Альпинисты Северной Столицы

ГОРЫ В МОЕЙ ЖИЗНИ (1971-1977)

(продолжение. В начало)

Слезин Юрий

вулканолог, доктор наук,

 МС СССР

Уезжая из Безенги, я под конец узнал, что для участия в лагерной команде на чемпионате СССР необходимо было в соответствующий сезон проработать в лагере не менее двух смен. А у меня одна. Но к счастью в этом сезоне в виде исключения в Безенги провели дополнительную смену в сентябре. Один трудовский лагерь закрылся, а путевки были уже проданы, и участников раскидали по другим лагерям. Сентябрь в горах уже осенний месяц, особенно в Безенги, и лагерь принимал значкистов и третьеразрядников. И на эту смену подъехала из недалекого Ростова и Ира, оставив совсем еще крошечную Юльку в надежных руках бабушки. Она слегка проветрилась в горах со мной вместе, а я заработал законное право считаться участником команды лагеря. Мы с отрядом ходили на экзотические маршруты, в частности, на пик Семеновского по «единичке» (на единички в Безенги не помню уж, когда кто-нибудь вообще ходил). Маршрут, кажется, оказался первопрохождением, во всяком случае, в классификаторе он позже появился под моей фамилией.

Это был первый сезон, когда я воспользовался на всю катушку большим камчатским отпуском, сразу за три года - отгулял почти полгода и везде успел побывать.

1972 год - снова трудовой камчатский. Лето проработали на вулкане Малый Семячик, а еще раньше, зимой я занимался писанием кандидатской диссертации. Я не был в аспирантуре, не подбирал себе темы (тем более мне ее никто не подбирал), но после того, как в 1971 году защитился Ковалев, понял, что «надо». Идеи были, результаты были, достаточно нестандартные, хотя и весьма небесспорные. Стал оформлять их в работу, каковую и написал примерно за три месяца плотного труда.

Этому предшествовали некоторые события, связанные с защитой Ковалева. Герман защитился нормально, но на предзащите в своем институте его страшно клевали родные вулканологи, обвиняя в плагиате, в заимствовании чужой идеи. Он определял плотность потока энергии под вулканами и гидротермальными структурами, деля среднюю величину выноса энергии на площадь кольцевой структуры, связанной с соответствующим объектом. Плотность потока, или удельный поток пытался оценивать не только Ковалев, в частности, такие оценки делал Валерий Викторович Аверьев, погибший в 1968 году в авиационной катастрофе. Ковалев начинал работать с Аверьевым, и оппоненты рьяно утверждали, что он украл у Аверьева идею. Здесь они, конечно, были не правы, воровать тут было нечего, и Ковалев ссылался на работы Аверьева. Но Аверьев лишь приближенно оценивал плотность потока и не придавал ей такого значения, как Ковалев. Ковалев же пытался доказать постоянство и одинаковость этой величины для всех вулканов и гидротермальных систем и предлагал физическое объяснение этого факта, как результат диффузионного переноса диссоциирующего теплоносителя.

Пожалуй, Ковалев невольно был не совсем объективен в своих доказательствах постоянства плотности потока, выдавал точность, не соответствующую действительности, он это признал и скорректировал ошибки, но воровства идей безусловно не было. На него нападали ревнивые, достаточно бесталанные сотрудники Аверьева, на мой взгляд некрасиво играя на его трагической гибели. Способствовало и некое снобистское высокомерие Ковалева, которое чувствовали эти ребята. Его не любили. Но был бы жив сам Аверьев, этих безобразных нападок наверняка бы не было.

