из добрых местных знакомых узнав о моем предстоящем мероприятии, дал на время похода ТТ-шник с полной обоймой – идешь в одиночку, а вдруг, пригодится!?

Погода была хорошая, настроение чудесное и ни что тревожное не лезло в голову, поэтому, устраиваясь на ночлег, я положил «пушку» в рюкзак. Что-то останавливало меня от резких и громких движений я решил потихоньку дождаться рассвета.

Каково же было мое удивление, когда утром, вылезая из ямы не обнаружилось никаких (и не чьих) следов, кроме лыжни проложенной мной накануне и натоптанной площадки возле ямы. Встав на лыжи я сделал круг вокруг ямы побольше, затем еще один – побольше и на третьем круге понял окончательно – померещилось мне чье то ночное хождение.

Второй бивак был у меня на поляне Нахара. На дороге было столько свежего снега, что преодолевая заносы и снежные бугры приходилось двигаться потихоньку, ныряя из одной снежной ямы в другую. Схема очередного бивака была прежней, лишь отличаясь тем, что яму я вырыл под раскидистой пихтой. Закрывая на ночь «дверь» своего убежища, я предварительно устроил пистолет под левой рукой, под мышкой.

Ночь было бесподобно тихой, даже с ветвей не обрушивался снег и не шелестел при этом. Закрыв «дверь» я надел на руку часы со светящимся циферблатом, проверил, где лежат спички долгого горения, пощелкал выключателем фонарика – все в порядке. «А не очень ли на тебя подействовали страхи минувшей ночи, что ты так тщательно готовишься ко сну?» – спросил я сам себя и почти сразу заснул.

Часа в три ночи все повторилось. К помощи пистолета я не стал прибегать, наверно разумно предполагая, что любое движущееся существо или предмет может быстро спрятаться за деревом. До рассвета почему то не спалось.

Утро не принесло облегчения – ни одного лишнего, кроме моего же следа вокруг места бивака не обнаружилось.

Уходя с этого места, почему захотелось поскорее выйти из зоны леса, оказаться на голых склонах, чтобы издали успеть заметить «сопровождающего», так я мысленно уже окрестил его.

Третий ночлег был на террасе левых склонов ущелья Гондарай. Вокруг не было ни единого деревца или кустика. Склоны блистали чистотой накануне выпавшего обильного снега. Собираясь отойти ко сну, впервые за время похода подумалось: «А чего это я иду куда то вперед, жду встречи не пойми с кем или чем? Не лучше ли повернуть обратно? Ну да ладно - утром решу».

Ночь не принесла покоя. Как только шаги кого то тяжелого приблизились, я рывком выхватил из под мышку «ТТ» и пару раз веером пальнул в божий свет, как в копеечку. Подействовало! Никаких тебе движений и шагов. Только начал смежать веки, как опять послышалось – хруп - хруп, хруп-хруп… Ближе к утру я еще разок пальнул в дырку между кирпичами, закрывающими вход в яму.

Утро было настолько чудным и чудесным, что мои вечерние страхи и желание повернуть вспять улетучились, как только лучи солнца осветили верхнюю часть склонов и багряным зажгли весь гребень массива Гвандры.

 Это было что-то! И в душе шевельнулся очередной червячок - вот бы с перевала Ак-Тюбе сходить на Восточную вершину! Боже, какой наив у этого молодого и обуреваемого тщеславными думами, человека был в тот момент! Да если бы было хоть какое нибудь представление о том куда иду, что ждет, что буду делать, если подвернется тривиальный голеностоп (не говоря о чем-то более худшем, лавина к примеру). Нет, назад никто не повернул – ни я, ни мой «сопровождающий» (уже так его называл).

Чтобы не было соблазна прервать подвиги и, особенно попытки, взойти на Гвандру, я очередным броском преодолел перевал и спустился на боковую террасу над ледником Мырды (впоследствии на этом месте будет наш исходный бивак, для всех восхождений в верховьях Мырды).

За морозную ночь свежий снег схватился приличной коркой и на плоских лыжах спуск с перевала был неземным блаженством! Спустившись на ровную часть плато Мырды, я долго рассматривал свой след, любуясь и завидуя сам себе – не ужели это все мое!

