Альпинисты Северной Столицы

ГОРЫ В МОЕЙ ЖИЗНИ (1971-1977)

(окончание. В начало)

Слезин Юрий

вулканолог, доктор наук,

 МС СССР

В эту смену кроме обычных рутинных наблюдений и измерений на лавовых потоках мы запланировали подняться на вершину вулкана Плоский Толбачик, чтобы вблизи рассмотреть вновь образовавшийся провал. Для этого восхождения мне в напарники был приглашен один из наших камчатских альпинистов Володя Шевцов. На вершине Плоского Толбачика расположена большая кальдера, заполненная ледником, а в ней до сих пор наблюдался колодец диаметром в пару сотен метров и глубиной в сотню. На дне колодца в течение нескольких десятков лет существовало лавовое озеро. За несколько лет до этого извержения озеро прекратило свое существование, а непосредственно во время извержения кратер провалился, став в несколько раз шире и глубже. Все это наблюдали пока только с воздуха.

Мы с Володей отправились пешечком сначала на сейсмостанцию Толуд, находившуюся под перевалом Толуд между плоским Толбачиком и сопкой Удиной - стройным потухшим, но свежим вулканом. По дороге мы забрались на все три конуса Северного Прорыва. На верхних кромках конусов видны кольцевые трещины, связанные с осадкой конуса с активными горячими фумаролами. Особенно велики трещины и активны фумаролы были на втором конусе, там внетри некоторых трещин было видно даже красное свечение, то есть температура газа достигала примерно семисот градусов. Такой разогрев через семь месяцев после прекращения извержения явно был связан с окислением восстановленных газов кислородом воздуха. Вокруг фумарол образовались красивые разноцветные возгоны, в которых наши минералоги нашли соединения ртути, меди, мышьяка и многох других металлов, в том числе и новые, ранее нигде не описанные минералы. По дороге я фотографировал удивительные графические картины образованные снегом на шлаковых полях. Волновой, дюнный рельеф шлака в сочетании с неравномерным отложением переметаемого ветром снега между старыми конусами создал графический черно-белый рисунок с чередованием правильных, симметричных орнаментов с элементами прихотливой неправильности. Все это проявилось с особой четкостью в апреле, когда снег начал сходить, и все участки с более тонким слоем снега обнажились.

С Толуда мы стартовали рано утром и к середине дна выбрались на кромку нового провала. Провал впечатлял. Огромный кратер диаметром тысяча семьсот и глубиной около семисот метров, с почти отвесными стенками, с которых все время обрывались и дробясь падали в воду, поднимая огромные волны, глыбы льда и камни. На дне - озеро, подобное малосемячинскому, но больше по размерам и с серой мутной водой. Вся поверхность озера парила. О спуске к озеру речи быть не могло - слишком опасно. Как мы потом услышали годом позже, когда склоны кратера более-менее стабилизировались, к озеру первыми спустились какие-то отчаяные туристы, кажется из прибалтики, самый активный в этом смысле народ, и достали первые пробы воды. Озеро на дне мы наблюдали не долго - оно сильно парило, и скоро совсем скрылось в густом тумане. Нам ничего не оставалось делать, как возвращаться. Позже я наблюдал и фотографировал это озеро с вертолета при облете вулканов.

И еще с одним интересным объектом я познакомился поближе в апреле - с лавовой пещерой. В эту смену некоторое время с нами провел наш директор Федотов. Именно ему посчастливилось найти в лавах конуса «Звезда», на которых стоял наш лагерь, совсем недалеко от нашей хижины, большую пещеру, которую он и продемонстрировал всем нам. Это была отличная, интересная, классическая лавовая пещера, небольшая по мировым меркам, но и не маленькая, до сих пор большей пещеры на Камчатке не найдено, хотя с тех пор искали довольно усердно, и меньших пещер нашли много. Три или четыре нашел я неподалеку в этих же лавах тогда же. По просьбе Федотова я позже закартировал эту пещеру, тщательно обмерив все ее ходы рулеткой. Суммарная длина ходов оказалась примерно 500 метров, а расстояние между крайними точками разветвленной системы около двухсот метров. План пещеры был опубликован во многих статьях и книгах, посвященных Толбачинскому извержению с обязательным упоминанием о том, что пещера обнаружена С.А. Федотовым. За этим Сергей Александрович следил очень ревниво. Например в итоговой монографии об извержении, А.И. Цюрупа, приводя план пещеры, в подписи под картинкой указал, что план сделан Ю.Б. Слезиным. Федотов возмутился и приписал, что пещера обнаружена С.А. Федотовым. И никак ему было не объяснить, что указывать, кто производил съемку плана под планом принято всегда, так же как и указывать фамилию аналитика под таблицей с химанализами, а то, что обнаружил пещеру Федотов, написано в тексте. Но Федотов настоял, чтобы его имя было упомянуто и в тексте, и в подрисуночной подписи. Вот такое детское тщеславие.

В 1976 году еще одну смену отработал я в конце лета. Очень пыльная была смена. Было жарко, конус выбрасывал много тонкораздробленного пепла, а лава больше почти не образовывала труб, и потоки, расширяясь по мере течения, несли на себе движущуюся корку из перекатывающихся, трущихся друг о друга комков размером от сантиметров до первых десятков сантиметров - «аа-лава» по гавайской терминологии. Движение аа-лавы тоже порождало много мелкой пыли, а обширные нагретые поверхности порождали восходящие потоки воздуха, в которых постоянно возникали небольшие пыльные смерчи. Все это увеличивало вредность нашей работы. Но тут мы смогли увидеть и много интересного.