Так вот на предзащите Ковалева присутствовали молодые ребята - кандидаты наук, геологи из новосибирского Института Геологии и Геофизики, которые приезжали в поле на наши вулканы, - и они были поражены необъяснимой злобой наскоков. После всего этого самый рассудительный и «административно одаренный» из них - Витя Шарапов - предложил мне, «стоящему на очереди», формально поступить к ним в аспирантуру, к какому-нибудь ученому «с весом», чтобы была «крыша» от дурных наскоков. Наш институт тогда относился к сибирскому отделению Академии. Витя договорился обо мне с членом-корреспондентом АН СССР Игорем Владимировичем Лучицким, который был известен как крупный палеовулканолог и как раз заканчивал фундаментальную монографию «Основы палеовулканологии». После этого я съездил в Новосибирск, познакомился с Лучицким, дал ему почитать уже готовую работу, получил несколько полезных замечаний по структуре и оформлению работы, которые полностью учел, сдал экзамены и договорился о защите. В конце 1972 года в Новосибирске я даже отпечатал автореферат - там это было сделать проще, и за это получил у себя в Институте то же, что и Ковалев. На меня набросились как волки. Первое обвинение: как я мог пройти предзащиту в Новосибирске и даже отпечатать автореферат там, а лишь потом выйти на предзащиту у себя в институте. Напрасно я пытался объяснить, что вовсе не думал их обидеть, просто, так как я был в формальной аспирантуре у Лучицкого, я считал, что там у него я, прежде всего, и должен был проходить предзащиту, а потом у себя, да и вообще имеет ли значение последовательность - раз уж я был в Новосибирске, то заодно и прошел предзащиту, чтобы лишний раз не ездить. Но оппоненты не унимались, и обвинили меня заодно опять и в плагиате, на этот раз у Ковалева (!). «Известный вулканолог» Юра Дубик произнес большую речь, где приводил выдержки из диссертации Ковалева и моей и сравнивал их. То, что я приводил ряд результатов Ковалева и опирался на них (разумеется, ссылаясь на автора), он называл плагиатом. Тогда плагиатом и воровством идей является и использование, например, закона Архимеда, на которого, кстати, давно уже и не ссылаются.

В итоге меня к защите не представили. Заседание Совета проходило без председателя - Федотова. Когда он вернулся из командировки, он забрал мою диссертацию, чтобы лично ознакомиться и продержал более полугода. В итоге на реферате у меня стоит 1972 год, а защитился я успешно и единогласно лишь в январе 1974-го. Получилось, что «крыша», которую мне организовали новосибирцы, вместо пользы принесла мне в некотором смысле вред. Но меня это не особо печалило. В работе своей я был уверен. Нападки не по делу не могут расстроить.

Общение с новосибирцами, возникшее благодаря истории с диссертацией, было очень интересным и полезным само по себе - тут я попал в настоящую геологическую среду и окунулся в атмосферу новосибирского Академгородка, еще молодого и полностью соответствовавшего исходной идее его создателя академика Лаврентьева. Во-первых, сама троица наших друзей - Виктор Шарапов, Аркадий Павлов и Роман Слободской, все молодые кандидаты наук, старшие научные сотрудники, активные ученые. Шарапов и Павлов - ровесники двумя годами моложе меня, а Слободской двумя годами старше. Слободской - чистый геолог, магматист, занимавшийся многим и, в частности проблемой происхождения гранитов. Павлов - геохимик, занимавшийся проблемами метосоматоза и формирования рудных тел. Шарапов в общем тоже метасоматозом, но, в основном, контактным метаморфизмом, сопровождающим магматические внедрения. Он пытался исследовать теплообмен, конвекцию в магме, вообще физические процессы в геологических телах. Этому способствовало и то, что его жена была физиком, и вообще общий дух привлечения методов смежных наук и, прежде всего, физики, который царил в Академгородке. Все трое работали и над докторскими диссертациями, причем у самого организованного из них - Шарапова - работа уже была написана, и он занимался ее систематической «обкаткой», показывая коллегам, выступая на семинарах, и т.д.

Все трое занимались и спортом, каждый в соответствии со своим характером и взглядами на жизнь. Вообще, хобби такого рода, спорт особенно, очень точно характеризует человека. Самый легкий по характеру, наиболее «художественная» натура из троих - Роман Слободской - занимался на любительском уровне горными лыжами. Любитель подначек, но труженик Аркаша Павлов бегал на равнинных лыжах и был в этом деле кандидатом в мастера спорта. А организатор, рассчитывающий все далеко, Витя Шарапов играл в аристократический теннис при Доме Ученых, где среди его партнеров попадались и академики. Аркаша любил подтрунивать над ним на эту тему.

