Альпинисты Северной Столицы

ГОРЫ В МОЕЙ ЖИЗНИ (1971-1977)

(продолжение. В начало)

Слезин Юрий

вулканолог, доктор наук,

 МС СССР

Ковалев отважно бросился вперед, но споткнулся в темноте и упал вперед, почти достав вытянутыми руками задние ноги росомахи. Ему крупно повезло, что не достал! Челюсти у росомахи по силе не уступят волчьим, а в бою она одолевает рысь. Хладнокровие сохранил только Роман Слободской (кажется он, хотя я уже точно не помню), который чуть задержался и взял мелкашку. Он выстрелил вдогонку, когда росомаха уже почти скрылась в стланнике, и ранил ее. Это мы узнали по ее крику и по каплям крови на следующее утро. Но капли крови быстро иссякли, видимо ранение было легкое. Она ушла и больше у нашего лагеря не появлялась.

Когда ближайшие снежники растаяли, получение воды выглядело так. Вода поступала от далекого большого многолетнего снежника, лежащего высоко в глубокой впадине. Достаточно интенсивное таяние происходило лишь днем, и вода появлялась в русле неподалеку от нашего лагеря примерно лишь в пять часов вечера. Уже издали был слышен шум и, наконец, проходил водяной вал, фронт потока, и безводное русло сразу превращалось в мощный ручей. Мы говорили: «Дали воду!». Но эта вода была еще не пригодна для использования, она имела вид густого какао. Полночи шумел ручей, подмывая берега, но к утру стихал и превращался в тонкую струйку почти прозрачной воды. Наконец иссякала и эта струйка и к утру оставалась лишь цепочка лужиц, из которых с известной осторожностью можно было набрать чистой воды. Так рано утром мы заполняли несколько молочных фляг - запас на день.

Прикомандированных специалистов под конец, как водится, прогуляли через Узон и Долину Гейзеров.

Достаточно много общался я в этом поле с Женей Амбарцумян, с которой мы почувствовали взаимную симпатию. Зимой, будучи в командировке в Москве. Я даже заходил к ней домой и познакомился с ее мужем Рафиком. Знаменитая фамилия, конечно, волей-неволей тоже играла свою роль в ее популярности. Академик Амбарцумян не только действительно выдающийся ученый, но и самый известный академик в советской стране, благодаря анекдотам от армянского радио. «Правда ли, что академик Амбарцумян выиграл по лотерее «волгу»? - правда, только…». Женя говорила, что Виктору Амазасповичу этот анекдот очень нравился. Попасть в анекдот - это высшая честь в нашем народе.

Рафик, армянин наполовину и коренной москвич, - внешне копия отца - кандидат физ-мат наук, лазерщик, оказался страшным антисемитом, что для русского человека выглядело смешно, так как с его точки зрения что еврей, что армянин - все едино. Я с ним слегка поспорил на эту тему: пытался доказывать ему, что при всех отрицительных свойствах этой нации нельзя отнять у нее и свойств положительных. Рафик же не признавал за евреями никаких талантов, кроме умения ездить на чужом горбу. Странно видеть такую оголтелость у интеллигента, но она есть. Так же как есть и пресловутый «еврейский вопрос» и от него никуда не деться. Евреи нация уникальная - больше двух тысяч лет в рассеянии сохранять четкую идентичность и приобрести такое мощное, хотя и малосимпатичное, мафиозного типа, влияние в мире - этого больше никому не удавалось!

А вообще вся эта компания гостей - и новосибирцы, и «высокотемпературщики» стали нашими знакомыми через того же Борю Самойленко, который обладает удивительным даром заводить знакомства с разными интересными людьми. У высокотемпературщиков шефом был профессор Леонтьев (как я в этом году узнал, сейчас он академик) и он планировался к нам в поле, как прикомандированный тоже и в первую очередь, но не смог поехать. Боря в нашей лаборатории занялся модельными экспериментами по конвекции в магме. Леонтьев предлагал Боре поступать к нему в аспирантуру, но Ковалев резко возразил. «Эти москвичи используют все наши идеи. Можешь поступать туда в аспирантуру, но не со своей (нашей общей) магматической работой». Боря остался без такого руководителя, как Леонтьев, а возможно под таким «кнутиком» он бы работу сделал и защитил. Конечно, москвичи шустрые и беспардонные ребята в своей массе (я в этом сам убеждался потом), но нельзя и так бояться этих «волков», как тут поступил Ковалев. Здесь он оказался собакой на сене - не сделал ничего из этой конвекции (и не мог - не его это была область) и Боре не дал возможности.