Вырыв в снежном надуве почти что пещеру, съев остатки еды и даже «НЗ», предвкушая хороший сон и последующие спуски вниз, удалось поспать примерно до 3 часов ночи. Опять шаги, опять хруп-хруп-хруп… Ну, погоди! Как только мог, потихоньку перевернулся в мешке на живот, вставил дуло в дырку между снежными кирпичами и решил стрелять только тогда, когда этот «хруп-хруп» окажется на траверсе ствола пистолета. Равномерно, не спеша, были расстреляны оставшиеся патроны. Все. Приходи «хруп-хруп» и ешь меня тепленького. В ожидании приятной перспективы задремалось.

Последний бивак этого похода пришелся на поляну каменоломни. Там виднелась наезженная дорога уходящая вниз в сторону Хурзука. Утром меня разбудил рокот мотора трактора выползающей из ущелья Уллу-Кам. Быстро собрав не хитрые пожитки я впрыгнув в сани и до Хурзука блаженствовал на охапках духмяного сена в раздумьях о том, что же это такое со мной случилось…

А действительно, что это было: ночные слуховые галлюцинации, предупреждения внутреннего голоса, что мол творишь то!?. Но тогда куда и на кукую полочку положить еже утренние поиски следов этого самого голоса на снегу вокруг места ночлега, беспорядочную стрельбу в ночи, короткое забвение и вновь напряженное ожидание этого самого «хруп-хруп-хруп». Один раз подумалось, что медведь-шатун не решится напасть, да во время вспомнил, что медведи и в горах в зиму спят в своей берлоге.

Кто это был?

История вторая. Летом 1968 года четверка инструкторов альпинистского лагеря «Узункол» решила подправить маршрут на Кирпиче (по желобам) ранее пройденный альпинистами из Чехословакии. Подправить, потому, что чехи шли по дну желобов. Как то получилось, что они успели «пробежать желоба толи «до» или оказались «после» самого опасного места пробиваемого камнями, которые собирались наверху и летели вниз по желобам. Маршрут красивый, скалы крепкие, лазание надежное и, очень не хотелось его закрывать для всех остальных.

Вот и порешили пойти своей группой: ленинградец Юрий Беляев (МС СССР с  1962 г ., скончался 28.09.07 – прим. ред.), москвичка Галя Снеткова, Начуч  Захаров (автор статьи – прим. ред.) и Герман Седов из подмосковного Калининграда (г. Королев). Хотя идея такого прохождения принадлежала начучу, но Герман так просил дать ему руководство этим восхождением, что не выполнить просьбу молодого инструктора мы не смогли.

Причем заранее, среди инструкторов, был объявлен состав группы и предупреждение, что группа никого больше на этот маршрут не возьмет (просьб было достаточно и обид в отказе то же хватало).

Когда группа подошла к верхнему 60-метровому внутреннему углу-камину, на нас обрушился заряд жуткой непогоды. Мгновенно все вещи и одежда вымокли до нитки, холодный, резкий ветер вырывал заледеневшую веревку из рук… На этом участке ни то чтобы поставить палатку, а присесть спина к спине не было никакой возможности. Решили пройти камин, а там должны быть более пологие скалы.

Когда Юра Беляев почти вылез из камина, сверху раздался его крик: «Держи! Падаю!». Оказывается пришедший сверху камень перебил напрочь одну из двух связочных веревок и Юра, потеряв точку опоры, летел вниз. Сработала страховка на второй веревке. Вот где мы все благодарили не знамо кого, за то, что полезли в этот камин на двойной веревке!

Когда вылезли из камина, то оказалось, что под ногами на скалах есть небольшая полочка, но полностью – от края и до скальной стены закрытая ледовым бугром. Пришлось рубить лед так, чтобы хоть чуть-чуть, но натянуть палатку на забитых в скалы крючьях. Забравшись в палатку, сделали ревизию наличия сухих вещей в рюкзаках – итоги были крайне неутешительны. Кое-как переоделись и решили разводить примус, чтобы хоть тепленькой воды, а точнее – топленого льда попить… Но не тут то было! Единственный в группе курящий человек, Гера Седов перед выходом не упаковал должным (мужским) образом спички и все три коробки были насквозь мокрыми.

На этом злоключения не закончились. В любой группе «Узункола» в которую, в те времена входил П.Захаров, было такое правило – подбор продуктов делает он и готовит еду он – все равно вкуснее ни у кого ничего не получится. Отсутствие спичек привело не только к тому, что не могли натопить водички, но набор продуктов был таков, что без приготовления на огне – ничего не съешь в сухомятку.

Боже, что только тогда не предпринималось – скручивали жгут (а тряпки то мокрые были); высекали камнем о титановый крюк искру; судорожно терли мокрые спички о волосы ( они были прилично влажными); дробили лед в кастрюле и смешивали с сухими продуктами, но такая пища просто не лезла в глотку.