Витя Шарапов первый защитил свою докторскую, а потом и возглавил лабораторию после смерти их шефа Поспелова, крупного ученого метасоматиста, отличавшегося нестандартными, парадоксальными идеями. Больший разгильдяй - Аркаша - защитился позже и с некоторыми приключениями, а Роман не успел - его Господь слишком возлюбил и призвал раньше времени. В сорок с небольшим - рак. Я считаю, что такие штучки - самый веский аргумент против Бога, якобы всемогущего и всеблагого. Противоречие здесь непреодолимое. Сейчас нет уже и Аркаши - жизнь человеческая конечна, а время неумолимо.

С «обкаткой» своей диссертации я провел в Новосибирске месяц весной, и в этот месяц мне удалось контрабандой, между делом совершить замечательное двухнедельное путешествие. Поскольку одним из главных пунктов в моей кандидатской диссертации была связь динамики магматических процессов с реологическими свойствами магмы, я расматривал в ней и зональность даек, как отражение реологических свойств. И вот в связи с этим Витя Шарапов познакомил меня с двумя докторами-геологами, много занимавшимися дайками: Валерием Золотухиным, изучавшим зональные ультраосновные дайки меймечитов в Якутии и Эмилем Изохом, изучавшим дайки гранитного состава в Средней Азии. Беседы были очень интересны, а Изох тут же предложил мне поехать в Узбекистан и посмотреть на эти прекрасно отпрепарированные и обнаженные дайки лично. Его сотрудница, Аня Пономарева, как раз вылетала в Самарканд, где должна была присоединиться к московскому геологическому отряду то ли из ИГЕМа, то ли из ИМГРЭ - точно не помню. И он предложил мне лететь вдогонку и там поездить и походить вместе с ней (я должен был успеть, пока они готовятся к выезду на машине из Самарканда). И через две недели вернуться в Новосибирск, а потом и в Петропавловск.

Я подсчитал свои ресурсы и понял, что смогу себе позволить. В Новосибирск я прилетел в конце апреля и застал жару за двадцать градусов, которая к первым числам мая резко сменилась жутким холодом, до минус пяти градусов и снегом. Вот такие финты выкидывают воздушные массы, то южные, то арктические, которые свободно гуляют по Западносибирской низменности и по пустыням Средней Азии. А Ташкент, где у меня должна была быть пересадка, встретил меня жарой в двадцать пять градусов, густой тенью чинар и базаром, где садовая земляника продавалась по рупь двадцать килограмм. Мне надо было провести в Ташкенте целый день, и я сразу купил два килограмма земляники, помыл ее под краном и прогуливался, выхватывыя из мешочка и кидая в рот ягодку за ягодкой, наслаждаясь теплом. В начале мая, когда на Камчатке еще метровый снег, это очень здорово!

Самолет на Самарканд вылетел с задержкой и все равно не довез нас. Мы долетели до Самарканда (около часа лета), снизились, прошли на бреющем над полосой, взмыли вверх и - назад в Ташкент. Погода была ясная, видимость отличная, ночная полоса ярко освещена, а мы - назад. Потом нам объяснили, что был слишком сильный боковой ветер.

Самарканд в отличие от столичного Ташкента сохранил гораздо больше настоящего восточного колорита с араками и дувалами, мавзолеем Тимура и знаменитой медресе. Посмотрел его я лишь краем глаза, готовились к выезду. Отряд состоял из начальника - Виктора Попова - его коллектора, молодого парня, то ли студента-первокурсника, то ли школьника-старшеклассника, шофера и поварихи. И еще мы с Аней, примкнувшие. Едем в пустыню. Там есть колодцы, но их не много, и мы везем с собой «термоса» для питьевой воды, литров на двести. Отряд хорошо дисциплинирован, каждый знает свое дело, и времени впустую не теряет. Работа с утра до вечера. Днем маршрут, вечером разборка образцов, этикетки, упаковка, приведение в порядок записей в полевой книжке. Начальник занимается только этой работой, не отвлекаясь на хозяйство. Машина ГАЗ-63 с будкой привозится на лето из Москвы.