Лава по-прежнему вытекала из-под конуса, точнее даже не из-под конуса, а из-под лавошлакового плато, примыкавшего к конусу. Это плато имело ширину 200-300 метров и примыкало к конусу с юго-запада, вниз по склону. Оно образовалось в первые месяцы работы прорыва, когда лавовый поток еще постоянно разрушал молодой конус и выносил на себе его фрагменты. Из этих фрагментов, постоянно посыпаемых сверху шлаком и немногими бомбами и образовалось плато. Лавовые трубы внутри плато я и называл «первичными», они существовали все время. Так вот, увеличение расхода и вязкости лавы после сначала после «Апрельской активизации», а потом еще раз в июле 1976 года, активизировало снова процессы разрушения конуса и плато.

Лава понемногу растаскивала плато, и даже конус. На плато, подстилаемом лавой, происходили самые разнообразные тектонические подвижки. Мы наблюдали воочию образование грабенов, горстов, куполообразных поднятий, разломов и горизонтальных смещений крупных блоков. Блоки двигались в направлении от конуса со скоростью от десяти до сорока сантиметров в сутки и при этом часто поворачивались на углы до девяноста градусов; грабены проседали со скоростью также десятки сантиметров в сутки, достигая амплитуды во много метров. Вся эта тектоника в масштабе, уменьшенном в тысячи раз, моделировала глобальную тектонику - поднятие горных систем и прогибание впадин, образование рифтов.

От самого конуса также отрывались фрагменты, которые сотрудник института А.И. Цюрупа предложил называть отторженцами. Первый и крупнейший из них оторвался от конуса и отъехал от него на расстояние в сотню метров за десяток часов еще 19 апреля на моих глазах. Я задокументировал это событие с помощью фотоснимков. От конуса отъехала «горбушка», первоначальной высотой всего метров на двадцать ниже самого конуса, впоследствии она осела и понизилась, но осталась заметной горой на лавошлаковом плато. Аналогичные отторженцы гораздо меньшего масштаба возникали и на краю лавошлакового плато в местах выхода из-под него потоков лавы. Эти небольшие отторженцы, постепеннно разрушаясь, плыли на лавовых потоках, как причудливые корабли с башнями-мачтами высотой в десяток метров. Такие «корабли» уплывали вниз по потоку на расстояния до первых километров.

Вероятно эта вторая, послеапрельская стадия извержения скрыла и запечатала лавовые пещеры, возникавшие на первой стадии.

Последняя смена, на которую я должен был поехать начальником отряда, начиналась в декабре и должна была захватить и Новый Год, который я, таким образом, должен был второй раз подряд провести на извержении. Я ничего не имел против этого, но хотелось по традиции провести его с семьей, и я позаботился оформить в качестве временного рабочего жену Иру. А вместе с ней, уже не афишируя, взяли и дочку Юлю. Все это нам удалось, хотя шуму потом было много. Шум поднял заместитель директора «по общим вопросам» Владимир Михайлович Дудченко. В эфир понеслось: «Взяли ребенка! Немедленно вернуть!». Но было поздно. Мы уже вылетели, хотя и еще не долетели. Мы вылетели самолетом АН-2 на Козыревск, откуда уже вертолет должен был нас перебросить к Прорыву, но вынуждены были сесть в Мильково, так как долину Камчатки накрыл морозный туман.

Надо сказать, что мы проскочили бы и не застряли бы в Мильково на целую неделю, если бы не Дудченко. С нашим отрядом должны были лететь киношники из местного телевидения - оператор Володя Иванченко, режиссер …… и кто-то еще. Директор Федотов распорядился оказывать им всяческое содействие, так как он очень заботился о паблисити и, в частности снабдить их теплой зимней одеждой с нашего склада. Так распорядившись, он улетел в Москву, а Дудченко отказался подписывать заявку на снаряжение для них. Пока волынили, время ушло, и киношники не смогли уже лететь с нами из-за своих дел, и погода в Долине стала не летной.

Вообще Дудченко был врагом номер один для всех научных сотрудников. Он как будто нарочно старался воткнуть палки в колеса абсолютно всем. Возможно, это было и не со зла, просто он был кондовый советский чиновник и, как таковой, считал, что все кругом имеют единственную цель его надуть, а его обязанность показывать власть и пресекать любые поползновения. Дело, особенно в научном учреждении, безусловно, при этом страдало. Он был геолог по образованию, но геология, похоже, у него сразу не пошла, потому что он почти всю жизнь проработал на административных должностях. Сначала в Камчатгеологии, откуда его выгнали, по слухам, неофициально, основательно начистив морду. Наш «Федя» его подобрал и пригрел. Здесь проявилась очередной раз натура Феди: он сознательно подбирал конфликтных людей, которые противопоставляли себя остальным, ради создания напряженности. Такие люди сохраняли положение только благодаря его поддержке, что обеспечивало их личную преданность. Дудченко был достаточно рьяным коммунистом, и на него, как было принято тогда, писали жалобы в партбюро, боролся с ним таким образом и товарищ по партии, участник войны Володя Виноградов, но безуспешно.

