|
|
ПЕРВОЕ ЗОЛОТО КОМАНДЫ
ФЕДОР ЖИТЕНЕВ,
мастер спорта международного класса
Горный массив Юго-Западного Памира
долгое время оставался малоизученным.
Только в середине 1930-х годов, составляя
геологическую карту этого района,
известный исследователь С. И. Клунников
впервые определил широтную ориентацию
мощного Шахдаринского хребта и отметки
двух его высочайших вершин—пиков Карла
Маркса и Энгельса. Первыми увидели эти
пики в непосредственной близости
известные альпинисты, заслуженные
мастера спорта Е. Абалаков и Е. Белецкий в
1946 году. Громадная треугольная пирамида
пика Карла Маркса с отвесной почти
двухкилометровой северной стеной и
ослепительно сияющей на макушке снежно-ледовой
шаткой поразила воображение
прославленных альпинистов. Тогда им
удалось подняться на пик Карла Маркса с
запада по сравнительно простому снежно-ледовому
гребню. Позднее была определена точная
высота пика — 6726 метров.
Столь привлекательный в альпинистском
отношении район не остался без внимания
горовосходителей. Сюда неоднократно
выезжали сильнейшие альпинисты страны.
Однако долгое время северная стена пика
Карла Маркса не была покорена и манила
своей неприступностью. В 1970 году вместе с
ленинградским «Буревестником» заявку на
восхождение по стене сделал и московский
«Спартак». Но восхождение москвичей в тот
год не состоялось. Мы узнали об этом,
приехав в начале августа в город Ош.
Отсюда пролегла заоблачная трасса,
соединяющая этот город шоферов-высотников
со столицей горного Бадахшана Хорогом.
Здесь перевалы выше кавказских вершин, а
холод зимой такой, что не выдерживает,
лопается металл. Селения редки, и городки
попадаются не каждую сотню километров.
Чаще же встречаются вагончики дорожных
рабочих да перевернутые остовы
автомобилей. Сначала мы пробовали их
считать, но очень быстро сбились. Они как
памятники тех далеких лет начала
освоения дороги.
Нас восемнадцать человек, восемнадцать
разных характеров. Настроение бездумно-веселое,
видимо от того, что попал в эту экспедицию,
и от новой дороги, и от необычности
здешней жизни. Но в этой беспечной
веселости начнет да и возникает тревога:
дело впереди очень серьезное. И с каждым
оборотом колеса и с каждым километровым
столбом оно все ближе. Не унывает только
Слава Бакуров, его грубоватый юмор и смех
слышны чаще всего. Наш маленький доктор—
Галина Николаевна Егорова, просто
Галочка, сидит в кабине. У нее своя
компания: два новорожденных котенка,
серый и черный. У них еще нет имен. На
остановках котят вынимаем из кабины, и
они, шатаясь, принимаются нюхать и
рассматривать придорожные чахлые и
пыльные травки. На ночевках сами
забираются к нам в спальные мешки, греют и
щекочут ноги.
Джаушангоз—последний кишлак на нашем
пути. Здесь мы ведем долгие и приятные
переговоры о найме верблюдов, запивая
беседу душистым зеленым чаем,
блаженствуя в дувале. Суетиться везде
плохо, а на востоке так просто вредно.
Лежа на циновках и коврах, вытянув и
расслабив ноги, мы заставляем себя не
опешить. Степенный старик с узловатыми
пальцами неторопливо меняет яства: айран,
шурпу, плов, а мы, не прекращая разговора,
подчистую съедаем все, отчего в
прищуренных голубых глазах старика
вспыхивают веселые искорки. Больше он
ничем своего восхищения не выдает. Где-то
внутри, у очага, мелькают темные женские
фигуры, закутанные в шали и в местные
туники. А здесь, в зеленой тени, спокойный
мужской разговор, и опять чай, и опять
узорчатый поднос с калейдоскопом
восточных сладостей. И как завершение
беседы—договор: завтра рано утром будут
пять верблюдов. Почему не сегодня? «Верблюд
высоко, верблюд жарко не любит. За верблюд
.ходить надо».
Восток востоком, а колхоз колхозом,
сегодня еще надо успеть в правление—предупредить
председателя, оформить договор на
перевозку. Но и с этим Саша Зайончковский—наш
начтранс—справился успешно. К утру,
однако, один верблюд занемог. Его ноша —
пятьсот килограммов — легла
дополнительным грузом на наши плечи.