В 1973 году я спокойно дожидался пока «Федя» прочтет мою диссертацию, хотя и было неудобно за него перед новосибирцами, а летом съездил в горы опять с гатчинцами, уже знакомыми мне. На этот раз начальником сбора был спартаковец из основной команды Петра Буданова Гена Ильинский, а я вторым тренером. Гена Ильинский имел звание «Мастер спорта международного класса», которое он получил сразу же после его введения за минимальную «цену» - две шестерки. Гена был здоровый и простой бесхитростный парень, работяга, ходивший в будановской команде за спиной более опытных и умелых товарищей. В качестве старшего тренера сбора, да еще для ученых физиков он, конечно, подходил не очень. Кроме общей культуры, ему не хватало и альпинистского опыта самостоятельных восхождений, и инструкторского опыта. К счастью, он и не слишком претендовал на фактическое руководство. Планировали все коллективно, а реальным тренером был больше я.

Коллектив был тот же лишь в малой части. Участники, в основном, были помоложе и меньшей квалификации, и довольно разнокалиберные: были и третьеразрядники с превышением. Лишь одна группа могла планировать себе первую пятерку-Б.

Сбор должен был проходить на базе лагеря Варзоб в ущелье Арг. Это ущелье относится уже к Фанским горам, но расположено изолированно в южной их части, и заезжают туда со стороны Душанбе через перевал Анзоб, а там еще от озера Искандер-Куль надо подбрасываться караваном. В лагере мы получили продукты и снаряжение и договорились, что тут же в районе лагеря сделаем и тренировочные восхождения.

Заезд прошел нормально. Удалось быстро нанять и ишаков для подброски к месту базового лагеря. По дороге мы полюбовались красивым большим озером Искандер-Куль, в котором по легенде Искандер Великий (Александр Македонский) купал своего Буцефала. Здесь Александр постоял со своим войском и оставил среди местного населения следы своего пребывания в виде светловолосых детишек. Искандер-Куль - восточный, памирский вариант озера Рица. Недалеко от озера мы напали на лагерь небольшого геологического отряда. Начальник отряда - интеллигентный таджик-геолог, а отряд состоит из его русской жены, двенадцати- или тринадцатилетнего сына и рабочего. Он встретил нас очень приветливо, угостил чаем и рассказал много интересного.

Сам прием был обставлен по восточному стандарту, даже русская жена, хотя и сидела равноправно с нами, но молчала. Сидели мы на земле вокруг дастархана, в середине наломанная кусками лепешка, а чай в пиалушки нам разлил - каждому по чуть-чуть - самый молодой - сын, который потом непрерывно подливал по мере опорожнения в полном соответствии с этикетом.

 В этом районе находится богатое сурьмяно-ртутное месторождение. Оно было законсервировано, так как пока не разработана технология извлечения сурьмы и ртути из руды такого сложного состава, но сейчас, когда испортились вконец отношения с Китаем, который поставлял нам сурьму, пришлось за него взяться. С этим связана и его работа. Семейный отряд - это тоже таджикская норма. Но семейственность и клановость в верхах - это, по его мнению, большое зло. Хозяин противник азиатчины в обществе. Он рассказывал, как однажды, недавно у них сняли совсем зарвавшегося первого секретаря и должны были выбирать нового. Народ не был безучастен к этому событию, и, чтобы предотвратить эксцессы в обкоме собрали всех партийных и вообще образованных и лойяльных таджиков и проинструктировали их как себя вести в толпе, чтобы гасить недовольство по возможности в зародыше. А народу во время пленума вокруг обкомы собрались десятки тысяч и требовали, чтобы нового первого секретаря обкома им поставили русского (!) Они устали от восточной деспотии своих. Но первый должен быть из титульной национальности, только второй - русский.