Итак, мы сели в Милькове. Нам разрешили жить в зале ожидания местного аэропорта. Это было небольшое помещение с печкой в рубленном доме. Мы спали в своих спальниках на лавках и на полу, топили печку и готовили себе на ней еду. Мороз стоял за сорок, и морозная мгла, закрыв видимость, не пускала к нам вертолет, сидевший в Козыревске. Проторчали мы так неделю, и за день до нашего, наконец состоявшегося вылета на место извержение прекратилось. То, что оно прекратилось окончательно, а не устроило только краткую передышку, было не очевидно, и мы заступили на нормальную вахту. Нашей пятилетней Юле не удалось на этот раз увидеть текущую лаву, но последние потоки были еще горячие, и в трещинах было видно красное каление.

Мы проводили ежедневные наблюдения, обходили потоки и следили за окрестностями на предмет возможного нового прорыва еще где-нибудь. Так как конус молчал, выпадающий свежий снег был чист, и из него получалась хорошая питьевая вода. Погода на прорыве была гораздо лучше, чем в долине. Наблюдалась классическая сибирская инверсия, когда холодный воздух стекает со склонов и застаивается в низинах, где и конденсируется морозная мгла. На окружающих возвышенностях теплее. Так у нас на Прорыве, находившемся примерно на четыреста - четыреста пятьдесят метров выше Козыревска, температура воздуха была всего 25-27 градусов, когда в Козыревске было 40-45. И небо было ясным, вся мгла, державшая нас в Милькове, оставалась внизу.

В отряде был один старый сотрудник из партии молодых специалистов, приехавших на Камчатку в 1959 году - геолог Иван Васильевич Флоренский (родственник известного религиозного философа и узника Соловков Павла Флоренского) - и двое молодых - Володя Андреев и Эдик Балуев, кончивших недавно Иркутский университет. Ваня Флоренский носил окладистую черную бороду, и было в нем что-то от его знаменитого родственника - философский склад ума и склонность к диссидентству. Хобби его была охота, и геология была для него неким средством проявлять свою индивидуальность. Эдик Балуев как-то не оставил о себе воспоминаний, а Володя Андреев был интереснее, и судьба его дальнейшая была очень характерной для многих русских.

Он был исключительно здоровым парнем и отличным лыжником. Но…оказался слабаком морально и сломался на первом тривиальном, вполне преодолимом препятствии в жизни. В нашем институте он уже плыл по течению, или, сначала медленно, скользил по наклонной плоскости. Он мне рассказал, что еще в школе поставил себе задачу стать знаменитым лыжником, олимпийцем и в десятом классе уже тренировался по полной программе вместе с мастерами сборной области и бежал в силу хорошего кандидата в мастера. И тут случилось, что его забрали в армию. Попал он в воздушно-десантные войска, которые принято называть «школой настоящих мужчин», где не каждый выдерживает нагрузок, и первое время все уползают чуть живыми после тренировки. Володя же высказался об этом так: «Попал я в эти десантные войска. Нагрузки, сам понимаешь, никакой, я за какие-нибудь пару месяцев прибавил 8 килограммов веса и полностью потерял спортивную форму. В армии он был на отличном счету, физически превосходил всех, прыгал с парашютом старшим в групповых прыжках, был лучшим во всяких упражнениях и соревнованиях на выживание, когда их бросали с воздуха в глухую тайгу за сотни километров от базы, и надо было выходить, как сумеешь.

Но вся эта армейская работа была почти ноль по сравнению с тренировкой профессионального лыжника-гонщика, так что когда он вернулся домой, оказалось, что его оставляет на лыжне далеко позади всякая мелкота, которую он и не замечал перед армией. И тут у него не хватило воли напрячься и восстановиться, он обиделся на жизнь и плюнул на лыжи вообще. Закончил геологический факультет университета и приехал на Камчатку.

Володя был приятным в общении, добродушным парнем, он был умелым полевиком и не дураком - довольно скоро по материалам собранным на Толбачинском извержении защитил кандидатскую диссертацию. И здоровым был по-прежнему: во всех физически трудных эпопеях типа восхождения и работы на кратере Ключевского вулкана, он был начальником отряда и основным забойщиком. Но все это, повидимому, было не то для него. От первоначальной цели он отказался по слабости характера и образовавшуюся прореху в душе заливал крепкими напитками. «Пил как все», долгие годы почти не пьянея, но в конце-концов деградировал, сумел загубить свое богатырское здоровье и, немного не дотянув до пятидесяти лет, умер от цирроза печени.

Горько и обидно. Почему так происходит? Пьянство - традиция, уменье много выпить - доблесть, все пьют «как все», но один держится и сохраняет себя десятилетиями, а другой - не может. Сильные и стойкие задают тон, слабые тянутся и опережают застрельщиков. Сильные (нахальные) в коллективе подначивают, втравливают слабых. Основная вина в своих несчастьях у спивающихся собственная, но немалая доля ее и у лидеров. Таким лидером для Володи Андреева оказался Анатолий Хренов, бывший долгое время начальником Ключевской экспедиции, протеже Федотова. Почему протеже? Потому что не претендует на оригинальные идеи, хороший исполнитель, успешный промежуточный начальник, лично преданный веселый служака. Вообще Федотов особо поддерживал всех пьяниц и алкоголиков (хотя сам почти не пил), так как это люди с дефектом, порождающим глубинное, часто неосознанное чувство вины, делающее их хорошо управляемыми сверху.