Когда идешь вверх (да и вниз тоже) под
очень тяжелым рюкзаком, на котором стоит
еще ящик с помидорами, то голову не
поднять. Перед тобой поверхность в пять
квадратных метров, и внимание
сосредоточено на том, как бы лучше
поставить ногу, чтобы ее, упаси боже, не
подвернуть или не поднять , слишком
высоко, иначе не выжаться. Десять часов
такой работы под азиатским солнцем не
очень обогащают новыми впечатлениями. Но
когда проклятая поклажа наконец сброшена,
когда неразгибающаяся спина наконец
распрямилась, тогда вместо облегченного
«Ух!» у каждого вырвалось восторженно-изумленное
«Ох!». Мы увидели ее.
Читая о ней, видя ее фотографии, мы ждали
встречи с ней. Но воочию представить
такое было трудно.
Разрезанная пирамида подпирала солнце.
Две тысячи метров скалы съедены глубокой
тенью. Трассирующими следами светились в
ней резкие снежные пятна и белые
мраморные жилы.
Больше недели ушло на подготовку выхода.
Нужно было установить базовый и
штурмовой лагеря, организовать оклады
для продуктов и снаряжения, наладить по
возможности быт. Котята наконец-то
получили имена. Черного нарекли Шабоем, а
серого Хацаком — по названию здешних
ущелий. Много хлопот доставила выпечка
хлеба. Перепробовали, кажется, все
известные способы. Его пекли и жарили в
духовке, чудо-печке, на сковородке и
просто в кастрюле.
Но самым надежным оказался простой
вариант—отнести муку местным пастухам (это
километров за десять) и получить готовый
продукт. Так и поступили.
Кирилл Павленко—наш начпрод—работал не
покладая рук. Все наше богатство было
сосредоточено в продуктовом доме. Здесь и
всевозможные соки в тубах, и
сублимированные кислые щи, и антрекоты, и
печень, и яйца, и укроп. Руководствуясь
одному ему известным чутьем, Кирилл
укладывает снеток и отвергает лангет,
бракует харчо и берет сыр. Дальше все
проходит через безмен и в строгом порядке
ложится в мешочки и кулечки разного
размера и цвета. Лаконичные надписи «подход»,
«8-й день» придают упакованным комплектам
законченность. С блокнотом в руке Кирилл
стоит, задумавшись, почесывая карандашом
за ухом. Даже свои гетры он штопает, не
выходя из продуктового дома, сидя на
ящике с галетами «подход». От назойливых
дежурных, постоянно ищущих предлога
порывать в его владениях, он отмахивается
палкой твердой колбасы.
Дежурить на кухне мы не любим.
Добровольно на это вызывается только
Галочка. «Федя,—говорила она,—что, все
заняты? Некому подежурить? Ну, давайте я».
И, получив согласие, она быстро и
решительно принималась за депо.
«Сереженька, голубчик, разожги,
пожалуйста, примуса,—и, чуть помедлив,
добавляла:—И лампу». (Была у нас тогда с
собой паяльная лампа.)
Сережа, несуетливый здоровяк, загорелый
атлет, не спеша откладывал очередную пару
недомазанных ботинок, вставал, и,
улыбнувшись, направлялся на кухню.
— Мальчики, мальчики, Славик, Юра, давайте
почистим картошки. Ну, пожалуйста...
В итоге у нас вкусный обед, да еще с
сюрпризом, например с маслинами в
горчичном соусе...
И вот все готово к выходу. Продукты
расфасованы по дням и кормежкам, уложены
и пронумерованы. Снаряжение опробовано и
подогнано. Маршрут выбран, и тактика его
прохождения обсуждена и одобрена. На
восхождение взято 684 предмета снаряжения
59 наименований. Номенклатура продуктов
скромнее — 37 наименований, их вес
составил всего 74 килограмма. Это по 670
граммов в сутки на человека. Техническая
подготовка завершилась.
Значительно сложнее с определением
состава в штурмовую группу—от избытка
претендентов. Дело тягостное для всех.
Решить его должен тренер.
Сначала все мирно лежали в сочной теплой
траве, каждый затаив дыхание вслушивался
в называемые фамилии. Когда список
кончился, наступила полная тишина. Одни,
расслабившись, беззвучно пили свое
счастье, другие оцепенели, не услышав
своей фамилии. Как же так? Почему не я? И
правда, почему тот, а не другой? Первыми
заговорили непопавшие. Состояние их
понять можно. Еще минуту назад все были
равны, а теперь, чтобы включили тебя, надо
выбросить другого. Законы соревнований
неумолимы—восемь человек, и ни на одного
больше. А кандидатов 14. Каждый знал это
давно, но каждый надеялся, что попадет в
восьмерку именно он.