Этот таджик-геолог помог нам и достать ишаков в ближайшем кишлаке. Чем-то мы его отблагодарили, уж не помню чем.

В районе базового лагеря рос редкий арчовый лес. Арчовые деревья удивительны. В сухом и суровом высокогорном климате, почти на голых скалах арча растет очень медленно, и возраст крупных деревьев переваливает за тысячу лет. Некоторые патриархи достигали у основания ствола четырех-пяти метров в обхвате при максимальной высоте метров шесть-семь. Ствол напоминал искривленный конус, резко сужающийся кверху. Повидимому, все-таки с арчой, прежде всего, связан такой уникальный продукт, как мумие. Район нашего базового лагеря один из самых богатых мумие, характерный его запах, который ни с чем не спутаешь, преследует всюду. С нами была женщина-врач от лагеря, которая профессионально занималась мумие, его лекарственными свойствами, и она научила нас искать, собирать и очищать этот продукт. Заниматься этим делом у нас не было времени, но все же мне удалось набрать килограмов пять-шесть сырца, то есть мумие, перемешанного с песком, камнями и мышиным пометом. Из этого количества получилось граммов триста очищенного продукта.

Внешне мумие напоминает темно-коричневую (иногда более светлую, до желтой) смолу, которая пропитывает песок и камни на дне небольших гротов и пещерок в отвесных скалах (чаще конгломератовых). Часто видно, что оно просачивалось сквозь небольшие трещины в потолке грота, видны натеки на потолке и стенках. На скалах, где водится мумие, всегда растет арча. Одновременно, в пещерках с мумие всегда находится и масса мышиного помета. Поэтому считалось, что это какое-то производное помета, но по моим наблюдениям и по мнению большинства специалистов помет - это просто побочный мусор, а мумие какое-то производное арчи. Но это не смола, так как оно неограниченно растворимо в воде. Видимо поэтому оно и сохраняется только в сухом климате и в пещерах.

Мне запомнились два восхождения: траверс Сахарная Голова-Красная Москва-Блок 5Б и Красная Москва со стороны Блока 3Б.

Сахарная Голова названа так за свой внешний вид. Это действительно сахарная голова, увеличенная копия подобной горы, торчащей посередине Рио де Жанейро. Она сложена метаморфизованными известняками, стены ее круты и ровны: почти нет полок или расщелин, очень мало трещин, но выветрелая скала шероховата, резиновая обувь, галоши держат очень хорошо. Поэтому приходится с некоторым риском выходить иногда на пятнадцать-двадцать метров вверх прежде, чем удается забить крюк. Первая попытка выхода на маршрут под руководством Гены Ильинского окончилась неудачно. Был неправильно выбран заход, и за целый день добрались только до большой полки, на которую неподалеку можно было зайти чуть ли не пешком. Группа спустилась, передохнула денек и вышла снова, посчитав первый выход разведкой. На этот раз наверх руководителем пошел я. Мне удалось большую часть маршрута и пролезть первым, так что я получил много удовольствия, так как такой тип скал был для меня новым.

Сама по себе стена Сахарной Головы классифицирована как 5А, то есть не черезчур сложна, вся спокойно идется свободным лазанием. Но это хорошая 5А. Спуск на перемычку под Красной Москвой по гребню 4Б и подъем на Красную Москву тоже по контрфорсу, который сам по себе 4Б. Дальше длинный вершинный гребень и еще более длинный гребень спуска к Блоку 3Б и маленький довесок - Блок (3А). Все вместе - 5Б. Красная Москва тоже названа за свой внешний вид - это длинный массив, который стоит стеной, напоминающей кремлевскую: с зубцами наверху и красного цвета. Контраст между светло-серой Сахарной Головой и темно-красной Красной Москвой очень эффектен. Блок опять серый, маленький, невыразительный. Я не знаю, назван ли он в честь поэта или механического приспособления.

На Сахарной Голове за день до вершины мы добраться не успели, но все же успели пройти крутую стену и остановились на ночевку в первой расселине в начале предвершинного выполаживания. Ночевка сидячая, но достаточно удобная и не холодная: Фаны - теплые горы. Остаток подъема на вершину и спуск по непростому гребню до перемычки занял целый день. Перемычка - по существу перевал, так что траверс не очень логичный, не Безенгийская стена, но вполне приличный. Подъем на Красную Москву - рядовая 4Б, намного проще подъема на Сахарную Голову, гребень тоже не сложен. На оставшемся пути мы обошлись одной ночевкой и спустились рано.