Сначала путь на запад вдоль пролегающего к северу невысокого хребта Ак-тау через городок Катта-Курган и до Навои, кототрый недавно был разрушен сильным землетрясением. Затем к северу к поселку Нурата и к хребту Нуратау. Здесь наша цель - гранитный интрузив, внедрившийся в толщу кристаллических сланцев. Интересны геологам прежде всего контакты гранитов со сланцами. Интрузив древний, размытый, разрушенный, срезанный эрозией наполовину вместе с окружающими сланцами. В пустыне растительности нет, и вся геология как на ладони - любо-дорого посмотреть! Меня поразила общая морфология объекта: гранитный интрузив представляет собой вогнутую чашу, гранит разрушился сильнее, чем сланцы, которые окаймляют его кольцевым поднятием. В обычном представлении гранит - это символ твердости и несокрушимости, а сланец - что-то хрупкое, немонолитное, разделяющееся на пластинки. Однако, на самом деле не так: гранит выветривается быстрее и легче сланца. Дело в том, что гранит - крупнокристаллическая порода (grain - зерно), зерна разных минералов, слагающие его, спаяны не очень надежно и имеют разные коэффициенты расширения, поэтому уже температурные перепады, особенно резкие в пустыне, заставляют его рассыпаться. Контакт виден прекрасно, издалека: гранит светлый, а сланцы черные, он резкий, микровнедрения по трещинам и температурные изменения на контакте незначительны (на мой непросвещенный взгляд).

Диаметр интрузии нексколько километров, пожалуй, около десятка, гранитная чаша является водосбором, вода, как ни мало ее в пустыне, просачивается в трещины гранитного массива, и оттуда потихоньку фильтруется к выводной системе русел. Так что из гранитной чаши вытекает постоянная маленькая речка, которая, правда иссякает в пустыне уже через десять-двадцать километров. Но на выходе из массива - это чудо! Вода пробила в граните небольшой каньон с гладкими, отполированными стенками и дном, и в нем каскад водопадиков и водоемов - гладких гранитных ванн от метра до пары десятков метров размером и глубиной метров до двух-трех. Мы, конечно, искупались в этих дивных ваннах в чистейшей, прозрачной, не холодной, но приятно освежающей воде. На склонах отрогов, между которыми тек ручей, росли редкие кусты дикого миндаля.

Дальше мы отправились на Северо-Запад к гранитному массиву Бакали - несколько сотен километров по пустыне. Основательно заправились бензином и водой и двинулись сначала по хорошей дороге в направлении на Заравшан и Учкудук, а потом и прямо по пустыне. Дорога - асфальт, но местами она была сильно переметена песчаными сугробами, напоминавшими снежные. Первый на пути город Заравшан. На въезде - стела: на массивном бетонном постаменте бетонное знамя, а на нем надпись: «Волею партии …..и народа здесь будет построен город Заравшан». Потом нам пояснили, что сначало было: «Волею партии, руками народа …», но потом какая-то партийная шишка углядела нехорошую символичность надписи. Сразу за стелой шла стройка, где трудился народ, окруженный колючей проволокой и вышками с автоматчиками наверху. По его распоряжению в слове «руками» все буквы кроме последней сбили зубилом.

Сам город за стелой, построенный десяток лет назад, представлял собой группу стандартных хрущевских девятиэтажек, торчавших на голом ровном месте прямо среди пустыни. Ни зеленой травинки, ни прутика, не помню и ни одного цветного пятнышка вообще - только желтоватый песок и щебень и серый бетон. Унылая картина. А построен этот город на богатейшем месторождении коренного золота «Мурунтау». Один местный геолог говорил нам, что вся Колыма едва потянет на десятую часть Мурунтау. Загибал, наверное, все-таки!