Теперь все уже сидели и вслух обсуждали
каждого. На здоровяка Сережу жалко было
смотреть. В базовом лагере у него немного
поднялось давление, и его, чуть ли не
самого здорового и крепкого, пришлось
вычеркнуть из штурма. Но у других как
будто все в порядке. Почему не они? Вот
минуты, где проявляется единоначалие
тренера. Форма, психологическая
совместимость, работоспособность,
настроение, азарт, отношение к капитану и
многие другие вопросы теснятся в моей
голове. Все сводится воедино, умножается
на собственную интуицию, и принимается
решение—будет так. Ребята сердцем
понимают, что решение верное, но от этого
легче не становится, и они поодиночке
расходятся по палаткам. Я успокаиваю, мол,
в следующий раз они обязательно попадут в
штурмовую группу...
После собрания я ушел далеко в пойму реки
и долго лежал там на твердой гальке, боясь,
что кто-нибудь меня увидит. Такое
собрание всегда проводится задолго до
выхода на маршрут, чтобы все успели
прийти в норму. Одни — освоиться с
обязанностями вспомогателей, другие—начать
готовить себя непосредственно к стене.
Теперь надо выбрать день выхода.
Недодержка оставит в душе страх, а
передержка родит апатию. И здесь многое
зависит от тренера.
18 августа настало это самое «пора». Все
стало ясно и просто. Народ слегка
засуетился, выражая нетерпение. Написаны
последние письма, сделаны инъекции от
простуды. Выходим. От базы несколько
часов ходу по леднику до штурмового
лагеря. Тропа обозначена приметными
столбиками камней—турами. Это позволяет
идти не отвлекаясь от собственных мыслей.
Но постепенно отходят куда-то работа,
семья, неурядицы. Веревочка, связывающая
нас с действительностью, по мере
приближения к маршруту становится все
тоньше и наконец рвется совсем.
Стена встретила нас тихо. Не было
раздирающего душу воя одиночных камней,
не было канонады камнепадов. Наши головы,
прикрытые защитными касками, не посыпал
прах снежных лавин и ледовых обвалов.
Гора жила своей жизнью, не обращая
внимания на пришельцев: то где-то
подтреснул ледник, то сорвалась и улетела
вниз гигантская сосулька, разбрызгав на
солнце свой хрусталь.
Штурмовой лагерь расположен в
непосредственной близости от стены, но с
таким расчетом, чтобы сюда не долетали
лед и камни. Научил этому горький опыт,
полученный в Безенги. Тогда мы заночевали
под Шхарой. Шел снег, и со склонов падали
лавины. Опали тревожно. Среди ночи вдруг
раздался страшный взрыв и сразу же за ним
вой реактивного самолета, летящего прямо
на тебя. Все мгновенно проснулись и, стоя
на четвереньках в спальных мешках,
высунули головы из палаток.
Белая живая стена неслась прямо на нас. Я
остолбенел, даже думать перестал. И тут,
откуда-то издалека, слышу твердый голос
руководителя: «Лавина! Дойдет! Бежим». В
чем спал, босиком, ринулся прочь. Через
несколько секунд меня догнал все тот же
голос: «Ложись!». И я упал головой к лавине,
потому что не забыл еще армейской
инструкции падать головой к взрыву...
Лавина до нас не дошла, минут через пять
мы, нервно смеясь, собрались вместе.
Лагеря не было. Палатки разорвало. Крышки
от кастрюль, кружки, носки мы находили за
сотню метров. Да, штурмовой лагерь надо
ставить в безопасном месте, чтобы не
просыпаться среди ночи перед сложным
восхождением. Это я хорошо усвоил...
Северная стена хороша тем, что, живя у ее
подножия, не надо рано, затемно вставать.
Мороз такой, что все равно работать
невозможно. Часов в пять начинает светать.
Первым делом надо соскрести иней и лед с
потолка палатки. Лучше всего это делать
жестяной банкой из-под черной икры — у
нее острые края. Затем разводится примус.