Последнее восхождение с младшими участниками на Красную Москву по маршруту 3Б дало мне еще нечто новое. Маршрут несложный, но длинный - множество жандармов на пологом гребне, за день туда и назад проходится, но с трудом. На перемычку мы вышли двумя группами: одна пошла направо на Блок, другая - налево на Красную Москву. Им работать часов 6-7, нам - 12-15. И тут случилось довольно редкое для Фан событие - испортилась погода. Перед нами уже был последний пятидесятиметровый снежный взлет, выводящий на горизонтальный вершинный гребень, когда посыпала крупа, ледорубы слегка загудели и стало погромыхивать. Гроза, конечно, страшна, но осталось всего ничего! Я говорю: «вперед, успеем!» и вперед же и устремляюсь. Снег кислый, проваливаюсь выше колена. Приходится торить траншею, но рвусь из последних сил и чувствую, что веревка меня держит. И в ответ на мои крики напарник по связке отвечает: «не могу!» Я прошу срочно привязаться ко мне кому-нибудь другому и мы вылезаем на гребень. Еще через десять минут добираемся до тура, меняем записку и назад. Кто-то еще добирается до тура, остальных заворачиваем и вниз.

С самой опасной верхотуры убраться успели. Спрятались в понижении между жандармами и немножко охолонули. Все бодры и возбуждены, кроме моего первого напарника по связке (забыл опять-таки как его звали). Он как в воду опущенный - в состоянии явного шока. Шок чисто психологический, но самый настоящий - парень впал в ступор, его почти парализовало, Он почти ни на что не реагировал. Его разгрузили, привязали в середину связки-тройки и чуть ли не силком поволокли вниз. Он шел как автомат. Я первый раз в жизни видел такой испуг, от которого человек не мог отойти, даже когда гроза прошла и всякая опасность миновала, а кругом были веселые товарищи.

Позже на разборе он признался, что, дойдя до троек-Б, выполнив по существу второй разряд, он ни разу не попадал в непогоду и сейчас решил, что - все, с горы мы живыми не вернемся. Как можно дойти до такого страха, отнимающего все силы и способность к действию, когда ты находишься в группе, где никто не боится, и тебя успокаивают, я просто не представляю. Но вот оказывается и такое возможно. Мы ему все объяснили, что все нормально, что ему просто очень повезло (или не повезло?), что он ни разу не попадал даже в легкую непогоду, но непогода в горах - это нормально. Отдохнув, он сходил еще на двоечку, но потом сказал, что - все, он убедился, что в горах ходить не сможет и оставляет альпинизм.

Осенью 1973 года Федотов наконец отдал мою работу, я получил «добро» от родного института и меня поставили в Новосибирске в очередь на защиту. Защитился я уже в 1974-ом 7 января. Вылетал первого, сразу после Нового года. Новый год встречали за городом в общественной хижине, построенной коллективно под руководством Азиза Алискерова, сотрудника нашего института, потомственного геолога, тоже человека интересного и достойного, заслуживающего отдельной главы. После праздничной ночи я лишь на часок заскочил домой перед вылетом и как и можно было ожидать кое-что в суете забыл. Забыл ни много, ни мало всю свою графику, приготовленный рулон с плакатами, которые долго и тщательно вычерчивали для меня тушью на ватмане в нашем картбюро.

Спохватился я только приехав из аэропорта к новосибирскому вокзалу. Что делать? Я сейчас же позвонил в Петропавловск и попросил, если удастся, переправить мне рулончик с какой-нибудь оказией. По почте уже не успевало. А сам, раздобыв тушь и ватман, начал судорожно рисовать все заново уж с каким получится качеством. Было уж не до продумывания доклада. Я успел все нарисовать, и в предпоследний день мне все же успели привезти и первоначальный вариант. Все обошлось, но я поволновался и попотел, рисуя.