Но на Толбачинском извержении Володя был молод и здоров, крепок и силен. Он был основным моим напарником, если надо отправиться далеко и надолго. С ним вдвоем мы, в частности ходили далеко вниз, дальше концов новых лавовых потоков, за елкой к Новому Году. Елка, настоящая и красивая была необходима, так как с нами была Юля. Ей крупно повезло, что извержение как раз кончилось, и члены нашей команды были не загружены работой. И нам повезло, что случившийся ребенок обеспечил всех хорошим творческим занятием организации праздника.

Юля прекрасно передвигалась на лыжах и ходила с нами почти во все маршруты, даже в многочасовые с остановкой и обедом при морозе под тридцать градусов благодаря отличной самодельной экипировке. Лыжных ботинок на ее ножку еще не было, и мы ее обували в простые детские кожаные башмачки с рантом, которые хорошо держались в стальных щечках полужестких креплений с резинкой через пятку. А для тепла поверх ботиночек одевались два шерстяных носка и брезентовый бахил. Вот так мы с ней сходили на разведку к загадочному паровому столбу, вдруг возникшему к востоку от прорыва в лиственничном лесу, погубленном шлакопадом. Столб пара сначала заметили с вертолета при облете вулканов и сообщили нам с просьбой разведать. Оказалось, это сильная струя влажного воздуха с температурой плюс два градуса, выходящая из навала каменных глыб, явно закрывавшего вход в пещеру. Воздух не имел запаха, и мы объяснили это явление, как неожиданно возникший сквознячок, вентилирующий большую пещеру. Открыться сквозняк мог после небольшого землетрясения, которое было перед этим.

Во время этого извержения я сумел как-то еще и воспользоваться отпуском и съездить в большие горы. Меня пригласил поработать инструктором Митя Хейсин (читайте: статью Виноградского: СЧАСТЛИВЧИК   МИТЯ  ХЕЙСИН (1932-1990), который в этом сезоне нанялся начальником учебной части лагеря «Высотник». Этот лагерь был недавно создан, как выездной, работающий каждый раз в новом месте на Памире, а основную базу имеющий в Оше. Началась его работа с пика Ленина, а в 1976 году он работал в верховьях ущелья Ванч. Вокруг хребты Ванчский и Язгулемский, ледники РГО и Абдукагор, за перевалом Абдукагор верховья ледника Федченко с пиками Революции, 26 бакинских комиссаров, Парижской Коммуны и др. Район богатый и интересный, и я там уже был в 1974 году с гатчинцами. Походить как следует мне опять в этом районе не удалось, так как я простудился и лечился от бронхита. Сходил только на пик Тбилиси по маршруту 4Б. Но поработать, пообщаться с Митей Хейсиным было приятно. Он набрал своих ленинградцев, и обстановка была теплая и домашняя. Лагерных инструкторов было немного, и назывались они инструктора-консультанты, так как участники приезжали сборами, в основном полностью укомплектованными своими инструкторами.

Этим летом я не только побывал в районе Ванча второй раз, но и заехал другим путем: первый раз - из Душанбе, второй - из Оша, замкнув таким образом весь круг по Памирскому тракту. Из Оша дорога ведет через собственно Памир, идет по высокогорному плато с волнистыми увалами, покрытыми щебенкой с пустынным загаром. Мы проехали самый высокий на трассе перевал Акбайтал высотой 4655 метров над уровнем моря - самый высокий автомобильный перевал в нашей стране, проехали долину Маркан-Су, где крутятся пыльные смерчи, а вдоль троп лежат белые кости погибших вьючных животных, проехали мимо соленого озера Кара-Куль, а на востоке над сухими щебеночными холмами вдали выглядывали снежные вершины китайского Памира, Кашгарского хребта, среди которых был заметен широкий купол Музтаг-Ата. Проехали мы и столицу Памира - город Хорог, - расположенный при впадении Гунта в Пяндж. Город зеленый и уютный. Я был поражен, когда узнал, что в Хороге еще в 1913 году была построена и запущена электростанция, и появилось электрическое освещение. Ильич сильно опоздал со своей лампочкой. Прославлявшийся коммунистической пропагандой план ГОЭЛРО был лишь сильно урезанным вариантом плана электрификации России, успешно начавшего осуществляться перед первой мировой войной!

Памирский тракт красив и суров, но ехать по нему тяжело. Высота, сушь, палящее солнце и ледяной ветер. Сразу после Петербурга особенно трудно и вредно. На высоту лучше всего подниматься не спеша, и обязательно пешком, тогда здоровье будет в порядке. Я и другие инструктора, заехав в Ванч, сразу приступил к прогулкам по окрестностям и занятиям с участниками, а наш начальник Митя продолжал заниматься организационными делами. Что-то было не так со снабжением, какие-то трения с местным начальством в Оше. В итоге он три раза прокатился на машине по тракту туда и обратно, но ни разу не прогулялся даже к ближайшему леднику или к местам занятий. И всякие поездки сопровождались возлияниями и основательной едой. Когда его принимал начальник лагеря, он кормил его жирным пловом, причем по правилам восточного гостеприимства особо уважаемому гостю хозяин собственной рукой запихивал это яство в рот - Митя очень красочно и весело живописал нам эту процедуру. Короче, Митя вел крайне неправильный и нездоровый вообще образ жизни, здесь еще помноженный на резкие перепады высоты и атмосферного давления. В итоге, уже вернувшись после смены домой на Камчатку, я узнал, что в начале второй смены Митю свалил инфаркт. Его вывезли в Душанбе в больницу, где довольно быстро он оклемался, так как инфаркт был не очень глубокий, и, как говорили, даже сбежал из больницы раньше времени.