В кастрюльке погромыхивает лед. Ребята
еще спят, привычно подогнув ноги, чтобы
освободить место дежурному. Через
полчаса варево готово. Поедается оно без
аппетита, по необходимости набрать
нужное количество килокалорий. Пока
кипятится чай, экипируется двойка
обработчиков. Их задача найти и
подготовить путь для всей группы и груза.
В семь часов они уходят, позвякивая
металлическими крючьями, молотками,
лесенками...
Чем ближе стена, тем больше желания
прибавить темп, скорее подойти под нее.
Здесь, на подходе, ты как на
простреливаемом поле, и стена принимает
тебя как укрытие. Дальше идти некуда,
можно постоять и отдышаться. Путь выбран
давно, теперь его надо мерить ногами. В
первых шагах еще присутствует тот
уважительный страх, который внушила тебе
гора. Но вот голос становится тверже,
команды четче: «Выдай! Еще выдай! Закрепи!»
И ползет, ползет все вверх первый, все
уменьшаясь на глазах, сливаясь со стеной.
Ты уже кричишь, задрав голову: «Пять
метров осталось!» И напряженно ждешь
ответа. Медленно уходят последние метры
веревки, а ты помогаешь ей, давая
постоянно вверх волну. Потом все замирает,
а затем откуда-то сверху приходит усталое:
«Готово», и ты вдруг очень четко
осознаешь, что все, назад пути нет,
восхождение началось. Появляется
сосредоточенность и ответственность.
Прусик, лесенка, взгляд назад: «Уже
подходят, хорошо!» Затем короткое наверх:
«Иду».
Стенной маршрут измеряется числом
веревок. Веревка—45 метров с учетом
всяких перегибов и узлов—это 40 метров в
пути. Средняя скорость стенного
восхождения—три-четыре веревки за день,
бывают, правда, участки, когда и
полверевки пройти не удается, но такие
дни редки. В последние годы я, как правило,
хожу с Саней Липчинским. Лезет он
превосходно, намного сильнее меня,
охранение предпочитает мое. Когда мы
работаем впереди, я жду не дождусь своей
очереди. Меняемся мы каждую веревку.
Когда лезешь сам, то каждый шаг тобой
осознан, контролируем, предвиден (не
говорю о случаях срывов и падений, так как
они чрезвычайно редки, на сотни тысяч
шагов—единицы). Устаешь, конечно, и
физически и морально—порой и шаг сделать
страшно. Но преодоление страха приносит
удовлетворенность. Эти минусы и плюсы
компенсируют друг друга, зато
накапливается общий плюс от пройденного
участка. Когда заканчиваешь веревку, у
тебя удовлетворенная усталость.
Практически ты никогда не думаешь о
страхующем, держит он или нет, что там с
ним происходит. Другое дело, когда ты
страхуешь. Тут потеешь за двоих.
Вы замечали, что когда смотришь
соревнования штангистов, то при этом
работаешь сам, теми же самыми мышцами
мысленно повторяешь движения. А если от
движений партнера зависит
непосредственно ваша жизнь? Тогда
веревка, связывающая вас, обращается в
жгут нервов, а вы — в единый организм.
Причем страхующий—это безмолвный
человек, который не может действовать, не
имеет права советовать, а обязан только
держать. Высоко, до боли задрав голову, он
мышцами повторяет каждое движение
первого, постоянно накапливая страх и
порой не видя выхода из создавшегося
положения. Каждый резкий звук
воспринимается как начало падения. Ему
так же жарко и неудобно, как первому. В
общем, я больше устаю, когда страхую, и при
этом вовсе не получаю никакого
удовлетворения. И только когда приходит
это усталое «готово», начинаешь
расслабляться и нормально дышать.
В первый день мы прошли три с половиной
веревки, а на следующий — две.
Сразу за обработчиками по свободной
веревке поднимается наш директор
грузовых перевозок Слава Бакуров со
своей дружиной. Немного спустя уже слышна
команда: «Раз, два, раз...» Нехитрое
хозяйство, два блок-тормоза, две веревки-восьмидесятки
плюс руки в мозолях, и первый рюкзак
уходит на стену. Снизу следят за рюкзаком,
оттягивают и раскачивают его специальной
оттяжкой—иначе не вытянуть из-под
карнизов.
В тот день запомнилась ночевка. Я слышал,
кажется, от Виктора Солонникова, что их
группа на Кирпиче ночевала стоя на
веревочных лестницах. Такого мне за 15 лет
не приходилось испытывать. Всегда
найдешь в пределах двух веревок хоть
какой-нибудь уступчик, ступенечку или
полочку, хоть крохотную, а сесть можно.