А перед этим, раньше произошли события другого рода. Осенью вдруг телефонный звонок. Звонит Гера Аграновский (читайте:  АГРАНОВСКИЙ ГЕРМАН ЛЕОНИДОВИЧ (1931-1984). Я удивился. Четыре года назад я просидел на собрании за столом напротив него полтора часа, пытался встретиться с ним взглядом, чтобы кивком головы поздороваться, но он меня в упор не видел, и после никаких контактов. А теперь вдруг… снова хороший знакомый, земляк - питерец. В чем дело? «Надо помочь камчатской секции». Отвечаю: «Помочь камчатской альпинистской секции всегда готов, но в чем моя помощь может заключаться?» - «Приезжай, поговорим подробно». Ну что ж, я согласился приехать и поговорить. Разговор получился следующим.

Гера пространно рассказал об успехах камчатских альпинистов, о том, что выросло уже больше десяти кандидатов в мастера, что пора выходить на союзное первенство, растить мастеров спорта. Камчатка уже может выступать своей командой, и мы на следующий сезон собираемся подавать заявку. Я все это выслушал и, естественно, вопросил в чем же моя тут может быть помощь. - «Принять участие в команде». - Я удивился: «У вас же одиннадцать кмс-ов! Хватит на две команды». - «Ну, понимаешь, одиннадцать-то одиннадцать, но кмс-ов они выполнили почти исключительно на высотных снежных маршрутах, на скалах они слабы, и вообще». - «Но троих из одиннадцати-то можно выбрать, и ты четвертый - командир». - «Да, там еще дополнительные сложности. Прошедшим летом мы организовали поездку за рубеж, в Австрийские Альпы, а это дело, сам понимаешь, кем контролируется. Кого-то от поездки отшили, появились недовольные. Трудно им объяснить». - «Так недовольны, что от участия в чемпионате отказались?». - Гера опять пустился в какие-то туманные объяснения, из которых следовало, что без меня на чисто камчатскую команду участников не набрать.

Тогда и я ему пояснил мое положение. Я сказал, что мне многое не ясно, и так, поговорив только с ним, я согласие с ходу дать не мог бы, но дело даже не в этом, а в том, что я уже связан обязательствами на будущий год. Я подрядился поработать тренером сборов в двух коллективах: в июле на Кавказе с волгоградцами и в августе на Памире с гатчинцами, и свои обязательства нарушать не могу. Так что уж обойдитесь без меня, а насчет следующего года можно будет поговорить со всеми зимой, не спеша. И тут началось… Гера начал торговлю: «Если хочешь предложить свой объект для восхождения, предлагай. Пойдем куда ты захочешь». - «Нет, Гера, не хочу я ничего предлагать. Просто я уже обещал поехать с другими людьми и подводить их не могу». Но для Геры это не аргумент, и он набавляет цену: «Хочешь быть капитаном? Давай, будешь капитаном».

Тут уж я слегка вспылил: «Да ты соображаешь, что говоришь? Я ведь тебе русским языком объяснил, что я уже обещал это лето другим альпинистам. Если очень надо, я могу помочь чем-нибудь только зимой, здесь, в Петропавловске. А участие в команде летом исключено на любых условиях». - «Ну, что ж, очень жаль, очень жаль». И мы расстались уже насовсем.

А на следующий день на меня вышел Стас Гринкевич, глава камчатской секции, который в 1969-м так неумеренно благодарил Аграновских, а потом вместе с другими сильнейшими альпинистами Камчатки и Люсей Аграновской стал «Снежным барсом». Он тоже обратился ко мне с просьбой помочь камчатской секции, но обосновал свою просьбу совершенно иначе. После разговора с ним мне стала ясна Герина уклончивость, его недоговорки и его упорное стремление «купить» меня и заполучить в команду. Девяносто процентов альпинистов секции, в том числе 9 из одиннадцати кмс-ов отказались иметь дело с Герой и участвовать в каких-либо мероприятиях под его началом. В том, что Гере не удалось набрать команду, ни фактическая квалификация камчатских кмс-ов, ни даже частный эпизод с зарубежной поездкой не играли роли. Причина развала секции была глубже и проще. Мне все стало ясно после многочисленных разговоров с ведущими членами секции, первыми помощниками и вначале почти друзьями Аграновских, которыми они не только командовали, как остальными, но иногда и приоткрывали свои глубинные мысли.