Относительно обошлось. Пришлось Мите бросить курить и сократиться насчет выпивки, но горы он не покинул и снова начал ездить начучем. Как-то ему было нужно именно это - не туристом или отдыхающим, а инструктором, а поскольку он хотел быть «играющим тренером», как все прочие инструктора альпинизма, то - начучем. Это прекрасно, дышать воздухом гор и вращаться среди единомышленников, но только бы не начальником. Любое начальствование всегда связано с конфликтами и стрессами и всегда напрягает нервную систему, что, на мой взгляд, может и здорового угробить. Меня бы угробило, но я и сторонюсь начальственных постов. Хотя сэр Уинстон Черчилль, например, стал долгожителем, несмотря на самый ответственный пост в самое неспокойное время, и на коньяк и сигары. Никто не знает точно как надо, главное, видимо, чтобы твой образ жизни доставлял удовлетворение, но все же уже после инфаркта, по-моему, лучше от должностей подальше.

Митя почти не изменил свой образ жизни после инфаркта и прожил недолго - второй (или третий?) инфаркт уложил его в год пятидесятивосьмилетия, - но он прожил полноценную, богатую и, я считаю, счастливую жизнь. Он занимался любимым делом, у него было много друзей, которые его любили, он ничем не был обделен, а если что-то получалось не так как хотелось, он воспринимал это легко. Легко было людям с ним, легко было ему с людьми. Тут невольно вспоминается другой мастер спорта по альпинизму, более титулованный, чем Хейсин, но антипод его по характеру и человеческим качествам - Герман Аграновский, - которому судьба отвела еще на пять лет меньший срок жизни. Тоже два инфаркта, из которых второй - фатальный. И это несмотря на абсолютно здоровый, регулярный образ жизни. Гера не пил и не курил, он проводил свои дни на свежем воздухе, работая тренером по горным лыжам. Первый инфаркт его свалил сразу после закончившегося поражением тяжелого раунда борьбы за звание заслуженного тренера.

В 1977 году началась, наконец, нормальная работа альпинистов, освободившихся из-под Аграновских: зимой круглогодичный сбор, летом - альплагерь и сбор для разрядников в «больших горах». Гринкевич - начальник круглогодичных сборов на Камчатке, я - начальник сбора в горах. Секции «Урожая» и «Водника» объединены в альпклуб «Кутх» и работают единым коллективом под формальным флагом «Урожая». Председатель секции «Урожай» и альпклуба - Станислав Иванович (Стас) Гринкевич - главный идеолог и организатор всего коллектива. Основные работники, актив - это наши инструктора, кандидаты в мастера и «Снежные барсы» - Виктор Сергеев, Игорь Криницкий, Володя Шевцов, Сережа Клюквин, Толя Гусак. Еще были инструктора-перворазрядники Вася Панченко и …….

Правда, первый и последний из кандидатов в мастера - не Барсы. Сергеев - самый серьезный и ответственный работник по основной работе - первый законфликтовал с Аграновскими, не мог он быть пешкой в их игре, и работа не позволяла. Поэтому он, имея в активе пик Ленина, пик Евгении Корженевской и Победу, до Барса не дотянул. Толя Гусак вернулся с Победы с высоты почти 7 тысяч метров, сопровождая Геру Аграновского, которого завернул врач. Он уже тогда заметил что-то в его сердце. На все семитысячники сходила с камчадалами только Люся Аграновская, которая стала одной из двух первых женщин - «барсих» вместе с Галиной Рожальской из Челябинска. Вряд ли бы это ей удалось без команды камчадалов, закаленных камчатскими зимними восхождениями с рытьем пещер.

Зимний сбор работал регулярно. Были отряды новичков, значкистов и разрядников, были разработаны конкретные планы занятий и восхождений в соответствии с общими программами, маршрутные листы, журналы, разборы. Все как в лагере, только растянуто во времени и приспособлено к зимней обстановке: новичков обучали подходам на лыжах, делали и подгоняли экипировку, обучали рытью пещер. Разрядники совершали восхождения до 3А категории сложности, так как вблизи города более сложных маршрутов не было классифицировано.

В первую зиму я участвовал в работе скромно. Гринкевич предложил мне группу «клиентов» - разрядников невысокой квалификации, не претендующих на спортивные успехи, но членов клуба, которые просто ходят. С ними я и Ира ознакомились с местными маршрутами. Мы побывали на Аваче по ее альпинистскому маршруту - с юга «в лоб», - на Козельском по «единице» с Козельского перевала, на Коряке по классическому маршруту 2Б с Авачинского перевала и на Вилючинском вулкане по маршруту 2А. Подтвердили третий разряд и получили первую тренировку.