В Мурунтау мы не задерживались, сразу дальше к Учкудуку. «Учкудук - три колодца» - городок на полтора десятка лет старше Заравшана и построен он был на столь же крупном урановом месторождении в начале ядерной гонки. Вообще, уран и золото обычно ходят рядом. Еще за много десятков километров от Учкудука начались бесконечные горы отвалов, окружающих карьеры, из которых урановая руда добывалась открытым способом. Масштабы поражали. Хорошо, что пустыня, но ведь в те времена ради урана такие же горы навалили бы и в любом обжитом, плодородном и даже заповедном месте. Сам городок, правда, хорош, ничего похожего на Заравшан. Уютные небольшие домики, густая зелень садов приятно радовали глаз среди пустыни. Но мы поехали еще дальше.

Массив Бакали торчит прямо посередине совершенно плоской и ровной как стол выжженной степи - пустыни. Гранитный массив поднимается над этой плоскостью метров на триста и занимает площадь в несколько десятков квадратных километров. Это тоже интрузия, но она торчит горой в отличие от нуратинской. Как потом я увидел своими глизами, интрузия пересечена тысячами даек, идущих во взаимно перпендикулярных направлениях. Дайки разного возраста, по крайней мере две серии, секущие друг друга. Мощность даек от сантиметров до метра с небольшим, но суммарно они занимают процениов тридцать от площади сечения интрузивного тела. Как они добыли себе столько места? - вопрос, всегда волнующий геологов.

Недалеко от массива, на плоскотине, мы нашли действующий колодец глубиной метров 25-30. Круглая шахта облицована камнем, а наверху на поперечных балках стоит двухтактный движок от мотоцикла ИЖ со шкивом на валу, через который идеи бесконечный ремень, опускающийся петлей до воды. Наш водитель привел в порядок залил горючим и запустил движок, и вода побежала потоком, срываемая центробежной силой с верхнего перегиба на шкиве на отбойный экран и в желоб. Ведро наполнялось за считаные секунды. Такой простейший способ подъема воды с глубины я увидел впервые, и он мне очень понравился. Никаких труб, насосов, клапанов. Все гениальное - просто!

Вот здесь, где мы простояли неделю, я прочувствовал весеннюю пустыню и был ею покорен. Я вспомнил слова Брэма о том, что «Море, горы и пустыня - три равно великие, равно величавые области. В каждой из них заключен свой отдельный мир…» Конец апреля и начало мая - это единственные несколько недель, когда пустыня Кызыл-кум живет полноценной жизнью. Все живое успевает за этот короткий период прожить свой годовой цикл - расцвести, оставить потомство и накопить запас на почти бесконечную летнюю и зимнюю спячку. Травяной покров редок и весной, но все же он есть, и вся пустыня покрыта тюльпанами. Они не такие крупные, как садовые, но яркие с преобладанием оранжевого цвета. Вся пустыня покрыта черепахами. Их огромное множество от совсем крохотных, недавно родившихся до довольно больших размером с суповую тарелку. Везде столбиками стоят суслики. А еще в изобилии ползают насекомые и прочие членистоногие - скорпионы, тарантулы и красавцы скарабеи. Я долго наблюдал одного, как он катил свой навозный шар, пятясь и толкая его задними ногами. Наконец, прокатив его метров пять-шесть, он нашел подходящее место для норы и принялся копать. Песок летел фонтаном от его задних ног. Уже через несколько секунд жук зарылся целиком, но каждые пять-шесть секунд он выскакивал на поверхность и оглядывал свое богатство. И вот однажды своего шара он не увидел. Ушлый соперник подкараулил момент и быстро покатил его в сторону. Хозяин быстро настиг врага и после короткой схватки отбил свое имущество, прикатил его назад и продолжил копание, выскакивая посмотреть уже каждые две-три секунды.