Гамак под ноги, спиной в стенку, закрепил
подбородок, чтоб голова не падала, и спи,
если можешь. На помощь приходит и
медицина: димедрол или пипальфен. Главное—заснуть,
отвлечься от глупых мыслей о том, что
сверху может что-то прилететь. Правда,
среди ночи иногда профырчит крупняк, но
редко и всегда мимо.
Уже начинало смеркаться, когда Юра
Горенчук, шедший в этот день первым,
наконец увидел ее (ночевку), вернее их—это
были гнезда, разбросанные по стене.
Вправо-влево, вверх-вниз, на три—пять
метров друг от друга. Пока подходили
нижние, Юра с Вадимом Коротковым навесили
страховочные перила и начали рубить
лоханочки, чтобы из наклонного положения
сделать сидение вертикальным или даже с
контруклоном, чтобы не соскользнуть.
Рассаживались долго, с
предосторожностями. И даже в такой
обстановке сварили ужин и напились чаю.
Правда, утром произошло неприятное
событие, которое чуть не закончило наше
восхождение. Дежурный Слава Бакуров
опрокинул себе в спальник кастрюлю с
закипавшей водой. Представляете ситуацию:
человек сидит один, пошевелиться не может
чтобы не упасть, в руках горящий примус,
который бросить нельзя, так как группа
останется без горячей пищи, бок и бедро
облиты горячей водой, свитер и брюки
прилипли, руки заняты... Мы обмазали его
мазями, перебинтовали, переодели в сухое.
К счастью, у него не слезла кожа.
Сказалась температура кипения воды на
высоте 5500. Вниз идти категорически
отказался и в доказательство своего
здоровья как вол таскал весь день рюкзаки
и громко, как обычно, смеялся. Чего это ему
стоило, знает только он один...
На пятый день утром наблюдатели, найдя в
шестидесятикратную трубу всех восьмерых,
висящих недалеко друг от друга, занялись
своими обычными утренними делами. Вдруг
мощный подземный толчок потряс горы.
Землетрясение. Скорее к трубе, как там
наверху? Соседние с нашей стены с
нависшими ледниками вдруг стали невидимы
за белыми гигантскими облаками. Когда они
рассеялись, наблюдатели с радостью
увидели, что все обошлось благополучно.
Оказывается, не зря было затрачено время
на разведку и выбор самого безопасного
пути.
Шестой день, наверное, запомнится каждому
на всю жизнь. Уже привычными для нас стали
подряд идущие сидячие ночевки на узких
скальных и ледовых полках, и лишь костер,
вспыхивавший каждый день ровно в девять
вечера внизу, напоминал нам об иной жизни
на зеленой поляне базового лагеря. Уже не
обращали внимания на избитые,
кровоточащие руки. Уже, казалось, ничем
нельзя было удивить, как вдруг мы
очутились в сказке: в белоколонном
мраморном шестидесятиметровой высоты
дворце. Белый кальцитовый пояс—чудо
природы. Каким варварством казалось наше
присутствие на чистейших скалах,
блиставших на фоне неба кристаллическими
изломами! Каким кощунством было
забивание крючьев в нетронутую чистоту
мраморных стен! И как плата за это
вторжение рядом с забитыми крючьями
алели капли нашей крови...
Какими бы сложными ни были скалы, они
практически всегда проходимы, а
надежность зависит от выбранного способа
прохождения. Другое дело, когда надо идти
по нависающим снегам—бывают и такие.
Зимой и в непогоду мокрый снег ветром
задувает под карнизы и во внутренние углы.
Летом, когда солнышко пригреет, все
вокруг оттаивает, снег этот становится
похожим на пористый сыр. От потолка его
отделили потоки теплого воздуха, а в
глубине, в тени, он еще припаян к стене.
Сосульки как клыки, и даже слюна капает.
Такие места лучше обходить как можно
дальше. Когда «челюсть» отваливается, а
весить она может десятки тонн, стена как
вычищенная стоит. Но бывает, что одолеть
карниз можно только по такому снегу.
Тогда и начинаешь ловчить. Сначала
намечаешь возможный путь падения глыбы,
потом ее обходишь, вылезаешь сбоку под
карниз и бьешь надежный крюк. А потом, не
топая, а лучше и не дыша, сбоку влезешь в «пасть».