Постепенно опускались сумерки – пришло время приготовить «спальные» места. Исходя из основной идеи восхождения – пройти маршрут за один день без промежуточного бивака, спальные мешки были оставлены на биваке Мырды. Остальные вещи были промочены обильным холодным дождем. Кое-как, распределив остатки чуточку сухих вещей, расположились на ночевку: Галя Снеткова каким то образом устроилась на коленях у Беляева; Захаров уселся в каску, упершись спиной в ледовую стену; Седову отдали единственный полусухой рюкзак, а свою голову он устроил на коленях начуча.

Потихоньку закончились разговоры на тему о вкусной и здоровой пищи в исполнении П.Захарова, будто мы в такую непогоду в тепле и уюте в нашем лагере «Узункол» (Извините, тогда еще не было слов песни нашего Юры Визбора, но уж очень ситуация подходящая, чтобы сейчас вставить слова его Узункольского вальса).

Сквозь дрему типа бред, вдруг начался разговор о том, как когда он (Седов) ходил вместе с ним (Беляевым) в Цее на Мамиссон. Беляев выплывая из своего «Снетковского уюта» бормотал: «Да не был я в тот год в Цее и вообще я на Мамиссон не ходил». Седов пускался в детали их восхождения. Потом Снеткова начинала хвалить роскошный французкий свитер, который, устраиваясь на ночлег разодрал Захаров и раздал каждому по куску сухой тряпки и сожалеть, мол, надо бы его распустить и получились бы две великолепные женские кофточки с рукавами. Потом Седов перебирая условия, кто как из группы устроился в палатке, вдруг спросил Захарова: «Паша! А как там, в конце палатки устроился пятый? На чем он сидит? Есть у него самостраховка?».

Тут Беляев окончательно выплыл из «обояния» Галины и резко спросил: «Кой черт, «пятый»? Гера! Ты о чем это толкуешь?» Захарову, честно говоря, это начинало не нравится, но он смолчал. «Юра! Ну как же, ведь Захаров разодрал свитер на 4 части, а ему не досталось ни кусочка. Так? – Так! Вещи, на которых можно как то расположиться, находятся под нами, а ему, что досталось? Чем он от холода льда защищен, а?».

Здесь уж Захаров не выдержал и резко осадил: «Хватит с ума сходит! Какой еще «пятый»? Мы шли вчетвером. Вчетвером влипли в непогоду. Вчетвером кое-как ночуем на ледовой площадочке. Придет рассвет, надо бросать все и «бечь» к вершине, а там уж мы спустимся на перевал Далар, где сидят разрядники, отогреют нас и накормят. Все, молчать, дремать и ни каких пустых забот!».

На какое то время установилось тишина, все засопели. Тишину разорвал требовательный голос Гали Снетковой: «А кто ни будь подумал в чьей связке он пойдет дальше.? Я не хочу с ним идти, я его не знаю, не знаю как он ходит». Седов: «Да я с ним пойду, молчи!». Беляев: «А куда денешь Захарова, он ходить в одиночку еще не научился». Снеткова: «Ладно, будет светло – там разберемся».

Как только небо стало приобретать оттенки серого цвета (это еще и рассветом то назвать нельзя было) стало ясным, что действительно надо убегать наверх, к вершине. Чтобы предотвратить замерзание ног, начуч раздал каждому по паре пакетов и предложил их надеть на ноги, перед тем как всунуть их в мокрые ботинки. В таком состоянии, мол, на три-четыре часа гарантировано теплое их состояние. Наклонившись к Седову он потихоньку спросил, у тебя нет ли в запасе одного пакета, а то «ему» не хватает.

Когда выползли из повалившейся палатки, бросились собирать бивак: Седов боролся с промороженными веревками, Беляев и Снеткова делали отчаянные попытки свернуть промороженную палатку, а Захаров, присев на скальный выступ был занят утренними делами, когда вдруг раздался его голос: «Вот вы все при деле, а что делает «пятый»?

Четыре человека застыли на месте, скрытно друг, от друга осматривая пределы площадки бивака и, через несколько секунд, молча продолжили свою работу.

На вершину выходили, пробив головами тяжелые тучи и облака и радуясь солнышку, в последний раз услышали тихий голос: «Ну, поздравляю всех пятерых, молодцы, хорошо выбрались из этого дерьма!».

Вот так то иной раз ходим на восхождения, после которого так и не знаем всю свою жизнь, кто же был «пятым» в твоей группе, когда из лагеря выходили вчетвером…