В небе парили беркуты. На невысокой скале мы нашли гнездо одного, а вокруг гнезда валялась целая куча пустых разбитых черепашьих панцирей. Похоже, действительно орлы кидают черепах с высоты на скалы, чтобы разбить панцирь.

Стояли мы у колодца довольно далеко от гранитного массива среди абсолютно плоской степи, и спрятаться было негде. Поэтому поутру для утреннего естественного ритуала мы разбегались в разные стороны, удаляясь на километр-другой от лагеря. Вставали вместе с солнцем, и бежать по твердой и ровной поверхности, вдыхая удивительно свежий и ароматный утренний воздух, было огромным наслаждением. Днем, несмотря на май месяц, солнце палило немилосердно. В разгар лета работать было бы почти невозможно.

Посмотрел я на замечательные дайки, кое-что зарисовал, отобрал несколько образцов, но, главное, просто обогатил свой профессиональный и жизненный опыт. Такие впечатления доставляют удовольствие и способствуют работе мозгов над задачами даже не связанными прямо с наблюдениями. После Бакали мы вернулись в Самарканд и Попов поехал еще в один маршрут, а я на самолет и в Новосибирск, а там вскоре и в Петропавловск.

И лето у нас было богатое и интересное. На Малом Семячике собралось много народу. Кроме нашего отряда там был отряд наших геоморфологов-тефрохронологов во главе с Ольгой Брайцевой. Они недавно сами занялись тефрохронологией - датированием вулканических событий по слоям пепла крупных извержений. Сами слои пепла датировались с помощью радиоуглеродного метода по органике погубленной извержением растительности. Лучше всего для этого подходили обугленные куски дерева, но их не всегда можно было найти, и как раз в это время начали использовать для датирования углерод гумуса погребенных почв. Гумуса в бедных почвах мало и почвы тонки, поэтому требовалась основательная подготовка и обогащение образцов. Вот такой подготовкой и датировкой и решил заняться Ковалев и привлек на Малый Семячик Брайцевскую компанию. К нашему лагерю примкнули двое новосибирцев из той самой компании, которая присутствовала на Ковалевской предзащите, действовавшие самостоятельным отрядом, и была у нас компания прикомандированных специалистов из Москвы, из Института высоких температур - двое мужиков и молодая женщина - Женя Амбарцумян, жена сына того самого академика, за которой все мужчины ухаживали наперебой, но особенное неравнодушие проявлял Ковалев, который познакомился с ней в Москве и летел вместе со всей этой компанией оттуда. Здесь же на Малом Семячике работали и геологи из лаборатории Юрия Петровича Масуренкова, в частности, Олег Селянгин. И Масуренков и Селянгин - оба неординарные личности, каждый со своими идеями и завихрениями. Именно после Малого Семячика они окончательно разошлись уже не только во взглядах на геологию вулканов, но и организационно. Селянгин принципиально отказался участвовать в коллективной монографии под редакцией Масуренкова, посвященной геологической истории Малого Семячика. Позже он выпустил свою работу с принципиально иной, в некотором смысле противоположной масуренковской, интерпретацией фактических данных по исторической последовательности магматических серий семячинских лав.

Вот такой богатый конгломерат личностей, молодых, способных, энергичных и очень разных и определил всю обстановку, весь колорит этого поля.

Самый большой, центральный, лагерь - это был наш лагерь, к которому принадлежали и новосибирцы Аркадий Павлов и Роман Слободской («Аркашка и Ромашка»). Лагерь Ольги Брайцевой был рядом, отличаясь только отдельным хозяйством, с ними жил и Олег Селянгин. На нашем лагере старшим и главным был Герман Ковалев, и он вообще был основным инициатором такого сборища на Малом Семячике. Он был главным идеологом и координатором. Это подчеркивалось всеми, ему оказывались надлежащие почести и уважение, особо старались наши веселые друзья из Новосибирска, которые и начали звать его Прокуратором, а нашему лагерю присвоили название «Ершалаим», каковое и написали на большом куске картона, который прибили недалеко от главной палатки.