Железную руку Геры ребята почувствовали довольно скоро. Гера приехал на Камчатку в качестве тренера по горным лыжам, и взялся вместе с женой, Люсей, за детскую горнолыжную школу «Спартака». Тут он преследовал помимо тренерской карьеры вообще еще и специальную личную цель - вырастить из своей дочки, Олечки, большую спортсменку, может быть олимпийскую чемпионку. Цели вполне пристойные, хотя и отдают слишком явным, не свойственным нашему обществу честолюбием, но средства для их достижения Гера избрал недостойные. Он решил сделать своим орудием альпинистов, играя на их любви к горам. И для этого ему надо было стать единственным и незаменимым, «великим вождем», от которого все зависит. Гера не был горнолыжником и не обладал особым даром педагога, но он был неплохим, но очень жестким и авторитарным организатором, и сделал ставку на оборудование первоклассной базы. Делал он это «хозспособом», используя коллектив альпинистов.

Каждый альпинист, если он рассчитывал поехать летом «в большие горы» был обязан все выходные проводить на строительстве базы. Отработанные часы записывались в тетрадь и, если ты недоработал, что-то пропустил, то из экспедиции автоматически выпадал. При этом не принимались в расчет служебные командировки, болезни, семейные обстоятельства. А ведь ведущие альпинисты секции все были взрослые, семейные люди, часто занимавшие ответственные посты по основной работе. Некоторые исключения делались для тех, кто мог что-то достать, например, стройматериалы. Член секции, профессиональный архитектор, чуть позже - главный архитектор города и области, Толя Гусак, спроектировал базу, конструктора проектных бюро проектировали тренажеры, строители с помощью остальных строили все это из добытого на родном производстве материала, слесари монтировали все устройства.

База поднималась как по волшебству, и авторитет Германа Леонидовича и его супруги среди руководства общества «Спартак» и Спорткомитета рос с той же скоростью. Основы карьеры успешно закладывались.

Построить базу - дело благородное, тем более Гера заверял всех, что «строим для себя». Сами будем тоже на этой базе тренироваться и готовиться к горам, поэтому все работали не за страх, а за совесть, и до поры до времени прощали Гере его жесткий учет и авторитарный стиль, превращающий альпинистов почти в рабов этой стройки. Правда, одно обстоятельство все же вызвало ропот достаточно скоро: Гера выступал не только против невыходов на стройку века по семейным или производственным причинам, но и выступал против восхождений на свои «домашние» горы - Авачу, Коряку, Козельский, Вилючик. «Тренируйтесь на базе. Поработаете, а потом на лыжах покатаетесь». А зачем тогда мы вообще здесь? Цель-то все-таки восхождения. Все остальное - вспомогательные средства. И база нам нужна не для того, чтобы кататься на лыжах, а для того, чтобы вместе готовиться к восхождениям. И нам нужно воспитывать смену, молодых альпинистов, доводя их до второго разряда на домашних горах. Все камчатские альпинисты выросли на Камчатских вулканах, и если бы не суровые зимние камчатские восхождения с рытьем пещер, вряд ли у нас сразу появилось столько снежных барсов. Даже при Гериных организаторских способностях и связях.

Один из наших ведущих альпинистов, кмс и «Снежный барс» Игорь Криницкий, который сначала был близок с Аграновскими, рассказывал, что в беседе с глазу на глаз Гера говорил: «Зачем нам вся эта возня с новичками, значкистами, на этих вулканах. Пусть ходят на базу, а летом мы для лучших закажем десяток путевок и отправим их в лагерь. Так пусть и растут сами по себе. А мы создадим хорошую команду и будем ездить в большие горы в свое удовольствие и медали завоевывать». Сам Гера, кстати, прожив на Камчатке пятнадцать лет, видя домашние вулканы каждый день, ни разу не попытался подняться ни на один из них. Он их игнорировал, ему это было неинтересно: ведь медали и звания на них не заработаешь! Для меня такой человек просто не альпинист. Я просто не представляю себе, как нормальный здоровый человек, даже не увлекающийся восхождениями, видя перед собой столь интересную и необычную гору, как действующий вулкан, может не загореться желанием забраться на нее, заглянуть в кратер. А у Геры альпинизм – это только карьера.