Летом планировались сборы по коллективной путевке в выездном лагере в ущелье Арча-Каныш, филиале альплагеря Дугоба. Отпуск большой, поэтому все инструктора и многие участники выехали раньше в Дугобу на первую смену. Я специально договорился на работу командиром отряда первого или второго этапа обучения на две смены, чтобы набрать необходимый стаж для получения квалификации инструктора первой категории. Это было необходимо, чтобы исполнять зимой должность старшего тренера круглогодичного мероприятия. Меня поставили на отряд значкистов. Таким образом я «пропустил» командование отрядом новичков. В последующие годы мне довелось поработать в альпинистских лагерях командиром отделения и командиром отряда всех этапов, включая школу инструкторов, кроме отряда новичков.

Вообще я отношусь к категории людей, которые терпеть не могут командовать кем-либо, так же как, впрочем, и подчиняться, но жизнь устроена так, что командовать все-таки время от времени приходится. Дело это для меня трудное и мало приятное, но, как я убедился, может с успехом выполняться даже и мной, но при определенном условии. Командовать легко и просто даже не очень решительному интеллигенту, если он на голову выше своих подчиненных, как по формальному званию, так и по фактическому знанию и умению на любом уровне. Тогда есть реальный авторитет, и тебя слушают безоговорочно. Я мог любому участнику показать любой прием лично, и любому инструктору мог не только приказать, но и показать, как надо учить тому или другому. Не будучи любителем покомандовать, я никогда не превышал своего уровня компетентности и поэтому был на высоте. Человеку свойственно стремиться повысить свое место в иерархии (в этом смысле он пока остается обезьяной), но повышать его можно по-разному: можно формально, а можно не формально, «по гамбургскому счету». Можно сознательно не лезть выше, чтобы зато на своем уровне быть лучшим.

Дугоба была «нашим» лагерем: камчадалы ездили сюда уже несколько лет подряд и завоевали себе немалый авторитет. Камчатские альпинисты были незаменимыми помощниками во всех хозяйственных делах. У нас были классные водители, слесари, строители, которые могли справиться с серьезной аварией на дизельной электростанции, починить водопровод, электропроводку, дом. Лагерь строился, а архитектурный проект всего строительства сделал наш Толя Гусак за смену инструкторской работы. Поэтому наших принимали всегда с радостью, в удобное для нас время, с любыми путевочными нарушениями.

В этом году камчадалам довелось принять участие в восстановлении лагеря после стихийного бедствия. Бедствие обрушилось в начале июня не только на лагерь, но и на весь район - мощный циклон с ливневыми дождями и снегом наверху, за которым сразу последовала небывалая жара. В результате - паводок со сходом селей, на реке Дугоба снесло все мосты, город Фергана был залит слоем жидкой грязи, и много глинобитных домов было разрушено. Размыло и кладбище, возникла опасность эпидемий. В лагере сель уничтожил водопровод, разорвав и скрутив в спирали трубы. Дорога к лагерю дважды переходит по мостам через реку Дугоба. Нижний мост был разрушен частично - через обрушенный участок были проложены доски для пешего перехода. Выше осталась отрезанная от остальных дорог машина, на которую вручную перетаскивали через первый мост грузы. Второй мост у самого лагеря «выключился» полностью, и здесь пришлось налаживать воздушную переправу для людей и грузов. Хорошо, что альпинисты это делать умеют.

Гибель второго моста происходила на моих глазах, и зрелище это было очень впечатляющим. Уровень бешено несущейся цвета густого какао реки стремительно повышался. Было слышно и видно какую массу огромных камней она волочет по дну, было заметно, что повышение уровня лишь частично связано с увеличением расхода воды, но также есть результат загромождения русла. Поднявшись почти до уровня моста, вода пошла в обход его, и за считанные минуты промыла себе новое русло рядом с мостом. Уровень воды снова опустился, и река стабилизировалась, но мост остался стоять в стороне на валунной насыпи, нагроможденной под ним рекой.

Этот циклон с последующей жарой разрушил дороги и мосты и в ущелье Арча-Каныш. Заезд туда стал невозможен, и мы обратились за разрешением работать своим сбором здесь в Дугобе. Нам разрешила не только Москва, но и лагерь, хотя для него это было не очень удобно, так как становилось тесно на маршрутах. Потребовалась большая диспетчерская работа, чтобы не мешать друг другу, но «свой» лагерь нам, своим помощникам отказать не мог.

Лагерь наш все-таки был выездной, жить на территории «Дугобы» мы не могли и, тем более не могли пользоваться его службами. Поэтому мы получили снаряжение и продукты на месяц и вышли по ущелью вверх, за «третье слияние». Встали на высоте примерно 3600 метров над уровнем моря, у верхней границы арчового леса. В этом месте каким-то образом сохранилось достаточно сухой арчи, и мы были настолько хорошо обеспечены дровами, что смогли вечерами сидеть у костра, и даже построить каменную баньку. Подходы к маршрутам тоже были близкими, а набор маршрутов в ущелье Дугоба был гораздо более приспособлен к нашему не очень квалифицированному контингенту, чем в ущелье Арча-Каныш. Так что стихийное бедствие даже нам поспособствовало.