Такой палатки у нас в поле еще не ставилось. Это был армейский десятиместный шатер из толстого брезента, который мы поставили на основательном каркасе. Точнее, это было даже два шатра, натянутые один на другой для прочности и утепления. Каркас сделал Эрик с (помощью остальных) из кривых ольховых жердей, но конструкция его была столь совершенна, что по крыше можно было спокойно лазать, она потом выдержала даже зиму, не провалившись под многометровыми камчатскими снегами. В этой палатке соорудили двухэтажные нары, и там жил почти весь наш отряд. Только я жил на отшибе в маленькой двухместке и кто-то еще. В шатре стояла в центре большая буржуйка, а у окна был приличный стол и стулья. Этот дом Эрик назвал «Академия Наук», и название это сразу прижилось.

Основная наша работа была - копать шурфы и расчистки под руководством Ольги для добычи почвы. Ковалев занимался освоением методики обогащения этой почвы и выделения из нее чистого гумуса, который переводился в какое-то более удобное для дальнейшей работы соединение углерода. На эту химию он посадил и Женю Амбарцумян. Меня в этом деле больше привлекало освоение работы геологической, раскапывание слоев, отбор образцов и просто физическая работа копателя. Я работал с Брайцевской компанией. Развернулись мы там во-всю: наделали таких грандиозных раскопов, что душа радовалась. Вскрывали тонкие слои почвы на площадях во много квадратных метров, а потом по ним ползали наши женщины-профессионалки Ольга Брайцева и Ира Егорова, скрупулезно соскребая эту драгоценную почву тонкими ножичками и собирая ее в полиэтиленовые мешки. Командовала тут исключительно Брайцева - очень энергичная и авторитарная молодая женщина. Она, в основном, и описывали все вскрытые разрезы, а я учился этой геологической работе. Кроме того, разумеется, мы продолжали также следить за режимом кратерного озера, повторяли тепловые измерения и отбор проб воды.

Надо сказать, что впоследствии мы не стали сами копать и определять абсолютные возраста, и я пользовался для своих динамических построений материалами наших специалистов, полученными без моего участия. Потом мы взялись, было, еще за один метод определения абсолютного возраста - трековый, по трекам осколков спонтанного деления урана, освоили метод, сделали и опубликовали одну хорошую работу, но это тоже осталось в нашей деятельности эпизодом без последствий. Но все это было интересно и расширяло кругозор, улучшало понимание качества исходного материала - «что почем». Очень полезно даже теоретику по возможности больше пощупать своими руками.

Мы располагались на шлаковых полях подножия вулкана, на вулканическом плато на высоте примерно 1000 метров над уровнем моря. Это зона ольхового стланника, который и служил нам и стройматериалом и топливом. Источником воды были только снежники, которые вначале были огромными, и у каждого днем появлялся ручеек, а в конце сезона съежились и почти исчезли, так что с водой возникали трудности.

Вначале в ближайшем снежнике мы даже выкопали большую пещеру-холодильник, где хранили продукты. И в эту пещеру повадилась лазать росомаха. Ей почему-то особенно понравилась баночная селедка. До открытой, начатой банки она добиралась даже, когда эту банку мы накрывали тяжелыми ящиками с консервами. Не брезговала и сливочным маслом. Промышляла она глубокой ночью. Подкараулить ее не удавалось. И мы решили сделать автоматическую сигнализацию. Установили в проходе нажимную доску, которая при нагрузке весом, заведомо меньшим росомашьего, замыкала контакт в цепи, содержащей батарею и лампочку. Лампочка находилась в «Академии Наук». Начали бдеть. Сидим, травим анекдоты, развлекаемся, как можем. Время двенадцать…час... Около двух ночи лампочка вдруг неожиданно замигала. Все в ажиотаже бросились наружу, толкая друг друга, забыв про фонарики и про оружие. Выскочили, и при слабом свете звезд увидели зверя, выскакивающего из нашей пещеры.

Продолжение>>>