Вот это последнее больше всего и задело такого человека как Стас Гринкевич. Он человек тоже с авторитарным характером, любящий быть лидером и организатором, нередко он бывал труден в общении, но все его минусы с лихвой искупались и компенсировались бескорыстной любовью к горам и камчатским патриотизмом. Он десятки раз побывал на Аваче и готов ходить туда хоть каждый день. Он облазил Коряку со всех сторон, он заботится о прохождении новых маршрутов, чтобы как можно больше мог получить молодой альпинист, не выезжая с Камчатки.

И в пресловутую заграничную поездку в Австрию, как мне пояснили, Гера сам набрал вместо альпинистов «нужных людей» из чиновников от спорта, и ради них были вычеркнуты некоторые в последний момент, и это было известно.

Авторитарный характер не позволял Аграновским проходить и мимо личной жизни альпинистов. Они (тут Люся, как женщина была впереди) занимались слежением за нравственностью - кто с кем - и грубо встревали в личные отношения взрослых людей, ведя себя с ними частенько, как со своими четырех - пятилетними учениками - горнолыжниками.

И все же последней соломинкой, переломившей хребет верблюду, заставившей лучших альпинистов отказаться от услуг Аграновских по организации экспедиций в большие горы и от всех прочих была их беспрецедентная акция на базе. Как-то у кого-то из тренирующихся там детей пропало что-то из горнолыжного снаряжения, и Аграновские решили закрыть базу для альпинистов. «Ходют тут всякие, а потом вещи пропадают!». Ребятам было сказано: «Ничего. Вы построите себе еще один дом, и он будет уже специально для альпинистов, а тут все-таки хранится много дорогого снаряжения».

Такого откровенного, беспардонного плевка в рожу ребята уже не выдержали. Они высказали Гере все, что они о нем думают и отказались иметь с ним дело. С Герой осталось лишь несколько человек. Из них лишь двое квалифицированных восходителей - Гриценко и Везнер. Остались они ради выступления на чемпионате, ради выполнения своих спортивных планов. Четвертым в команду Гера уговорил питерского спартаковца Юру Устинова, и маршрут они таки прошли. Остальным далеко не сразу удалось снова выбраться в большие горы, на серьезные маршруты. Дело в том, что «Спартак» в этом конфликте принял сторону Аграновских и по требованию Геры отказался утверждать какие-либо мероприятия, планирующиеся не под его началом, и даже заказывать путевки без его санкции. Сезон ребята потеряли полностью, но к Гере на поклон не пошли.

Вот это и было причиной, в частности, и обращения ко мне. Они признавались, что чувствовали неловкость, так как игнорировали меня при Аграновском, а теперь вдруг вспомнили, когда припекло. Я их заверил, что все прекрасно понимаю, я сам отказался до поры до времени участвовать в альпинистских делах из-за своей работы, а профессионал Гера им действительно помог опериться так, как я бы не сумел (хотя старался он не ради них, а исключительно ради себя). И сейчас я не смогу быть таким лидером, как Гера. Я готов поддержать коллектив своим авторитетом, в какой-то мере и связями в альпинистском мире, готов быть старшим тренером круглогодичных сборов, но заниматься повседневной организаторской работой не смогу, и в горы ездить каждый год не смогу тоже.

Потом, при встрече в Петербурге, я рассказал Саше Колчину всю эту историю подробно, удивляясь, как мог Аграновский из «скромного, интеллигентного» члена питерской команды, где он был «как все», на Камчатке вдруг неожиданно превратиться в этакого мини фюрера, феодального царька, помыкающего людьми. А Саша, знавший Геру гораздо лучше, чем я (он был с ним в нескольких экспедициях, ходил с ним в одной команде и в одной связке), не удивился. «Это вполне похоже на Геру» - сказал он - «Этого вполне можно было ожидать». Гера явно страдал комплексом Наполеона, который долгое время скрывал и только на Камчатке развернулся. Потом он как мог препятствовал всему, что делали его оппоненты. Мастера спорта были нужны Гере только формально выращенные им, как козырные карты для получения звания «Заслуженный тренер РСФСР». Гера бился за это звание как лев (в Москве, в высоких кабинетах), но не добился. Гера хотел скопировать своих учителей: основоположника спартаковской главной команды Виталия Абалакова и его «наследника», ленинградца, Петра Буданова. Оба были властными капитанами, не терпевшими ни малейшей самостоятельности в команде, профессионалами, для которых альпинизм был карьерой, оба не оставили после себя живого коллектива. У каждого была своя команда, которая и кончилась в свое время. Буданов был помельче Абалакова, а Гера несоизмеримо мельче Буданова. Имел место закономерный процесс деградации. А такие настоящие альпинисты, действительно оставившие большой след в учениках, как Витя Егоров или Саша Колчин, не смогли возглавить ведущие команды, так как не вписывались в систему, не могли ладить с «верхним» руководством и не были профессионалами в узком и худшем смысле.