С нижней белой «челюсти» перебираешься
на каменную верхнюю и боком, боком, боком
отползаешь в сторону. Саня преодолевал
эти места так, что ни одна сосулечка не
падала. Кстати, о сосульках. Они бывают
разного размера и достигают часто
четырех-пяти метров в длину и двух
обхватов у основания. При падении такая
бита может смахнуть всю группу. Правда,
сами они падают исключительно редко, но
при вытяжке рюкзаки норовят застрять
между ледяных зубов, и тут надо быть
предельно внимательным. Такой снежно-сосудистый
лабиринт мы преодолевали весь девятый
день пути.
С каждым днем подъема у нас многое
уменьшается: оставшийся путь, вес
рюкзаков, наш собственный вес, количество
крючьев, уменьшаются силы и, конечно,
дневной рацион. Чтобы не быть голословным,
приведу страничку из своего отчета:
«...Дневной рацион десятого дня Завтрак (на
8 человек)
Суп из: антрекот—1 банка 100 г
луковица — 1 шт.
манная крупа —8 ложек
лавровый лист — 2 шт.
вода — 2500 г
2. Чай—вода—2500 г
чай (заварка) — пол-ложечки сахар — 16
кусков
Хлеба уже нет. Дневной «перекус» на
каждого:
1. Чернослив—2 шт.
2. Урючина — 1 шт.
Ужин (на 8 человек)
1. Суп из: гуляш— 1 банка 300 г, борщ
сублимиров.—50 г вода — 2500 г
2. Чай — вода — 2500 г
чай (заварка) — пол-ложечки сахар — 12
кусков...»
Имея в последние дни восхождения такой
харч, остается только шутить. Но шутить
нужно осторожно. Теперь шутка может легко
перейти в издевку—уменьшается многое, но
не все. Накапливается нервное напряжение,
начинает прорезаться раздражение. Любая
группа рано или поздно приходит к такому
состоянию. Одна уже через неделю, другая—через
две. Тут-то и проверяется команда. Нужно
не только дойти до вершины, необходимо
принести туда взаимное братство. Стена—как
мать, рождает нас заново...
Заканчивалась вторая неделя восхождения.
Кончалась и стена. Это было видно по
быстро убывающей сложности. Мы выходили
на крышу. И вдруг мы услышали... радостный
тирольский крик. Это—крик победы. Наша
вспомогательная группа, руководимая
Левой Сапожковым, встречала нас! Это были
наши друзья. Разве можно объяснить на
словах сумасшедшее счастье этих минут.
Сколько тревожных, бессонных ночей
провели они там, внизу, и вот вышли теперь
навстречу. Спасибо вам, ребята, за все!..
Стена резко кончилась. Перед нами лежало
чуть наклоненное снежное поле, и где-то в
его центре торчал скальный пичок высшей
точки.
Я запомнил, идти по снегу оказалось
тяжело. С трудом переставляя ноги в
глубоких следах, я упорно отмахивался то
от Юры Логачева, то от Сергея Калмыкова,
непрерывно пристававших с просьбой:
«Начальник, дай рюкзачок поднесу». И
только дойдя до вершины, разрешил: «Снимайте!»
И не нужны нам были никакие награды. Разве
можно оценить даже золотом счастье людей,
нашедших в жестокой схватке с горой своих
братьев.
Радостно возвращались мы домой. Дорога
казалась легкой и короткой. Котята,
уверенные и сильные, смело прыгали в
кузове по ящикам и бочкам, подставляя
свои смешные мордочки встречному ветру.
Команда ленинградского «Буревестника»,
впервые выступившая в 1970 году на
первенстве страны, с тех пор неоднократно
завоевывала призовые места.
Сейчас каждый из нас занят своим делом.
Ребята из ЛЭТИ: Саша Зайончковский—старший
инженер, Саша Липчинский—ныне уже
старший преподаватель, у Кирилла
Павленко, доцента кафедры радиосистем
тоже—дела научные и учебные, все они
кандидаты наук; инженер Юра Горенчук
обслуживает циклотрон ЛГУ; Слава Бакуров
конструирует машины для большой химии;
Вадим Коротков, кандидат наук, заведует
лабораторией, Айдар Незаметдинов тоже
недавно защитил диссертацию и преподает
в Горном институте, а автор этих строк—старший
инженер Института физики ЛГУ, а в
свободное время учит альпинизму
студентов ЛЭТИ имени В. И. Ульянова (Ленина).
|