Поработали успешно. Все хорошо повысили свою квалификацию, но тут же возникли и первые трения в новом коллективе. Лидером коллектива, основным организатором и «главным стратегом» был Стас Гринкевич, который устроился работать в лагере начспасом. Эта должность была очень полезна. Не только укреплялись связи с лагерем, но и удавалось наилучшим образом распределять маршруты, чтобы не толкаться на них локтями с лагерными разрядниками и инструкторами. Диспетчерская работа - дело начспаса. Одновременно Стас подключался к нам на некоторые восхождения. Одна из главных задач был набор мастерских баллов нашими ведущими кмс-ами, включая самого Стаса. Часть наших инструкторов была включена в команду лагеря, заявленную на первенство СССР. Успех здесь мог дать весомую добавку к баллам. Этим делом занимался Сережа Клюквин. В команде был он и я. Я сразу отказался, так как закрывать клеточки в нормативах мне было не нужно, и надо было работать на своем сборе начальником, а Сережа ради сбора отказываться от участия в чемпионате не захотел. Я считаю, что он имел на это право: сбор не рухнул бы и не рухнул фактически без него, а его баллы и мастерское звание - это тоже важный козырь для коллектива. Он и доказывал, что, участвуя в команде, он работает не только на себя, но и на коллектив тоже. Но остальные наши ведущие инструктора во главе со Стасом потребовали выхода его из команды для работы на сборе. Клюквин возмутился, полез в бутылку, ему предложили ультиматум, он ушел и «хлопнул дверью».

Команда получила третье место, Сережа - баллы. До мастера ему оставалось немного, что делать? Он примкнул к Спартаковцам, куда его Аграновские приняли с распростертыми объятьями. Там он доделал мастера и подарил Гере «галочку», как тренеру. Больше, правда, он в спартаковских делах участия не принимал. Но «Кутх» потерял хорошего спортсмена и товарища. Кто виноват? Почему так получилось? Вроде все друзья и за свое дело болеют, но несколько по-разному, и при расхождении во взглядах, бывает, проявляют нетерпимость и неспособность понять точку зрения другого и найти компромисс.

После этого сбора у нас выпал еще один товарищ - Валера Неверов. Здесь все было несколько иначе. Неверов - физически сильный и достаточно активный, заводной спортсмен. Он быстро рос, ходил у нас в лидерах, много делал и для коллектива вообще, когда строили клуб доставал стройматериалы и обеспечивал технологию, будучи строителем, но в то же время был несколько слишком активен, часто нарушал дисциплину, кое-какие правила горовосхождений, чем раздражал Стаса Гринкевича, прежде всего. И одновременно он был не очень стоек морально, поэтому настоящим лидером он не был, всерьез его как-то не принимали. Что-то у него было общее с нашим Ленинградским «Слоном» - Саней Мясниковым.

Так вот на этих сборах он дошел до руководства восхождением 5А категории сложности. Пошли на САГУ с Севера. Эта серьезный, протяженный и технически сложный маршрут, и Валера с руководством не справился. Были трудности с выбором пути и с тактикой прохождения, в результате руководство полностью взял на себя инструктор-наблюдатель Толя Гусак. На разборе Толя сказал об этом, но он взял значительную часть вины на себя, сказав, что он проявил излишнюю авторитарность и не дал Валере проявить себя должным образом. Может что-то и такое было, но Валера и сам признал, что не справился, и руководство ему не засчитали, рекомендовав поруководить пока более простыми восхождениями. Но в конечном итоге Неверов тоже отвалил к спартаковцам и тоже выполнил там норму мастера и подарил Гере очко. Здесь, правда было иначе, чем с Клюквиным. Неверова «натаскали» на мастера. Он был нужен Аграновскому «на безрыбье», чтобы дополнить до четверки его ударную команду очень сильных ребят - Гриценко и двух братьев Лопатниковых. Они стали мастерами, вытащив с собой и Неверова. Получив «квадратик», больше Неверов в горы не ходил - он стал не нужен.

Здесь основная вина Неверова. Обида на критику не оправдывает его предательства, и он это, конечно, осознал, и не очень хорошо себя чувствовал. Но все же этому слабому человеку помогли «дрогнуть» и ребята и я, в том числе, хотя я и старался проявлять чистую объективность: слишком жестка и груба была критика. Не должна быть слишком обидной никакая критика.

Я сам в этом сезоне походил неплохо, хотя все, что делал, делал «ради чужих клеточек», дополняя группы. Это единственный мой сезон, когда я сделал три пятерки, хотя лишь одна из них была «Б», кстати, первая из трех. Эта первая пятерка-Б - траверс Че-Гевара - САГУ - была пройдена в компании наших инструкторов, набирающих мастерские баллы. Мы начали резко, так как уже имели тренировочные восхождения в этом сезоне на Камчатке. Маршрут скальный, не очень сложный, шли три дня.

Соответствующие восхождения спланировал главный стратег - Стас. В этом году как раз вышло очередное новое положение о разрядных нормах, и норма мастера стала доступна простым смертным: не обязательно стало занимать первые и вторые места в чемпионате СССР, нужно просто было набрать определенную сумму баллов, которые давались за места в чемпионате СССР вплоть до десятого, а также за призовые или первые места в чемпионатах рангом пониже и просто за восхождения высших категорий сложности, начиная с пятерок-Б. Дополнительные баллы давались за руководства, за первопрохождения и первовосхождения и даже за вторые и третьи прохождения медальных маршрутов и за восхождения в двойке. Так что уже этот первый траверс дал что-то «в копилку» нашим кандидатам. Потом в этом году Стас сделал еще пятерку-Б (контрольно-зачетную) в двойке с Володей Шевцовым и еще одну руководителем. Это дало процентов пятнадцать или двадцать от мастерской нормы.