Покинувшим Аграновских альпинистам пришлось сменить и спортивное общество, так как «Спартак» стоял за него горой. Все коллективно перешли в два других общества, имевшихся на Камчатке - «Урожай» и «Водник» и объединились в альпклуб «Кутх». Ворон Кутх - камчадальский бог творец всего сущего и, в частности, по легенде и создатель гор. Когда он все создал - и лес, и тундру, и реки, и оленей, и рыбу - он увидел как все это хорошо и от радости напился так, что не мог прямо идти домой. Он спотыкался, падал, запинался, и так искорежил землю и наворотил горы.

Нашли и помещение - залитый водой и загаженный подвал школы - отремонтировали его, оборудовали, занялись снаряжением, набрали новичков, начали регулярные восхождения на Камчатке и зажили полноценной жизнью. Но пока все утряслось, ведущие альпинисты потеряли три сезона - первый сбор в горах Памиро-Алая удалось провести только в 1977 году, успели сильно измениться разрядные нормы, и в силу этого и еще ряда обстоятельств лидеры так и не стали мастерами.

Я уже писал, что спорт - это модель жизни. Вот и здесь, как ни удивительно, но несколько позже аналогичная коллизия произошла в Институте вулканологии, где я работал. Директор - академик Федотов - такой же авторитарный наполеончик, - до абсурда ревнивый к чужим достижениям, мелочно тщеславный и завистливый. Он соавтор почти всех работ, выходивших в Институте, выдавивший из института многих способных, самостоятельных ученых, чтобы сберечь свою исключительность. Смешно и дико было видеть, как академик тягается и за что-то мстит младшему научному сотруднику и даже лаборанту. Конфликт сотрудников с директором дошел до голодовки, и, наконец, удалось добиться разделения института на два. В альтернативный, получивший название «Институт вулканической геологии и геохимии» перешли недовольные Федотовым - почти половина научных сотрудников, но лучшая половина. И Федотов прилагал титанические усилия, используя свои связи, чтобы помешать публикациям, защитам и избранию в Академию вулканологов, работающих не под его началом (да и под его началом неугодными оказывались все мало-мальски способные, самостоятельные ученые). Совсем как Герман Аграновский. И так же ублажал «нужных» людей наверху. И Академия Наук, ее Президиум, ее руководство опять-таки поддерживало «своего», хотя и понимало его объективные недостатки, видело вред, который он приносил делу.

Удивительно устроен человек. Неуемное, какое-то идиотское, властолюбие и тщеславие лишает его разума. Честолюбие естественно и полезно, но почему большинство стремиться встать над другими, командовать? Салтыков-Щедрин описал таких начальников в «Истории одного города», а лучше всего сказал об их сути граф Сегеди в романе Чабуа Амиреджиби «Дата Туташхиа»: «Давно замечено, что достойными и призванными править государством считают себя прежде всего люди посредственного ума и нищие духом. С изумительной энергией и упорством они рвутся вперед, и наиусерднейшим из них удается достичь цели, то есть захватить бразды правления в свои руки. Я много размышлял о причинах их успеха. Думаю, что не ошибусь, сказав, что первооснова здесь маниакальная: когда человек слепо, фанатично верит в свое превосходство над другими, тогда каждый его поступок смел до бесстыдства. Наглость повергает крепости - это известно, но ею не обойтись, чтобы удержать завоеванное».

Продолжение>>>