|
|
ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АЛЬПСЕКЦИИ ГОРНОГО ИНСТИТУТА
Арпад Байкан,
(Будапешт, 22.09.02),
геолог, 1 разряд.
В 1960-м году я поступил в ЛГИ с надеждой на то, что в рамках института будет возможность заниматься альпинизмом. Когда 1-го сентября нас – группу студентов приехавших из Венгрии – повели по институту, в парадном коридоре нам торопливо показали большой фотостенд по спортивной жизни, и там, на первом месте по алфавиту, я заметил альпинизм, и сразу понял, что я попал туда, куда я хотел, а с учебой я как-нибудь справлюсь.
После двух успешных сезонов, за которые я выполнил 2-ой разряд, без одной вершины, произошел перелом в моей альпинистской карьере: чуть не выгнали из СССР, как хулигана-иностранца, без разрешения разъезжающего по Союзу. С получившимся ограничением на выезд в горы, постепенно пропадала охота продолжать тренировки, которые требовали все больше и больше усилий от тех, кто хотел развиваться, т.е. повысить разряд.
Мои годы в альпсекции совпадали с периодом, который в издании «Cтраницы жизни альпинистской секции ЛГИ» был характеризован уменьшением «флибустьерско-романтического настроения» и преобладанием «делового спортивного духа». Я рад, что я еще застал истинное «флибустьерско-романтическое настроение», потому, что именно эта атмосфера подарила мне массу незабываемых впечатлений, которые навсегда остаются со мной. Общество альпсекции моментально приняло меня, еле говорящего на русском языке в свои дружеское обьятия, и стало для меня самым важным из трех коллективов – альпсекция, учебная группа и венгерское землячество – на протяжении пяти институтских лет. Преодолеть языковой барьер было не легко, и многое я недопонял, или не так понял. Сведения доходили до меня как через решетку: мелкие детали, вроде того, что делать в данный момент, дошли, а крупная суть, также, как и взаимоотношения внутри секции оставались за решеткой.
Скоро я понял разницу между «сбором на тренировку» и «собранием бюро»; но что за отношение имеет «бюро» (отчего и слово бюрократизм происходит) к такому романтическому делу, как альпинизм, осталось не ясно. Но, когда я все понял (через полтора – два года), я почувствовал глубокую признательность по отношению к ребятам-руководителям, за их неустанный труд в интересах секции.
С удовольствием участвовал я во всех чаепитиях, организованных по уважительным причинам, или просто так, после тренировки. Внимательно вслушивался в песни, пытался улавливать слова, и на ноябрьском выезде «на скалы», на подходах я уже дружно орал бесконечную песню «…А наша песня хороша, начинай сначала. Жила была бабушка…». Помню «свободных художников», близких друзей членов альпсекции; в один прекрасный вечер явились они к нам смешным парадом, во все горло распевая какую-то сатирическую песенку, из которой я уловил и на всю жизнь запомнил (вот шутка мемории) единственную строку: «…А у нас, а у нас развалился унитаз…», (причем значение последнего слова было мне в ту пору неизвестно). Как забыть ночь, когда в небольшой компании бродили и под гитару пели на набережной, а Лисагор старался (не зря…!) смягчить суровость придравшейся к нам власти: «Товарищ милиционер, ну смотрите, здесь Академия Наук, Университет, дальше Академия Художеств, кому мы мешаем в столь поздний час?». Наши альпинистские песни были хороши на все случаи жизни – помогали преодолеть трудные моменты, прогнать однообразие дальних дорог, воспроизвести в памяти настроение минувших времен, или дать исход чувствам, переполнявшим душу.
Для нас все возможности были хороши, где мы могли быть вместе. Кто помнит «религиозный пропагандистский поход» по деревням, где-то за Бакситогорском? Время давно стерло антирелигиозную глупость, но в памяти осталась Светка Соколова, как она плясала «русскую» с деревенской бабой, которая в два раза крупнее, чем она; и все это в пустом, холодном зале какого-то дома культуры, после «официальной части».
Практически все воскресенья проводили за городом: Финляндский вокзал, толпа молодых людей с рюкзаками на плечах. Сколько мы ездили «зайцами на электричках. Сначала я не понял «систему» и шел за всеми. Потом мне стало совестно, ведь из моей стипендии нетрудно было заплатить за проезд, и тайком покупал билет. Но опять-таки куда я денусь со своим билетом? Не буду же я оставаться один на поезде, если нас не дай бог поймают. А так и случилось. Разнас поймали и всю многочисленную компанию закрыли в вагоне и довезли до Выборга. Там на станции стали разбираться. Я серьезно испугался, ведь мне, как иностранцу даже в Кавголово запрещено было выехать, не то что в Выборг, в погранзону. Если мне память не изменяет, Оля Соложенко проявила инициативу: «Ребята скрывайте Ариада…», и секция, мои друзья, встали стеной передо мной, и все обошлось благополучно.
Я никогда не чувствовал, что в секции есть проблема разных поколений. Новички, проявившие себя на первых скалах, тут же были включены в городские соревнования, и вообще, всем старались предоставить возможность быть полезным в силу своих способностей и степени подготовки. Такой возможностью было для меня участие в роли наблюдателя при восхождении на восточный Домбай по 5-б, совершенное «стариками» - Незаметдиновым и Васильковым. В группу наблюдателей входили Свечка Соколова-Незаметдинова и Боб Цыганков. Не скрою, что наблюдатели оказались не на высоте поставленной задачи, за что и были впоследствии критикованы на разборе. Но дни, проведенные на перевале под стеной Домбая, среди изумительной красоты мира Кавказа, вместе с переживаниями и угрызением совести, что что-то не ладно, остались глубоким впечатлением во мне навсегда.
Секция давала всем хорошую школу альпинизма. Подготовка заключалась не только в том, что приехав в альплагерь сдавали установленные физнормативы без труда, успешно совершали восхождения по программе; не уставали, если повезло, провести две-три смены в горах за лето, но и в том, что мы на всю жизнь усвоили дисциплину, свойственную хорошему альпинисту, умение оценивать свои силы, пределы способностей, знания куда можно, где нельзя, и когда нужно отступить.
|