Я еще потом сходил по маршрутам пятой-А категории на Калькуш, помогая нашему доктору Валере Карпенко сделать руководство, и на Ак-Таш в двойке с Мишей Острогорским.

Валера Карпенко, так же как и другой врач, с которым мне довелось походить в горах, - Юра Шевченко, - ярко выраженный лидер, сильный альпинист и хороший врач, достойный своей профессии. Впоследствии ему удалось попасть на сборы Спорткомитета СССР по подготовке экспедиции на Канченджангу, а затем и в экспедицию в качестве врача. По альпинистской квалификации он вполне подходил и в качестве участника, и только из перестраховки руководитель экспедиции вернул его с восхождения на Канченджангу Главную, на которую он почти взошел с одной из групп в период забросок. Мысловскому не хватило ума и смелости Жирнова в подходе к тренировке врача-альпиниста, Карпенко был завернут с высоты 8300 м.

Тем не менее, Валера попал в Гималайцы, и в следующую экспедицию, уже не всесоюзную, не московскую не связанную с такой борьбой за место и помпой поехал уже участником. Но тут ему не повезло: при подъеме по стене Аннапурны на высоте 7800 метров в кулуаре ему перебило камнем ногу. Он сам себе обработал и зафиксировал сложный перелом голени. Лечился два года, и все же совсем такой как была нога уже не стала, хотя серьезные восхождения он совершал и потом.

После перехода жизни нашей секции и нашей страны в новую стадию и ухода из альпинизма «стариков», Валера возглавил федерацию альпинизма Камчатки, постарался объединить альпинистов Кутха и Спартака, и, используя свой опыт и связи, организовать экспедиции в Гималаи, в Альпы и в Америку. Впервые два камчатских альпиниста поднялись на восьмитысячник - Манаслу, - но один из них погиб на спуске, сорвавшись в непогоду с пологого гребня. Валера «боролся за мир» в Камчатском альпинизме. Спартаковский альпинизм после смерти Аграновского практически прекратился совсем, но все же, стараясь все сгладить, Валера на публичных мероприятиях на мой взгляд слишком усердно подчеркивал роль Аграновских и Спартака в успехах альпинистов Камчатки, одновременно почти совсем не упоминая о работе и достижениях «Кутха». Меня это коробило, и не только меня. Многие еще вполне ходячие альпинисты -Камчатцы старшего поколения (но существенно младше меня) так и не примкнули к новому коллективу. Тут Карпенко, всегда очень дипломатичный, хотя и жесткий, на мой взгляд «перегнул» в угоду уж не знаю кому, похоже, местным спортивным властям и Люсе Аграновской, в которой врага иметь не выгодно. Но, такова жизнь…. Для организации альпинизма в новых условиях Карпенко сделал и делает не мало.

Миша Острогорский - скромный и незаметный альпинист, небольшого роста, неразговорчивый, но настойчивый и упорный по натуре. При разделении секции он сперва остался в Спартаке, но не надолго. Вскоре он перешел в Кутх, убедившись в невозможности иметь дело с Аграновскими. С ними действительно Мише было совершенно не по пути, так как он был великим патриотом Камчатки. Он строил горные хижины, задумывал и осуществлял восхождения по новым маршрутам. Он делал очень много, но делал молча. Видимо, эта его некоторая нелюдимость отталкивала от него. Он был одиночкой в кутховском коллективе и в конце-концов выпал из него, но об этом я расскажу позже. Опять конфликт, на мой взгляд, был не неизбежен. Очень трудно понять истинную природу таких расхождений.

Обе пятерки-А были однодневными. Калькуш - технически сложная, крутая, но короткая стена, отлично идущаяся в хорошую погоду в тапочках. А погода в «Дугобе» хорошая почти всегда. В песне про «Дугобу» поется:

«Ну что с того, что тут подходы…

Аж ноги бедные гудят,

Зато такие тут погоды -

По полгода нет дождя».

Ак-Таш - самая высокая гора в ущелье, маршрут на нее длинный и красивый - крутое эффектное издали ребро. Но вблизи он оказался очень простым. Я бы ему дал всего 4-А. Почти весь подъем мы прошли одновременно, все взлеты, видные снизу, обходятся. Так что, хотя спуск был на другую сторону горы и возвращение к ночевке через два перевала, мы все это успели за день. Правда, нас было всего двое, и мы были в хорошей форме.

Ира также хорошо походила (после изрядного перерыва): сделала первые свои маршруты 4-А и 4-Б категорий - траверс САГУ - Хамза и Мехнат по западному контрфорсу. Второй - хороший чисто скальный маршрут, но на очень невыразительную гору. Не всегда удается подняться на красивую гору по красивому же и сложному маршруту. Такое сочетание всегда выполняется, например, на Ушбе иди на Шхаре: и гора - красавица, и все маршруты - тоже. А тут: на Калькуш или Мехнат хорошие маршруты, а горы не смотрятся, а Ак-Таш - красавец, но маршрут неважный.

Вот так успешно закончился сезон 1977 года. Я отработал две смены командиром отряда значкистов и получил право весной 1978 отправиться на Кавказ на метод сбор по подготовке инструкторов для получения квалификации инструктора первой категории. Это было необходимо для наших круглогодичных сборов.